Юность дедов наших

5

В начале марта 1943 года на общем собрании колхоза председатель объявил, что Красная Армия отстояла Сталинград. Парторг толкнул официальную, полную пафоса речь о светлом будущем. Затем слово снова взял Андрей Егорович:

— В общем, земляки, научились наши мужики воевать. Полгода утюжили по одному городу, но выстояли. Не буду даже пытаться завернуть, как предыдущий оратор, всё равно не получится. Всё там по-геройски было. Пленных кучу набрали, даже какого-то важного военачальника в подвале прижали. Теперь по мере того, как наша армия будет изгонять врага, нам нужно готовить к восстановлению всё, что порушено.

Председатель замялся, закашлялся. Все поняли, что речи про победу — это прелюдия. Сейчас он скажет то, зачем всех собрал. Но что это? Какие ещё «радости» к безрадостной жизни добавятся?

— Пришла разнарядка из области, из каждой деревни выделить людей для разбора завалов в Сталинграде.

Кто-то из собравшихся выкрикнул:

— Кто будет на полях работать? План кто будет выполнять?

— А ну тихо! — рявкнул парторг. — Кто там рот раскрыл? Лагеря свободны, в Сибири все уместятся.

— Хватит, — резко прервал его председатель, — что Вы в самом деле? — вытер ладонью уставшие глаза и добавил с тяжестью в голосе, — у людей жилы рвутся. Устали все и душой, и телом. Поддержать надо, а не лагерями пугать. Не по-человечески это.

— А я не буду каждого уговаривать, у меня свои методы убеждения, — самодовольно ответил парторг.

Андрей Егорович подошёл ближе к односельчанам и сказал:

— Я знаю всё, что вы мне скажете, я такой же, как и вы, вместе тянем заместо лошади, но разнарядки из области не обсуждаются. Будьте готовы к тому, что кто-то один всё же поедет. Больше ничего сделать не могу.

Вечером в дом Василя пришёл председатель. София чистила картошку, сидя на лавочке, и думала о чем-то, немного нахмурившись. Андрей Егорович нерешительно постучал и приоткрыл дверь:

— Здравствуйте, хозяева, в гости пустите?

Хозяйка дома удивлённо посмотрела на него, затем изменилась в лице, бросила нож в ведро и сказала решительно:

— Даже не думай.

Председатель попытался что-то сказать, оправдаться, но она была непреклонна:

— Нет, я сказала, никуда он не поедет. Не пущу!

— Вот, я знал, что ты ругаться будешь, поэтому и пришёл сам, заранее всё объяснить.

— Не хрен мне объяснять, — отрезала София, — всех уже забрали: и мужа, и Пашку. Теперь вот и до младшего добрались. Совсем одна останусь.

Председатель подошёл ближе и старался, как мог успокоить её.

— Перестань. Мужики твои воюют, Родину защищают, тут гордиться надо. А Василь, он же не на фронт идёт, на работу. Там кормёжка казённая, свои харчи целее будут. Ну чего ты шумишь?

— Заберите всё, только сына оставьте в покое.

Председатель бессильно всплеснул руками:

— Да не о том я. Его всего на пару месяцев берут, завалы разобрать на дорогах и ещё там что-то. На полное гособеспечение. Весной вернётся, в колхозе руки нужны. Мы их с Санькой двоих отправить хотели, но тот слёг с горячкой.

— Молодец, вовремя заболел, — с укором сказала София.

— Мам, ну, что ты говоришь, — вмешался Василь, — он уже неделю с кровати не встаёт.

— Да знаю я. Что вы из меня дуру делаете? Уже и сказать ничего нельзя, сразу затыкают. Цыц, я сказала. Не поедешь, и всё!

Площадь перед районной железнодорожной станцией была полна людей. Паровоз, явно переживший не один обстрел, навьюченный вагонами-теплушками, стоял на рельсах как виновник торжества. Его котёл был весь в железных клёпаных заплатках, из-под которых чуть заметно пробивался пар. Для тяжёлых работ израненный старичок был негоден, но по тылам, в хозяйственных целях, вполне ещё мог исполнять обязанности рабочей лошадки.

Из кабины высунулся кочегар. Они были похожи с паровозом, как близнецы, только у «железного брата» не было такого словарного запаса.

— Эй, колхозники, чтоб вас клопы заели. А ну, убирайте свои мощи в сторону. Сейчас заплатку сорвёт и снесёт бестолковку, одни уши останутся, или паром обварит.

Толпа, испугано озираясь, попятилась в сторону, подальше от грозного деда.

Вдоль ряда вагонов стояла шеренга из призванных на работы в разрушенный Сталинград сельчан, в основном это были подростки и женщины. Перед ними появился хромой капитан с самодельной тростью в руках, на которую он опирался при ходьбе.

— Товарищи, — обратился он к новобранцам, — этого момента мы ждали очень долго. Многие из ваших близких и знакомых никогда не вернутся домой. Они ценой собственной жизни остановили орды захватчиков на берегах Волги-матушки. Нашей Волги. И я не сомневаюсь, что отсюда, — продолжил он, стуча тростью, — с многострадальной героической Сталинградской земли Красная Армия погонит фашиста до самого логова и удавит окончательно.

У нас сейчас не менее ответственная задача — начать восстановление Родины. Естественно наши бойцы присоединятся к нам, когда окончат войну, но ждать некогда, работы непочатый край. Нужно начинать сейчас.

Бригадиры! — крикнул он в сторону. — Провести перекличку и погрузить личный состав в вагоны! Каждый составьте список дезертировавших. С ними будет отдельный разговор. Скоро трогаемся.

Перед строем появился человек со списком на планшете и начал перекличку.

Василь огляделся вокруг. Большая толпа настораживала, так же паровоз, вагоны и всё остальное. Раньше он приезжал в район только на рынок, мельницу или по работе. Максимум переночевать и обратно, а сейчас предстояла серьёзная поездка. Он не боялся, просто это был первый раз в его жизни, когда он уезжал из дома надолго.

— Доценко, Доценко!

Василь, будто очнувшись от задумчивой полудрёмы, услышал грубый голос коменданта и выпалил, задрав руку, как первоклассник:

— Я здесь!

— У вас там пробки в ушах? — выругался суровый служака. — Соберитесь! Пятый вагон! Услышал?

— Услышал, — ответил Василь и стал искать свою «теплушку». Он шёл вдоль поезда, протискиваясь сквозь толпу таких же, как и он, деревенских подростков.

Вот вагон, на котором кто-то старательно мелом вывел большую цифру пять. В раскрытых дверях стоял парень немногим старше, чем сам Василь. Как и у коменданта, у него был карандаш и кожаный офицерский планшет со списком.

— Как фамилия? — спросил он Василя, заметив, что тот нерешительно топчется у вагона.

— Доценко.

— Так, Доценко, — просматривал он список, — Василий Иванович?

— Да.

Парень рассмеялся. Василь насторожился, не поняв, что такого смешного в его имени.

— Чего ржёшь? — насупившись, спросил Василь.

Парень, улыбаясь, протянул ему руку, чтобы помочь взобраться в вагон.

— Пётр, — представился он, — а ты точно Доценко, не Чапаев?

Василь понял, к чему тот ведёт, и успокоился. На душе стало немного светлей.

Поезд приближался к Сталинграду. Василь стоял и смотрел в приоткрытый дверной проём. В отличие от степи, по которой они двигались до этого, здесь не было снега. Отдельные белые пятна на общем чёрном, закопченном фоне. Сквозь пелену облаков пробились лучи мартовского солнца, но пейзаж совсем не изменился, краски не стали ярче. Раздробленные деревянные балки, искорёженный металл техники, то ли трактор, то ли пушка, сам Создатель не сможет разобраться. Абсолютный хаос, из которого простым мальчишкам предстояло формировать новый мир.

Состав пошёл уже совсем тихо и вскоре остановился, стуча железными буферами. Пётр с планшетом в руках стоял у двери вагона.

— Сидим пока здесь и никуда не выходим, — обратился он к своим подопечным, — я сейчас на инструктаж и вернусь за вами. Дрова в печь больше не подкидываем. Ясно?

— Ясно, — ответили полусонные пассажиры и стали не спеша приводить себя в порядок.

Пётр соскочил на перрон и лёгким бегом направился к другим бригадирам, уже собравшимся вокруг какого-то военачальника, который грозно жестикулировал.

Василь выглянул на улицу. Судя по тому, что развалины были в большинстве своём одноэтажными, он сделал вывод, что это пригород. Видимо, дальше рельсы разбиты.

Подошедший обратно к своему вагону Пётр объявил:

— Выгружаемся. Дальше пешком. Пару часов — и мы пришли.

Двигались не строем, а разрозненной гурьбой, ведь дороги как таковой не было, но Пётр знал направление.

— А ты местный? — спросил его Василь.

— Местный, только места почти не осталось.

— Что тут творилось?

— Творился трендец, а до этого был мой родной город, — с грустной улыбкой ответил Пётр.

— Где мы жить-то будем? Тут разбито всё начисто. Здесь не пару месяцев, как нам сказали, здесь лет десять не разгребёшь.

— Разгребёшь, — ободрял Василя молодой бригадир и шустро перепрыгивал с камня на камень, — наша задача — основные дороги расчистить, чтобы техника могла ходить по тому, что от города осталось. Дальше перегруппировка, получение новых задач, но это уже без колхозников. Вроде так было сказано.

— Хорошо бы, — вздохнул Василь, — дома работы тоже непочатый край.

— Не трухай, к посевной приказано вас отпустить. Поэтому будем стараться за два месяца свою часть работы сделать.

— А жить где? — снова спросил Василь. — Ты так и не ответил. В шалаше?

— Нет, это только кажется, что всё разрушено. Подвалы, в большинстве своём, целые. Там теплее, чем в палатке. «Буржуйкой» топить будем. Сейчас доберёмся и подготовим себе жильё, а на работы завтра.

Василь успокоился и осмотрелся вокруг:

— А город красивый был?

— Э, брат. Не был ни разу?

— Не был. Только в район ездил, в область никогда.

Пётр стал рассказывать про Сталинградские довоенные скверы, высокие дома, о том, как после работы мужики собирались во дворах. Про рыбалку на Волге рассказал и о том, что её теперь такой не будет. Всё залито нефтью из сгоревшего хранилища. Он говорил о любви к Родине совсем не так, как это делают на праздничных митингах, а так, будто и есть у него с рождения, неосознанно. Он ни разу не произнёс слова «патриотизм», или «долг», эти понятия вытекали из его речи сами собой. Эта любовь к Родине, которая на подкорке у каждого, которую не выжечь из души нашей никакому по счёту рейху.

— Вот и наше место дислокации, — остановившись, объявил Пётр.

Подростки из группы оглядывались вокруг и не находили постройки, подходящей для проживания. Наконец, кто-то из них спросил:

— Где место?

Пётр по-отечески оглядел свою бригаду, осознавая то, что он, можно сказать, бывалый фронтовик, а эти пацаны, кроме деревни и полевых работ, не видели ничего.

— Вон там вход в подвал брезентом занавешенный.

— В той норе жить будем? Поместимся?

— Поместимся. Сейчас спустимся, и увидишь.

Пётр по-хозяйски, как бригадир, пошёл первым.

— Аккуратней, здесь в начале ступеньки разрушены, дальше нормально.

Он спустился в темноту подвала, Василь пошёл за ним.

— Эй, бригадир, ты где?

Внизу послышалось шуршание, что-то упало со звоном, затем крепкое словцо. Наконец, вспыхнула спичка. Пётр зажёг лампу, сделанную из стреляной гильзы от «сорокопятки». Она тусклым коптящим красным пламенем осветила убежище, в котором предстояло жить.

Осмотревшись, Василь убедился в том, что места действительно хватит всем. Стоят две, пока ещё холодные, железные печки, дымоходы которых уходят куда-то в стену. Вдоль стен на досках лежат старые ватные матрацы и одежда, видимо, принесённые сюда из ближайших разрушенных домов.