Юность дедов наших

4

Пришла первая военная зима. Как никогда, холодная и снежная. Она пыталась остудить разогретую огнём землю. Возможно, наша планета и, правда, живая, как предполагают некоторые связанные с наукой люди. Форма жизни не совсем такая, как у нас, но это не лишает её возможности к самолечению. Вот и идут снега, вот и давит мороз. Как холодный компресс, приложенный к воспалённой жаром голове.

Санька и Василь основательно подготовились. Починили сети и удочки. Парни грелись у костра на своём постоянном месте на озере. Зимняя рыбалка — дело холодное и сырое, поэтому огонь в костре никогда не угасал.

— Мать ни живая, ни мёртвая, — сказал Василь, подставив озябшие ладони к костру, — всё время думает о чём-то, слова из неё не вытащишь. От отца писем нет. Тёте Вале похоронка пришла, а мать всю ночь проплакала так, будто это отца убило.

— Она переживает, успеете ли вы вырасти до конца войны или нет, чтобы вас с Пашкой, балбесов, в армию забрать не смогли, — ответил Санька, — наш вон тоже не пишет. Некогда значит. Понимать надо.

— Иди ты, — резко шикнул Василь, — лунку шире долби. Много ты понимаешь. Смотри лом не утопи, как в прошлый раз. Больше нету, я и этот у деда Наума из кузни тиснул. Узнает, по шее даст.

Санька поднялся, надел шапку, рукавицы и взял воткнутый рядом в землю железный лом.

— Сколько же он весит? Я его до пруда не допру.

— Допрёшь, — понукал его друг, — я пойду пока петли на зайцев проверю, а потом к тебе. Сеть на шнур надо другую нацепить, эту раки внизу всю в комок перепутали. Просушим и переберём.

— Ладно, — согласился Санька и водрузил себе на плечо простейший и надёжный инструмент, — ох, железяка. Его втроём подкидывать надо.

Тропка, протоптанная в снегу от костра к пруду, была очень узкой, и Санька, несколько раз оступившись, уходил глубоко в снег. Тяжёлая ноша тянула к земле, что уж точно не помогало выбираться снова на тропинку. Подойдя к проруби, он скинул лом с плеча на лёд.

— Не утопи, не утопи, — бурчал он себе под нос, — не дураки. Кое-что в голове имеется.

Санька достал из-за пазухи небольшую верёвку, длиной примерно в метр. Привязал один конец к лому, подтянул как можно сильнее и, немного поразмыслив, завязал ещё один узел. Второй конец верёвки он привязал к запястью правой руки. Ударил несколько раз остриём лома, лёд откалывался большими кусками и отскакивал в сторону.

— Вот это дело, — восхитился Санька, довольный проведённым испытанием, — сейчас в один момент всё сделаем.

Он подошёл к проруби, посильней размахнулся и ударил по кромке льда. Металлический лом зловеще звякнул, соскочил и, как торпеда, ушёл в воду, увлекая за собой привязанного к нему подростка. Тот и сам не понял, как в одну секунду оказался подо льдом. Из проруби торчали только широко расставленные ноги.

Санька открыл глаза под водой. Лома видно не было. Привязанная к руке верёвка, натянувшись, тащила в темноту холодного омута. Он ничего не мог сделать. Второй рукой нельзя было дотянуться до петли. Тело, обожжённое ледяной водой, начинало трясти то ли от холода, то ли от ужаса осознания того, что всё может закончиться прямо сейчас, вот здесь, с верёвкой на руке. В голове мелькнула мысль, что вот также петлёй тянуло на тот свет Нину, только за шею… и вверх. Сердце заколотилось ещё сильней.

Вдруг Санька почувствовал, что его кто-то пытается вытащить за ноги, и у него это получается. Санька потянулся рукой, пытаясь ухватиться за край проруби. Рывок, ещё рывок, спаситель тянул за штаны, чуть не стащив их вовсе.

Спасённый Санька снова увидел свет и, отплёвываясь от воды, стал глотать воздух, вытаращив глаза. Вытянув из воды за верёвку злополучный лом, он откинул его в сторону, сняв петлю с руки:

— Вот же падла, — кряхтел подросток, вытирая глаза, — шапку утопил.

Он откинулся на спину и тяжело дышал. Потом приподнялся и увидел своего спасителя, точнее спасительницу. Перед ним сидела на льду девчонка, его ровесница, она трясла мокрыми ручонками и пыталась отряхнуть от воды рукава своей фуфайки. Рядом с ней на снегу лежали два забитых зайца.

— Ты кто? Зачем здесь? — Санька выпалил первое, что взбрело в голову.

— Чего? — переспросила незнакомка.

— Это ты меня что ли? — теперь уже и сам спасённый не понял, что спросил.

— Воды нахлебался? Ясно, — усмехнулась девушка, — ты совсем дурак? Кто же лом к руке привязывает? Придурочный!

— Я это… Чтобы он не утонул.

— Ну как, не утонул?

— Нет.

Санька нервно рассмеялся, девчонка тоже.

— Пойдём к костру, — сказал он, — а то околеем совсем.

Неудачливый рыбак выловил из проруби свою шапку, взял лом за мокрую, уже подмерзающую верёвку и, таща его за собой, полурысью побежал к костру. Спасительница за ним.

Василь находился у костра, разделывал пойманного в петлю зайца и малость оторопел, когда подбежал мокрый, с всклокоченной шапкой в руке его друг. Тот бросил верёвку с ломом, водрузил на торчащую рогатину промокший треух и, танцуя от холода, пытался расстегнуть закоченевшими пальцами пуговицы ватника.

— О-хо-хо, о-хо-хо, — причитал он, стуча зубами.

— Как тебя угораздило? — спросил удивленный Василь.

— Как, как? Ты же бухтел на меня, чтобы я лом не утопил.

— Ну.

— Вот тебе и ну. Я чуть вместе с ним под воду не ушёл. Вот если бы не она, — Санька указал на стоявшую рядом девчонку с зайцами в руках, — то всё, поминай, как звали. До весны бы меня раки съели и всплывать было бы нечему.

Василь оглядел спасительницу, которая тоже испытующе смотрела на него.

— Фетинья меня звать, но все Фаиной кличут, так проще, ставьте свечки о здравии.

— О здравии, это понятно, — сказал подошедший к ней ближе Василь, — только что это ты здесь делаешь, зайцев наших ловишь?

— Каких это ваших? — возмутилась девчонка и убрала добычу за спину, — они советские, значит, мои. И вообще, спасибо нужно сказать, а не попрекать.

— Не обращай внимания, — вмешался трясущимся голосом, ещё не согревшийся Санька, — это он из-за своей природной вредности нудит, а так-то он приветливый.

— Ясно, тоже придурочный, — констатировала Фитинья.

— Ты откуда? — продолжил знакомство Санька.

— С казачьего хутора. Ладно, пойду, мать ругаться будет, долго уже хожу.

Девушка развернулась и пошла в сторону пруда, стараясь не оступиться на узкой тропке. Санька завороженно смотрел ей в след. Заметив это, Василь сказал:

— О, я помню этот взгляд. Совсем недавно ты так только на Катерину смотрел.

— А что Катерина? Она взрослая совсем, да и в Сталинград уехала на завод, а я здесь. Может, больше не увидимся совсем.

Василь снова уселся на бревно и вернулся к зайцу.

— Смотри, казаки — люди суровые. Накостыляют — и глазом не моргнут.

— А за что мне костылять-то? — удивился Санька. — Может, не за что будет.

— В прошлом году, — продолжил Василь, не прекращая работу, — конюх наш на мельницу в район ездил и позволил себе в присутствии старого и седого, как лунь, казака коня вилами по спине ударить.

— И чего?

— И того. Дедуля этот старенький конюха нашего нагайкой так приголубил, что фуфайка на спине лопнула.

— Ну, я ж не конюх, — ответил Санька, поправляя шапку на рогатине, — ты знаешь, как я к лошадям отношусь и к ней я, может, серьёзно. За что же меня лупить, если всё чин по чину будет.

— Тогда готовься в староверы креститься, по-другому не отдадут.

— Посмотрим, ладно, пойду я. Не хватало ещё заболеть.

— Иди, — сказал Василь, — на вот, зайца возьми, а я сети проверю и попозже рыбки ещё занесу.

Санька пришёл домой. Мать его, Домна Ивановна, для порядка побранившись, раздела сына и стала растирать ему грудь и спину крепким самогоном, от испарения которого у Саньки перехватывало дыхание.

— Мам, а чем староверы от нас отличаются?

— Больше к смерти готовятся, чем живут, и крестятся двумя перстами.

— Разница есть?

— Разницу люди сами себе придумали. Главное — жить по-человечески.

— И всё?

— И всё, — изумилась женщина. — Это и есть самое сложное. Осознать то, что это не мир вокруг тебя, а ты внутри мира. Ну, а сколько перстов, мне без разницы. Я готова и пяткой перекреститься, прости Господи душу грешную, лишь бы все были живы и здоровы.

Санька хохотнул.

— Это как, пяткой?

— Вот так, — мать дала сыну лёгкий подзатыльник, — лезь на печку, добытчик, а я пока твоего зайца с кашей оформлю.

Женщина принялась за готовку, а сама попутно продолжила рассказ:

— Вообще, не просто всё это. Дедушка друга твоего закадычного, дед Наум, по нации цыган. Так вот, народ его много чего по миру повидал и знает много. Ему его бабушка рассказывала, что в Библии правда написана, только читать её надо по-особому, между строк.

— Это как?

— Вот, например, был всемирный потоп, и спасся лишь Ной со своей семьёй на ковчеге, и взял с собой каждой твари по паре. Это не значит, что всё было именно на корабле, который он сам построил. Ковчегом могли назвать какое-то место, куда их направили и где они смогли укрыться от потопа. Ещё говорила, что в следующий раз люди не смогут спастись, потому как они сами друг друга поубивают. Ковчеги для следующего конца света уже готовы и спрятаны, а людям в них места не будет. Если их даже найдут, то всё равно не смогут понять, что это. Мир заново начнётся, без человечества.

— А где спрятаны, она не говорила? — спросил заворожённый Санька.

— Говорила, что на краю земли, под ледяными шапками. Не могу представить даже где. Наверное, в горах, ледяные шапки только там. Всё спи, проснёшься — как раз готово будет.

Санька укрылся посильней овчиным тулупом и, согревшись, крепко заснул, вспоминая о девчонке, которая вытащила его за штаны, можно сказать, с того света.

Вслед за первой военной зимой, пришла вторая. Такая же снежная, но ещё более холодная. Конца войне видно не было. Пашку, брата Василя и всех, кому вместе с ним исполнилось восемнадцать лет, призвали. Жизнь шла медленно и тяжело. Фашисты, получившие достойный отпор под Москвой, снова собрались с силами и повернули на юг. Это не прибавляло оптимизма. Война приближалась к ранее тыловым районам страны.

В отделении почты, где по совместительству находилась сельская библиотека, старый Мирон сортировал корреспонденцию и перебирал подшивки газет. Делал он это уже автоматически, не задумываясь зачем. Рядом за столом сидел председатель и нервно постукивал костяшками пальцев. Получался у него в основном ритм марша, ничего весёленького не выходило. Да и куда там, если до немца сотня километров осталась. Андрей Егорович резко ударил ладонью по столу, от чего старый Мирон испуганно дёрнулся и чуть не выронил газеты из рук.

— Тьфу ты, аж передёрнуло, — ругнулся почтальон, — не греми, без тебя тошно. Район уже бомбили, я теперь к каждому шороху прислушиваюсь, не летит ли чего.

Председатель добрым взглядом с хитрецой посмотрел на друга:

— Как думаешь, старый солдат, удержим Сталинград или пора вещи собирать?

Мирон прошёлся по комнате к соседнему стеллажу, стуча протезом по деревянному полу, как пират по палубе корабля, переложил подшивки с полки на полку и, обернувшись к председателю, негромко ответил: