Юность дедов наших

— Ты не подумай, что я боюсь, — достал из голенища сапога огромный нож-свинорез, — всегда при мне теперь, на всякий случай.

Старик подошёл ближе и опёрся руками на стол, глядя председателю прямо в глаза.

— Немец за год с небольшим до Волги добёг. Значит, нужно ему что-то в нашей стороне; значит, не отстанет; значит, бить будет.

— Да ясно, что ему нужно, — отмахнулся председатель, — на Кавказ собрался, за нефтью. Раньше без овса нельзя было воевать, теперь без бензина. Нефть теперь — это кровь войны.

— Вот, вот, — продолжил старый Мирон, — они если сюда заглянут, мы ничего сделать не сможем с бабами и пацанами. Войска стоят на стратегических направлениях, а мы так, деревня.

— Значит, возьмём последнего коня, прицепим к последнему трактору большие сани с сеном, всё, что осталось от колхозного стада, погоним впереди и двинем с тобой на северо-восток.

— А вот это видал? — старый Мирон тряс перед лицом председателя крепко сжатым кукишем, — я и в Империалистическую от немца не бегал, хоть газом травили, хоть пулемётами брили.

— Куда ты денешься? Дадут распоряжение об эвакуации — и всё. Тем более с этим всем, — Андрей Егорович указал на стеллажи, — никто, кроме тебя, не разберётся.

— Нет уж. У меня здесь жена с дочкой похоронены. Я всю жизнь, с двадцати с небольшим лет, забыть их не могу. Думаешь, сейчас брошу?

Он снова зашагал по комнате:

— Залягу у могилок с обрезом, пусть там меня немцы и закопают, а я, может, одного или двух уложу.

Вдруг Мирон замер, пошатнулся и зажмурил глаза.

— Ты чего, старый? — вскочил председатель.

— Погоди, — почтальон расстегнул ворот и приложил руку к сердцу, — не было такого раньше. Прямо жаром горит за грудиной.

Председатель подбежал к нему.

— Садись, садись, — взял под руку и помог присесть, — прямо плохо?

— Видать, не дождусь немцев, — ответил Мирон, растерянно улыбнувшись, — раньше со своей семьёй увижусь. Так даже лучше.

— Ты не вздумай мне, — вскрикнул председатель, — только попробуй меня с этим прощелыгой парторгом оставить. От него толку нету. Только и думает, кому бы статью пришить.

— А из меня что за помощник? Только рядом поскакать могу.

— От тебя ничего не требуется, главное — рядом будь. Мне голова твоя нужна, а не ноги.

— Это как получится.

Председатель, суетясь, подошёл к вешалке, снял шапку и тулуп:

— Мы тебя сейчас в район отвезём, там госпиталь. Ты потерпи немножко.

— Куда на ночь глядя?

— Ничего. Сейчас тебя Санька вмиг домчит, — уже в дверях обернулся, — через пару часов там будете.

Председатель, запыхавшись, вбежал в дом Саньки, который сидя в углу, возле лампы, точил ножовку трёхгранным напильником. Мать его тут же хлопотала по хозяйству.

— Санька, собирайся, — сказал Андрей Егорович, зачерпывая воды ковшом из ведра, стоявшего на табуретке у двери.

— Куда? — всполошилась Домна Ивановна, — уже почти совсем темно на улице.

Председатель, жадно глотая, выпил целый ковшик воды и вытер ладонью подбородок:

— Сани уже заложены. Надо Мирона срочно в район, в госпиталь отвезти.

— А утром нельзя? — настаивала женщина, — ночью кто по полям ездит?

— Нельзя. Сердце у него. До утра может не дожить. Мне говорили, что в таких случаях нужно срочно лекарства какие-то дать. А кто здесь сообразит? Да и нету ничего, кроме самогона и чабреца сушёного, — подошёл ближе к Саньке, — давай, родной. Через час с небольшим доедете, если поторопитесь. Дорога одна, не промахнётесь. Сена в сани кинули, лошадь распряжёшь и привяжешь. До утра в госпитале перекантуешься.

Санька молча поднялся с табуретки и стал одеваться.

Пока собирались, полностью стемнело. Морозная декабрьская ночь была совсем безветренной. Звёзды маленькими горящими угольками мерцали на огромном чёрном куполе неба. Где-то вдалеке что-то гудело и ухало.

— Дядя Мирон, это в Сталинграде шумит? — спросил Санька.

— Не знаю, сейчас много где шумит, будь оно неладно, — ответил старик, он запрокинул голову, расстегнул воротник и глубоко вдохнул, — воздух свежий какой. Прямо вода ключевая. Не гони, пусть отдохнёт лошадка.

— Вы в порядке? — снова спросил Санька. — Сердце не болит?

— Хорошо всё. Это я, видать, дыму от печки нанюхался. Сейчас уже легче, может, назад повернём?

— Нет, — твёрдо ответил подросток, — меня Андрей Егорович предупреждал, что вы домой проситься будете. Едем — значит, едем. Посмотрят вас, может, порошков каких дадут.

— Дадут. Им не до меня сейчас. Вон со Сталинграда раненых эшелонами везут.

— Что теперь будет?

— Ничего не будет. Видишь, уже не первый месяц немца держим, значит, можем. Вон от Москвы отогнали и отсюда отгоним. Не переживай, справимся.

— Батя не пишет почему-то.

— Когда писать-то? Там, брат, день прожил и радуйся. Завтра снова под пули. Писем нет, то херня. Главное, что и похоронки нету.

Санька и старый Мирон погрузились каждый в свои мысли. Лошадь шла, поскрипывая снегом. Деревянные ошлифованные полозья скользили как по маслу.

Вдруг кобыла захрипела, навострив уши и задрав голову, стала всматриваться в темноту.

— Что там? — спросил Мирон.

Санька привстал на коленках и посмотрел вперёд.

— Несёт кого-то, дома им не сидится.

— Где? — мужчина приподнялся на локте.

— Вон впереди, на дороге. Сигареты, видишь, мелькают.

Мирон посмотрел вперёд и всполошился.

— Разворачивай, разворачивай скорее.

— Зачем? — не понял сначала парень.

— Волки, мать твою, гони обратно! Давай, давай!

Санька дёрнул повод. Кобыла, будто понимая чего от неё хотят, на месте развернула сани и, не дожидавшись плети, с места дёрнула в галоп. В это время Санька рассмотрел «огоньки сигарет», они парами качались вверх-вниз и быстро приближались. Вот уже рядом, бегут за санями. Огромные. В холке с телёнка будут. Мирон кричал на них, матерился, кидал в морды пучки сена.

Один из волков, казалось, самый большой, стал обгонять сани с боку и тянуться к кобыле, клацая зубами. Она неслась что есть мочи и, озираясь, выпускала из ноздрей клубы пара.

— Правь по тракту, — кричал старик и пытался достать волка палкой, — если в сугроб слетим, хана нам.

Волк поравнялся с лошадью и пытался забежать вперёд.

— Твою мать, — зло выругался Мирон, — Санька, чтобы не случилось, не оборачивайся и гони прямо во двор к председателю, понял? Матери скажешь, что я деду Ивану долг отдал.

— Понял, — крикнул парень, глядя перепуганными глазами. Он стал кричать и махать палкой, — пошла, пошла, родимая!

Мирон подполз к заднему борту саней и, кряхтя, перевалился через него. Кубарем он выпал на дорогу, но тут же сгруппировался и встал на колено здоровой ноги, отставив протез в сторону. В правой руке его сверкнула сталь ножа.

— Давай сюда, твари блохастые, трупоеды. Сюда я сказал! — кричал мужчина.

Волки отстали от саней и повернули назад. Мирон понимал, что сейчас всё закончится, но душу грело осознание того, что он скоро увидится со своей семьёй. Они давно ждут его там, куда уходят души человеческие. Мирон зло засмеялся. Так смеялись варяги, раззадоривая себя перед битвой. Старый солдат был рад тому, что предстанет перед своей женой и дочкой как воин, умрёт в схватке, а не на больничной койке.

— Давай, кто первый? Кого я собой заберу?

Вожак сразу бросился на лёгкую, как ему казалось, добычу. Мирон подставил левую руку ему в пасть, ножом ударил животному меж рёбер. Удар, два, три. Хищник заскулил и ослабил зубы.

— Не ждал, тварина? — безумно смеялся Мирон. — Следующий. Сюда, паскуды, я сказал.

В ту же секунду остальные волки с остервенением бросились на него все вместе.

Сани неслись к хутору. Вот уже крайние хаты, а вот и председательская. Лошадь, не останавливаясь, скакала на плетень, попыталась перепрыгнуть, но успела только поджать передние ноги и свалила его, таща за собой сани. Остановившись, как вкопанная, у самого крыльца, она тряслась, тяжело дышала и в безумстве озиралась вокруг, стараясь заметить какую-либо опасность.

Санька соскочил с саней и вбежал в дом. Там при свете керогаза парторг и председатель, услышавшие шум во дворе, уже одевались.

— Там, там, скорее, — запыхавшись, пытался объяснить парень, — дед Мирон на дороге спрыгнул, а там волки.

Андрей Егорович взял из сундука ружьё.

— Где?

— Километра два по дороге, в сторону района.

— Наган с собой? — обратился председатель к парторгу.

— Всегда с собой.

Они уселись в сани и поспешили на подмогу к старому Мирону. Кобыла, ещё не отошедшая от недавней скачки, снова резво рванула с места.

Увидав большие тёмные пятна на белой, снежной, накатанной дороге, они остановились. Председатель спешился.

— Не слазь, держи лошадь, чтобы не убежала, — сказал он парторгу, зарядил картечью ружьё и пошёл вперёд.

Перед ним предстала страшная картина: растерзанный Мирон лежал, раскинув руки, посередине дороги, рядом с ним огромный мёртвый волк. Ещё один хищник, сильно раненый, волоча за собой вывалившиеся из брюха внутренности, поскуливая и рыча одновременно, пытался отползти подальше. Андрей Егорович вскинул ружьё и дуплетом, почти в упор, разметал его голову по белому снегу.

В дом к Саньке почти вбежал парторг, перевернув стоявшую на пути табуретку.

— Ну, что? Мирон из саней выпал, а ты труханул и смылся, чтобы шкуру свою спасти? — накинулся он на подростка, — говори, падлёныш.

Санька не двинулся с места. Домна Ивановна тут же схватила из печи тяжёлую железную кочергу и выставила вперёд.

— Только попробуй, — процедила она сквозь зубы, — не посмотрю, что ты партийный, неделю на корячках ползать будешь.

Вошёл председатель и стал между ними.

— Угомонитесь вы, Мирону уже не поможешь, — сказал он, — Санька, расскажи, что там случилось.

— Да чего там говорить, всё ясно, — рявкнул парторг.

— Нас, когда волки догонять стали, — неуверенно начал подросток, — дедушка Мирон сказал мне не оборачиваться и гнать к вам во двор.

— И всё? — переспросил Андрей Егорович.

— Он ещё просил передать матери, что долг деду Ивану отдаёт.

Домна Ивановна подошла к сыну:

— Ясно всё. Иди на кровать, не виноват ты ни в чём. Ты сделал так, как он тебе сказал. Правильно, что послушался.

Парторг, вскипел и в бешенстве сверкал выпученными глазами.

— А мне вот не ясно, — кричал он, — что он правильно сделал? Бросил старика на дороге умирать.

Женщина невозмутимо села за стол.

— Мирон, ещё до революции, с отцом моим служил. Так вот, батька мой накрыл его собой во время бомбёжки, сам погиб, а Мирону ногу повредило. Её потом врачи ампутировали.

— Ну и что?

— А то, — уже раздражённо ответила хозяйка дома, — понял дед, что им обоим конец, вот и решил сослуживцу внука спасти. Он всегда говорил, что долг за ним, когда отца моего вспоминал, — она кинула презрительный взгляд на парторга с председателем, — не осталось больше в хуторе нашем мужиков настоящих, последнего волки разорвали.