Пленники чести

Глава XIV

В вечерних сумерках, словно гаснущая во тьме свеча, растворялась долина Уилсон Холла, обрамлённая чёрной рамкой леса, сбросившего золото своего наряда и погрузившегося в благородный траур последних дней холодного октября. Несколько ярко освящённых окон замка горели в воцаряющемся мраке подобно хищным глазам притаившегося на вершине горы дракона, и припозднившиеся крестьяне, добросовестно окончив свой тяжёлый труд в господском парке, суеверно крестясь, спешили домой. С недавних пор по округе поползли недобрые слухи, какое-то предчувствие охватило людей, и все с ужасом ждали приближения зимы, ощущая в её мертвенном холодном дыхании надвигающееся зло. И в самом замке, казалось, беспечные наследники, стали угрюмы и задумчивы, хотя причины для такого расположения духа были не только мистические: желанное оглашение завещания всё оттягивалось и оттягивалось, в то время как основные дела господ требовали скорейшего вмешательства. Да и странные происшествия, которым упорно не хотели придавать значения гости Уилсон Холла, тем не менее, вызывали в глубинах их душ панический ужас. Не прошло и дня со времени отъезда генерала Серженича с его супругой, как господа наследники начали впадать в какое-то оцепенение, похожее на липкую вялость, которую они, однако, склонны были приписывать погоде и отсутствию какого бы то ни было дела. Таким образом, не в силах решиться на отъезд и не имея желания оставаться, они влачили весьма жалкое существование, предаваясь меланхолии и апатии.

В одной из малых гостиных собрались несколько человек, среди которых были супруги Симпли, брат и сестра Черводольские, а так же Павел Егорович, сновавший из угла в угол, не находя себе места от раздумий о двух неразгаданных смертях и одном помешательстве. Господин Симпли, сидя с безучастным видом в большом старинном кресле, обитом золочёным бархатом, держал в руке полупустой бокал вина. За минувшие полчаса он уже успел осушить бутылку Бургундского, и теперь принялся за вторую. Его супруга старалась этого не замечать, нарочито приветливо разговаривая с Анной Юрьевной, при этом проявляя столько чопорности и жеманства, что молодая девушка еле сдерживалась от смеха, глядя на то, как её родственница силилась изобразить важную особу. Но, наконец, тяжёлый вздох господина Симпли вывел Елизавету Прохоровну из себя, и та, встав и выпрямившись во весь рост рядом с креслом супруга, произнесла строгим голосом, продолжая играть всё ту же высокородную леди:

— По-моему, вам, дорогой супруг, на сегодня достаточно.

Господин Симпли не обратил на эти её слова никакого внимания, лишь очередной тяжёлый вздох вырвался из его могучей груди. Этот незадачливый коммерсант когда-то был хорошо сложен, да и сейчас ещё атлетическая его фигура не утратила прежней мощи, поэтому супруга Семёна Платоновича порой побаивалась мужа, когда он бывал под действием винного дурмана. Тем не менее, повторив своё внушение, госпожа Симпли вырвала из рук мужа бокал и отставила его на дальний столик. Ничего не говоря, господин Симпли потянулся за другим бокалом, но супруга, предугадав его мысли, быстро отодвинула от него бокал. За этим последовал третий глубокий вздох, выражавший и неудовольствие её поступком, и робкую покорность, и безмерную тоску, которую свойственно испытывать людям в минуты опьянения. Этот третий вздох окончательно рассердил Елизавету Прохоровну. И она, повернув своё суровое, мужеподобное лицо к супругу, проговорила:

— Мне кажется, дорогой, вам нужно отправиться в спальню! Вы устали, мой дорогой, вам пора покинуть нас!

Господин Симпли продолжал сидеть, глядя в одну точку, словно не слыша жены, начинавшей краснеть от гнева на непокорность своего благоверного.

— В самом деле, Семён Платонович, — вдруг проговорил Павел Егорович, не любивший находиться в компании выпивших людей, — отдых вам не повредит, а столько пить, сколько вы изволите, по меньшей мере, неразумно.

Нехотя подчинившись этим словам, чего, правда никто не ожидал, господин Симпли поднялся и медленно пошёл к выходу, словно никого не замечая, но вдруг он остановился посреди комнаты и медленно обвёл всех взглядом, выражавшим какое-то немое возмущение.

— Нет, всё-таки, почему мы здесь? — вырвалось у него.

Все замерли в нерешительности, не зная, что отвечать на этот неожиданный вопрос явно нетрезвого человека.

— Нет, господа, вы мне ответьте, — продолжал он громким и чётким голосом, — почему мы все вынуждены сидеть в этом замке, как пленники, точно приговорённые? За какие грехи нас приковали невидимыми цепями к комнатам этого золотого склепа?

Недоумённое молчание было ответом на эту тираду, шедшую из глубины сердца.

— А может наш друг Карл Феликсович прав? Что если кто-то заманил нас всех сюда и теперь наблюдает за нами, изучает нас, словно тараканов? Что если мы должны здесь расплатиться за все наши грехи?

— Сударь, вы пьяны, вам следует немедленно покинуть эту комнату и отправиться к себе, — краснея, проговорил Павел Егорович, стараясь при этом казаться как можно мужественнее, но руки его предательски дрожали.

— Бросьте! Бросьте, Павел Егорович, вашу браваду! Вам от меня ничего не грозит! — воскликнул господин Симпли. — Молчите, молчите все! Вы не вправе упрекать меня в том, что я напиваюсь, никто не вправе обвинить меня в этом! Вы не знаете, что чувствую я здесь! Вы не знаете, какой ужас охватывает меня в этих проклятых комнатах каждую ночь! Как я дрожу при каждом шорохе, доносящемся из коридора! Вы ведь не я, вы не можете знать…

— Супруг мой… — попыталась остановить эту пьяную исповедь госпожа Симпли.

— Не надо, не надо, жена, — прервал её муж, — ты вечно делаешь из меня дурака, ты вечно взращиваешь во мне трусость, так прошу тебя, не продолжай. Хоть минуту, пока я снова не превратился в покорного болвана! Я ведь знаю, я ведь знаю, что здесь что-то происходит! Вы все это видите и знаете, но сказать боитесь, как и я боюсь, но вы-то! Вы-то, господа! Вам-то ничто не угрожает! У вас нет жены, требующей соблюдения приличий и всего такого!

Тут он метнулся к ошеломлённому Виктору, с ужасом наблюдавшему эту гадкую для него сцену и, схватив молодого человека за плечи. Стал громко шептать ему на ухо:

— Ну, ты ведь знаешь, знаешь правду! Ведь Коршунов не уехал тогда? Нет? Ведь коридоры — это всё правда? Ведь шпион существует? Ну, ответь же, ответь, чёрт тебя возьми!

— Я не знаю, — пролепетал Виктор, с ужасом вырываясь из огромных рук господина Симпли. — Оставьте меня, сударь, я ничего не знаю!

— Боитесь. Вы все боитесь! — с горечью проговорил Семён Платонович, выпуская молодого человека. — Так боитесь, что не увидите правды, даже если она будет прямо перед вашим лицом! Наследство? Провались оно, это наследство, только выпустите меня отсюда, дайте воздуха! Вы же сами задыхаетесь здесь, так я же вам зачем? — проревел он обезумевшим голосом.

— Семён Платонович Симпли! — вдруг раздался резкий голос его жены.

Все обернулись на её возглас, и даже сам господин Симпли уставился на полыхавшее гневом и ненавистью лицо Елизаветы Прохоровны, чей взгляд метал разрушительные молнии. От этого взгляда гигантская фигура господина Симпли неожиданно сникла, уменьшившись чуть ли не на половину, горящие глаза мигом потухли, а лицо приобрело выражение кроткой покорности. Руки сами собой скрестились, и на лице изобразилась добродушная наивная полуулыбка.

— Немедленно отправляйтесь в свою комнату, муж мой! — произнесла госпожа Симпли. — Я не желаю вас больше здесь видеть!

— Да. Дорогая, — покорно ответил господин Симпли, развернулся и неуверенной походной зашагал к дверям. У самого выхода он остановился и, робко обернувшись, пролепетал: — Простите, господа…

С этими словами он вышел, а его обессиленная супруга грузно рухнула в кресло, в котором несколько минут назад сидел Семён Платонович. Она прикрыла глаза рукой, и можно было подумать, что эта суровая и властная женщина плачет украдкой, стыдясь своего мужа, но слёзы — признак чувствительной натуры, в то время как подобным стальным людям это чувство не знакомо. Нет, госпожа Симпли думала о том, как бы избежать скандала, который могли вызвать излияния, прозвучавшие только что. Правда, она, как человек неплохо разбиравшийся в людях, решила, что ни воспитанники Клары Генриховны, ни кроткий Павел Егорович, не станут распускать сплетен об этом случае.

— Боже мой, до чего мы докатились, когда только в нетрезвом уме можем позволить себе говорить здравые вещи! — сказал Павел Егорович, поравнявшись с Виктором.

— Вы думаете, это был лишь пьяный бессвязный бред? — спросил Виктор шёпотом.

— Глубины нашего сознания хранят столько тайн, что никакому человеку не суждено постигнуть их за одну жизнь, — проговорил Павел Егорович. — Будем надеяться, что дамы, да и сам господин Симпли, восприняли это не иначе как горячечные слова изрядно выпившего человека, — затем он обратился к госпоже Симпли. — Сударыня, не стоит так убиваться, мы не осуждает поведения вашего супруга, в конце концов, это место действует на нас на всех в известной мере угнетающе. Даю слово, этот инцидент останется только между нами.

Словно ожидавшая этих слов Елизавета Прохоровна отвела руку от глаз и сердечно поблагодарила Павла Егоровича за его понимание и великодушие, а так же привела тысячу объяснений поведению мужа, после чего постаралась увести тему разговора как можно дальше от этого злосчастного события. Когда же и Анна и Виктор, которых не переставало мучить тягостное впечатление, произведённое речью господина Симпли, уверили его почтенную супругу в том, что они практически забыли об этой внезапной вспышке, она совершенно приободрилась и вернулась к своему обычному образу важной дамы.

После того, как все покинули гостиную, пожелав друг другу спокойной ночи, Павел Егорович поспешил нагнать Виктора и зашептал ему на ухо, словно опасаясь чего-то:

— Прошу вас, Виктор Юрьевич, я знаю вашу горячность и жажду приключений, которые свойственны молодости, и ни в коем случае не умаляют благородства вашей души, но ради вашей же безопасности, не ищите входов в тайные комнаты, даже если они и есть! Прошу, остерегайтесь этих подземелий, Карла Феликсовича они уже свели с ума, из-за них и рассудок господина Симпли начинает сдавать, так будьте же благоразумны! Бог даст, приедет нотариус, завещание будет прочитано, и мы забудем всё это как сон…

— Я обещаю вам, сударь, что по доброй воле не стану искать случая узнать тайну этих коридоров. Я совершенно не хотел бы встретиться там со шпионом или призраком, — ответил Виктор, которого и в самом деле пугала мрачная таинственность событий, происходивших в Уилсон Холле.

Удовлетворившись таким ответом Виктора, Павел Егорович раскланялся с ним и быстро пошёл в свою комнату. Между тем, молодой человек проводил сестру до её спальни, стараясь отвечать как можно уклончивей на бесчисленное множество вопросов, которые она задавала, повинуясь чисто женскому любопытству. Наивная девушка страшно хотела знать, кто скрывается в подземельях. Она уже вообразила, что где-то в недрах замка спрятаны несметные богатства, и собиралась пойти на их поиски вопреки всем предупреждениям. Наконец, Виктор уговорил Анну отправиться спать, так и не удовлетворив её просьб поискать потайные двери. Пообещав, что они займутся этим завтра или в другое удобное время, Виктор настоял на том, чтобы она хорошенько заперлась и никого не впускала ночью, под каким бы предлогом к ней не постучались. Когда щёлкнул замок, и нежный голос сестры пожелал Виктору спокойной ночи, он, наконец, немного успокоился, оставшись совершенно один. Свет одинокой свечи в его руке казался Виктору невыносимо ярким. Он шёл по коридору, оставив далеко позади свою комнату. Спать молодому человеку совершенно не хотелось, в этом замке весь день царствовала беспробудная дрёма, и ночь пришла в него как время самых ярких дел и кипучей жизни. Виктор шёл, сам не ведая, куда несут его ноги по длинному мрачному коридору, освещённому лишь тусклым светом ночных небес, лившимся из громадных окон. Огонёк его свечи мерцал, отражаясь в тёмных стёклах и хрустале старинных люстр и бра. Неожиданно Виктор увидел самого себя в полный рост, таким, каков он был: тёмный простой костюм, взъерошенные кудрявые волосы, бледные впалые щёки и большие выразительные глаза. Он стоял перед тем самым зеркалом, которое силился перед всеми обратить в таинственную дверь Карл Феликсович. Невольное сомнение зародилось в сердце молодого человека. Он медленно поднял руку и положил её на декоративный рожок бронзового бра. Чувствуя неизвестно откуда взявшуюся слабость, он медлил минуту, словно вступая с собой в борьбу, затем налёг всей силой на рожок бра. Это действие ни к чему не привело, и обрадованный этим фактом Виктор опустил руку. Теперь он не сомневался, что никакого тайного прохода за зеркалом нет. Отражённый свет его свечи неприятно слепил глаза, привыкшие ко мраку. Ещё немного рассмотрев своё отражение, он наклонил голову и задул свечу. Тёплый пряный дым ударил ему в ноздри, заставив глубже дышать, но когда он рассеялся, больше ничто не выдавало Виктору тайны, где он находится и что его окружает. Мрак сомкнулся над ним, поглотив, как морская пучина.