Знак. Символ. Миф: Труды по языкознанию

I. Аксиомы стихийности

Аксиома стихийного возникновения I (XXVII). Всякий языковой знак по своему возникновению стихиен.

Под стихийностью мы понимаем здесь непреднамеренное, самопроизвольное и не содержащее в себе никакой закономерности возникновение. Язык и языковые знаки возникают именно так. Никто не придумывал словесных знаков, и никто не условливался о значении возникающих слов. Договорные теории, характерные для просветительского рационализма, не выдерживают ровно никакой критики. Ведь чтобы договориться о значении слов, уже надо пользоваться словами и исходить из языка как из орудия разумно-жизненного общения.

Однако необходимо сказать, что эта аксиома языкового знака есть только еще первый шаг в установлении специфически языковой аксиоматики. А именно эта аксиома весьма отчетливо устанавливает разницу между естественным и искусственным языком. Языковые знаки возникают стихийно, а искусственные знаки (гудок отходящего поезда, звонок при входе в квартиру) возникают преднамеренно. Однако и в самом языке многое также возникает преднамеренно, хотя это для него и нехарактерно. Так в науке возникают специальные термины, вполне продуманные и вполне преднамеренные, быстро входящие в общую языковую стихию. Но не они являются основой языка. Основа – это именно стихийное возникновение языковых знаков.

Аксиома стихийного функционирования II (XXVIII). Всякий языковый знак по своему функционированию стихиен.

В самом деле, однажды возникший языковой знак, например, слово, в течение десятилетий, столетий, а иной раз и тысячелетий меняет свое значение трудноуловимыми и часто почти необъяснимыми путями. Латинский глагол dico значит «говорю», и корень dic указывает на процесс говорения. По-гречески, наоборот, этот корень и соответствующие производные слова указывают не просто на говорение, но на суждение, решение и даже на вынесение приговора. Греческое dicastēs значит «судья»; dicē «право», «справедливость»; dicastērion «суд»; dicaiosynē «справедливость как добродетель». Кто, когда, почему и в каких целях установил такие разные значения корня dic в греческом и латинском языках, совершенно неизвестно и даже вовсе не является предметом языкознания. Это разное функционирование одного и того же корня вполне стихийно. Можно припомнить еще и греческое deicnymi «показываю», «указываю». Здесь тот же корень, но совсем с другим значением. Можно назвать и немецкое zeigen «указывать». По чьей воле и вследствие чьего намерения произошли все эти фонетические и семантические функции одного и того же индоевропейского корня, – спрашивать об этом просто бессмысленно.

Но также и здесь мы, конечно, весьма далеки от вскрытия всей специфики языкового знака. Данная наша аксиома достигает только одного: она резко отделяет стихийное функционирование языкового знака от механического функционирования отдельных частей механизма. Стрелки на циферблате часов тоже ведь нечто указывают и тоже являются знаками. Но функционирование этих знаков заранее и вполне преднамеренно создано часовщиком. И стоит только завести часы, как они тотчас же начнут правильно указывать время. Вот этого механического завода и не существует в языке. Его знаки функционируют в основе своей вполне стихийно. Это опять-таки не мешает тому, чтобы в культурной, и особенно в научной, среде функционирование термина устанавливалось вполне сознательно и преднамеренно. Карамзин создал такие слова, как промышленность или влияние. Эти слова вошли в оборот русского языка наряду с теми словами, которые некогда возникли стихийно и непреднамеренно. Преднамеренность, однако, в языке отнюдь не является его основой. Она только допускается на основе общестихийного функционирования языковых знаков.

Такое слово, как атом, возникло отнюдь не стихийно и функционировало в науке тоже совсем не стихийно. Перед мыслящими людьми уже в древности встал вопрос о необходимости сводить все сложные тела на что-нибудь простое и на такое простейшее, которое дальше уже не подлежит никакому делению. Но у Демокрита – это мельчайшие геометрические тельца, а с конца XIX века атом трактуется уже в связи с проблемами электричества; атом уже не есть нечто абсолютно неделимое, а в нем есть ядро и электроны, а ядро атома тоже делимо. Все такого рода представления, конечно, результат вполне продуманного построения, так что слово атом функционирует здесь вовсе не стихийно, а в результате преднамеренного анализа у представителей науки. И поэтому стихийность функционирования языкового знака хотя и является основой для понимания языкового знака, но она не исключает и преднамеренности.

Аксиома стихийности завершительных структур возникновения и функционирования языковых знаков III (XXIX). Всякий знак обладает стихийно возникшей и стихийно функционирующей структурой.

Для того чтобы убедиться в простейшей очевидности этой аксиомы, стоит только взять в руки какой-нибудь словарь любого языка и просмотреть, какие значения того или иного слова указаны в этом словаре. Разнообразию, пестроте и часто полной противоречивости всех этих значений данного слова можно только удивляться. Слова в более или менее подробном словаре настолько разнообразны по своему значению и эти значения часто настолько непохожи одно на другое, что невозможно даже и представить себе какое-нибудь основное или исходное значение данного слова, которое как-нибудь объединяло бы все эти значения данного слова одно с другим. Если мы скажем, что здесь перед нами стихийное нагромождение множества разноречивых значений, то этим мы только правильно опишем всю картину, нарисованную в словарной статье.

Примеры. Возьмем латинское слово mens и воспользуемся отнюдь не собственно научным, а, скорее, общепопулярным латинско-русским словарем И.X. Дворецкого и Д.Н. Королькова под редакцией С.И. Соболевского. Уже здесь указываются 9 групп основных значений этого слова, но и каждая отдельная такая группа тоже еще достаточно сложна. Под пунктом 1) здесь стоит: «ум, мышление, рассудок». Ясно, что уже эти три подзначения достаточно различны между собой. Под пунктом 2) здесь читаем: «размышление, обдумывание, благоразумие, рассудительность», далее: 3) «образ мыслей, настроение, характер, душевный склад, душа», 4) «сознание, совесть», 5) «мужество, бодрость», 6) «гнев, страсть», 7) «мысль, представление, воспоминание, смысл», 8) «мнение, взгляд, воззрение», 9) «намерение, решение, план, желание».

Как-нибудь систематизировать все это огромное число значений этого латинского слова mens представляется делом весьма трудным и едва ли даже возможным. Дело начинается здесь, по-видимому, с каких-то самых простых и элементарных умственных представлений или образов. Однако тут же имеются в виду не только сами образы, но и их движение в уме, их процессуальность. Мало того, тут же возникают и значения устойчивых продуктов мышления образами, так что об образах самой разнообразной структуры здесь уже не может возникнуть никакого сомнения. Всякие мнения, воззрения, суждения о том или другом предмете, оценки – все это тоже есть mens. Тут же неожиданно возникает и совсем другая психическая стихия, а именно страсти, эмоции, аффекты вроде гнева и всякие настроения. Дело доходит даже до моральных оценок, когда mens указывает на рассудительность, благоразумие, мужество, бодрость, совесть. Когда философы говорят вообще о сознании, они употребляют тот же термин. Наконец, под этим термином понимается даже и то, что охватывает и вообще все человеческие способности, и умственные и аффективные, так что значение «душа» отнюдь не является здесь последним или каким-то чересчур редким. Другими словами, под этим латинским словом можно мыслить вообще любое психическое состояние, вообще любые умственные или аффективные процессы, вообще любые комбинации этих процессов и любые устойчивые их структуры.

Конечно, этим мы не хотим сказать, что указанное латинское слово просто значит что угодно, т.е. по существу вовсе ничего не значит. Нет, оно каждый раз обязательно значит что-нибудь определенное в зависимости от контекста. Но поскольку этих контекстов бесчисленное множество, то потому и значений данного латинского слова тоже бесчисленное множество. С логической точки зрения все эти законченные структуры функционирования данного слова точно определяемы каждый раз контекстом, если их взять в их бесчисленных и каждый раз вполне законченных для данного контекста вариантах, то перед нами возникает безбрежное и вполне стихийное семантическое море, которое нет никакой возможности свести к какому-нибудь одному и четко действующему принципу.

Кто бы мог подумать, что указанный корень слова входит в такое слово, как monumentum «памятник»? А это, между прочим, вовсе и не только «памятник». Это и «воспоминание», «память», «фамильный склеп», а во множественном числе и «письменные памятники», «исторические документы», «мемуары», «исторические записки». И кто мог бы подумать, что от того же самого корня по-латыни образовано monstrum, которое вовсе не значит только русское «монстр», но и вообще «знамение», «предзнаменование», «знак». А потом оказывается, что это также и «чудо», «диво», «чудовище», «невероятная вещь», «небылица» и даже просто «урод». Но что уже совсем нельзя предполагать теоретически, это то, что глагол mentior значит «лгать» (по-видимому, в зависимости от того, что данный корень вообще указывает на умственную деятельность, включая также и ее ложное или уродливое направление). Значит, указанный латинский корень обнимает все, что угодно, – от невинного чувственного образа и до философских мнений и воззрений, начиная со спокойного размышления и кончая страстными аффектами, начиная от возвеличивающего увековечивания героя или события и кончая самым настоящим уродством.

Прибавьте к этому также и то, что греческое слово того же корня mainomai значит «бушую», «нахожусь в возбужденном состоянии», откуда и mainas «менада», «вакханка», а также и mania «возбужденное состояние», «неистовство», «бешенство», «сумасшествие», «восторг», «вдохновение». Не говоря уже о новоевропейских значениях слова мания, соответствующее греческое слово указывает на обширнейший семантический горизонт, начиная от обыкновенного поэтического вдохновения, переходя к экзальтации анормальных психических состояний и кончая полным безумием, одержимостью, бешенством и прямым сумасшествием. Напротив того, такие греческие слова, как manteinon, manteyma, manteyomai, manteia, manteytos, manticos, manticē, указывают на пророчество, предсказание, прорицание, оракул и его использование и даже просто на догадку. Греческое слово menos только в поэтическом языке означает «гнев». А обычно это – «сильное желание», «сила», «мужество». Впрочем, и у Гомера попадаются такие выражения, как «священная сила Алкиноя» (метонимически о самом Алкиное).

Славянские языки в отношении этого индоевропейского корня нисколько не уступают другим языкам, хотя ввиду явлений чередования это может быть и не сразу видно. По-русски мы имеем такие слова, как поминать, вспоминать, мнить, мнение, да и слово память, если иметь в виду старославянское написание через юс малый, которым обозначается носовое м, тоже сводится на непродуктивную частицу па, указывающую на сниженную значимость корня и опять-таки латинское men. То, что немецкое Mensch – слово того же корня, несомненно, указывает на выдвижение в человеке интеллектуальной стороны. Сюда же немецкое Mann или английское man. Немецкое Minne (откуда и миннезингер), несомненно, указывает на любовь более разумного или духовного содержания, чем обыкновенное Liebe.