Зелье для Ее Величества. Заговор

— Выкрутился шельма! — Шешковский с перекошенным злобой лицом приблизился к солдату:

— Что ещё сказать можешь?!

— На обратном пути спрашивал во всех постоялых дворах, отвечали одно — в ту сторону проходили, обратно нет.

Шеф в полном недоумении посмотрел на Ивана, тот нахмурился, предчувствуя неладное.

— Пшёл вон! — отпустил Шешковский посыльного.

Когда тот вышел, сказал:

— Татя выслеженного будем вязать незамедлительно! И смотри у меня там, чтобы без осечек, — шеф грозно потряс кулаком перед лицом Розинцева.

Иван отправился в расположение Опричникова, дабы детально разработать с ним операцию по захвату охотника.

***

Начальник Тайной экспедиции испытывал некоторую нервозность. Далеко за полночь к нему прискакал гонец от Розинцева с докладом об их плане поимки охотника. Шешковский намеренно не лез собственноручно в это дело, дабы не смотреться неприглядно в глазах подчинённых в случае неудачи. А неудачу он прямо-таки чувствовал. Что-то тут было не так, не как всегда. И всё это было звеньями одной цепи, непонятно откуда вьющейся и куда уходящей. Зелье, ведьма, лекарь, баронесса, охотники. Какой-то бред! Этого просто не должно было быть!

Поэтому на поимку он тоже не поехал, чтобы если уж оконфузятся, то будут перед его начальствующей особой виноватые. Ну а ему предстоит всё это как-то преподнести государыне. И страху чтобы нагнать и себя первым оберегателем трона и спокойствия государства выставить. Но тут совершенно не кстати под утро прибыл Панин. Поморщившись при докладе секретаря о его прибытии, велел просить высокого гостя.

Раскланялись, сели.

— Государыня обижается на тебя, Степан Иванович, — укорил его Панин.

— Отчего так? — удивился тот.

— Так уж весь Петербург судачит о том, как тобой посланные солдаты с оборотнями и ведьмами в лесу дрались, — хохотнул он, — а ты молчишь как ни в чём не бывало.

Шешковский досадливо махнул рукой:

— Чего только не намелет народишко-то.

— Не скажи, Степан Иванович, не скажи. Тех солдат доподлинно спросили. Сама государыня, — и он многозначительно поднял палец вверх, — так и есть, говорят, ведьма превратила разбойников в волков и на них наслала. А когда они с ними бились — летала вокруг на метле!

— Тьфу ты, бестолочи! — выругался Шешковский, хотя уже прикидывал, как эту историю подать в выгодном и нужном свете.

— А ещё солдаты говорят, — Панин понизил голос, — будто бы оборотни, — тут он перекрестился, — перегрызли твоему, как его там, Розинцеву горло. Божатся все, что бездыханного и в крови положили на землю, а он потом встал как ни в чём не бывало.

Шешковский нахмурился. Об этом Розинцев ему не рассказывал.

— И говаривают, — продолжал размеренно граф, внимательно следя за реакцией собеседника, — что один из солдат в упор ему в голову выстрелил, а тот даже ухом не повёл.

— Да ладно тебе, Никита Иванович! Ты-то хоть в эту чушь не веришь поди?

Тот неопределённо изогнул брови:

— Как сказать, не бывает дыма без огня-то. Так что не тяни, коли словят наши соколики татя сегодня, то и о Розинцеве своём не премини рассказать. Ну а коли не поймают, — развёл руками, — вместе будем выкручиваться. Втянул ты меня, Степан Иванович, в тёмную историю, ох и втянул!

— Не бойся, Никита Иванович, где наша не пропадала!

— Ну да, ну да, — вздохнул тот. — Ты только это, сокола своего во дворец не вези, государыня после зелья того дюже мнительная стала. Да и дворцовые курицы, сам знаешь, так и норовят в обморок упасть.

Шешковский хмыкнул:

— Ладно, будет у меня в услужении личный вурдалак! — и трижды поплевал через плечо.

За окнами, во внутреннем дворе раздался какой-то шум, послышались крики, потом кто-то отчаянно закричал «Пали, робятыыы!», несколько раз ударили ружья, и тут все эти звуки перекрыл ужасающий вой, от которого, казалось, затряслись стёкла в рамах. Собеседники враз побелели и закрестились. Вой стих. Шешковский осторожно, чуть не на цыпочках подошёл к окну и отдёрнул штору.

В рассветных сумерках было видно, что на земле, побросав ружья, лежат, закрыв ладошками уши, несколько солдат. А посередине этой сцены с опущенным дымящимся пистолетом стоял и смотрел куда-то в сумерки Розинцев.

— Господи, помилуй, — пробормотал за спиной Шешковского Панин.

Тоже перекрестившись, Шешковский произнёс:

— Надо бы узнать, в чём дело.

— А солдатики ещё у тебя есть? Или сами пойдём?

— А ты, я смотрю, Никита Иванович, к мягким креслам привык? Или можешь ещё шпагой её величеству послужить? — лукаво прищурился Шешковский.

— Будь ты неладен, Степан Иванович, со всей своей службой! Пошли!

Шешковский вынул из ящика стола два пистолета, один протянул Панину, другой взял себе. Вышли в приёмную.

Перепуганного, белого как мел секретаря брать с собой не стали. В приёмной находился личный адъютант Панина Стебневский и его порученец Проклов, которые стояли напротив входной двери — один со шпагой, второй с пистолетом. Коротко бросил им:

— Следуйте за нами, господа.

Во дворе солдаты кто сидел, кто лежал, все выглядели растерянными и перепуганными.

— А ну стройся! — зычно скомандовал Шешковский.

Солдаты кое-как суетливо построились.

— Кто за старшего?!

— Я, ваше высокоблагородие, — прохрипел черноволосый высокий капрал.

— Отвечай, так твою так, что здесь было!

— Так это… У гостевого дома когда были, где государев преступник квартировал, они, господин Розинцев с поручиком Опричниковым, оттудова покойника какого-то вынесли и в карету, стало быть, положили, — кивнул он в сторону кареты.

— Дальше что?

— Потом, стало быть, сюда приехали, и господин Розинцев, — тут он перекрестился, — приказал покойника в пытошную снести. Ну мы его и унесли.

— Покойника в пытошную — хмыкнул Панин.

— Что за покойник? — продолжил выяснять Шешковский.

— Не могу знать, ваше высокоблагородие! Одет по-благородному.

— Продолжай.

— А! Он ещё связанный был. Так вот, спустили мы его в пытошную, Кондрат велел нам его раздеть, а потом мы сюда вот и возвернулись.

— Дальше что было, дурак! — шеф Тайной экспедиции начал терять терпение.

— Ну стоим, стало быть, ждём, что дальше велят, а тут слышим, там, внизу, шум какой-то, потом пальнули, кажись, из пистоля. Ну я Филимону, Панкрату и как его… Фролу крикнул, чтобы вниз, стало быть, бежали. Они, стало быть, туда. Там опять шум, я скомандовал «Ружья на изготовку!», а оттудова, с лестницы, стало быть, харя белая появилась, страшная — жуть! Я и крикнул: «Пали, ребята!» Ну, стало быть, и выпалили из всех ружей.

Замолчал.

— Мне тебя, дурень, что, за язык тянуть?! — взвизгнул Шешковский.

— Ну так это, выпалили, значит, по дверям, что в подвал ведут, а оттудова как вой раздастся, что мы ажно попадали все. Думал, помру, ваше высокоблагородие, — все потроха затряслись. Лежу, стало быть, а крик-то кончился. Я краешком глаза глянул, а оттуда, с лестницы, господин Розинцев поднимается. Вышел, постоял вот тутова вот и обратно, стало быть, в пытошную спустился. А более я ничего не видал.

Спустя пять минут после бегства поседевшего палача и рассказа солдата об оборотне чаша терпения Шешковского была переполнена. Это всё какой-то бред. Этого всего не могло просто быть на этом свете!

Он повернулся к порученцам и Панину:

— Господа, вы идёте со мной или как?

Те молча кивнули. Стараясь меньше шуметь, спустились по лестнице. Ординарцы шли впереди, они с Паниным позади них. Подошли к двери, Стебневский на цыпочках подошёл к ней, они с Паниным встали по стенкам слева и справа, Проклов встал напротив и навёл на дверь пистолеты.

После чего адъютант Панина резко открыл дверь.

В свете двух торчащих из стены факелов Проклов увидел стоящего напротив него ощеренного Розинцева, губы, подбородок и рубашка которого были залиты кровью, а у его ног лежал окровавленный солдат. И он, не раздумывая, нажал на спусковые крючки обоих пистолетов.

***

В расположение Опричникова Иван прибыл вместе с выпрошенным у шефа гонцом, который недавно был послан навстречу отряду, посланному за знахаркой. Во-первых, он ему понравился своим хладнокровием, шутка ли, сам Шешковский на него орал, а тот даже ухом не повёл, во-вторых, для оперативной связи с шефом.

С Петром обнялись, как старые друзья.

— Ну здравствуй, здравствуй, Иван Михайлович, — поприветствовал Ивана Опричников, иронично прищурясь. — Как живёшь-здравствуешь?

— Доброго дня, Пётр Николаевич! Благодарю, жив-здоров. Надеюсь, вы тоже?

— Как видите, — развел руками тот, как бы показывая, что всё в порядке.

Но Иван про себя отметил, что в чём-то его товарищ по приключению переменился. Или же Иван увидел его несколько в ином контексте. Что-то надорванное было в этом человеке. Да и Шешковского он стал воспринимать несколько иначе, но понял это только сейчас.

Когда с учтивостями было покончено, прошли в кабинет Опричникова, где Иван рассказал ему все события, произошедшие после их расставания. Попросил только не рассказывать о письме лекаря Панину и соврал про схватку с волками, сказав, что ему подумалось, будто волки крадутся сквозь колья, вот и бросился на них. Скорее всего, Опричников догадался, что Иван темнит, но виду не подал.

Отдельно поблагодарил за подаренный стальной панцирь и продемонстрировал его. Пётр удивлённо его рассмотрел, качнул чему-то своему подбородком.

Дослушав рассказ, хохотнул в привычной ему ироничной манере:

— Да вы у нас, Иван Михайлович, становитесь специалистом по ведьмам и борьбе с оборотнями!

Иван покривился — мол, тот ещё борец.

На какое-то время поручик задумался. Потом, внимательно глядя на Ивана, сказал:

— У меня тоже сложилось впечатление, что это не совсем люди… Их как бы нет среди живых. Они как отражение в зеркале. Вроде видишь человека во всех деталях, но он не живой, он отражение. Как-то так.

— Но это отражение вполне себе может и убить.

— Вот это меня и удивляет. Хотя, может, колдуны да ведьмы такими и должны быть, — вновь хохотнул он.

— Знаете, Пётр Николаевич, я, насмотревшись, на всё это готов уже пистолеты серебряными пулями зарядить! И откуда они взялись только на нашу голову! — и в сердцах стукнул кулаком по столу.

— И при этом они не сумасшедшие, — продолжил Опричников выкладывать свои мысли.

— Почему так думаете?

— Мне доводилось видеть, как белые люди, в частности, европейцы, относятся к другим расам. Да возьмите хоть конкистадоров — они считали, что у индейцев нет души, соответственно, убить индейца — всё равно что убить, допустим, лису. И сейчас отношение европейцев к цветным ничуть не лучше. Так и эти господа, возможно, считают нас навроде индейцев.

Иван принял эту версию как ещё одну. Всё-таки ему не давали покоя слова Вяземского, адресованные Бартинской: «Перестань воспринимать этот мир иллюзорным».

Дальше они стали составлять план поимки охотника, который, как Ивану было известно от Шешковского, снял себе комнату в средней руки доходном доме. Было решено с него и начать.