Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

6

Что же следует из проанализированного и, казалось бы, хорошо известного материала? Прежде всего, необходимы известные разграничения.

В наше время понятие модели широко употребляется в самых различных науках. Говорят о «культурных моделях», о «моделях человеческого поведения», о «психологических моделях» и т.д.[383] Как мы видели, грамматические модели имеют свою специфику. Но здесь-то и необходимы дальнейшие разграничения: грамматические модели национальных (естественных) языков принципиально отличаются от грамматических моделей искусственных языков, сооружаемых для тех или иных целей. В первом случае грамматические модели всегда взаимодействуют с конкретным материалом самих языков, видоизменяются, осложняются, обычно выступают во множестве вариантов и разновидностей. Во втором случае грамматические модели должны быть статичны и неподвижны, они не имеют права иметь какие-либо грамматические синонимы, они обязаны употребляться во всех сходных случаях совершенно одинаково.

Никакого грамматического многообразия и разнообразия, с помощью которых в национальных языках люди имеют возможность передавать свои мысли и чувства (а нередко и оттенки мыслей и чувств), в искусственных языках быть не может. Такие языки, а следовательно, и их грамматические модели должны быть как можно более широкими, абстрактными, статичными.

Проблема, однако, не сводится только к отмеченным разграничениям. Я стремился показать, как следует понимать зависимость грамматических моделей естественных языков от конкретного материала самих языков. Данную проблему обычно сводят к лексическому ограничению модели. Обычно рассуждают так: грамматическая модель распространяется на многие аналогичные ситуации, а вот такие-то и такие-то ситуации не передаются с помощью данной модели, так как их лексическая семантика этому препятствует. Обычно так ставится вопрос во многих новых разысканиях[384].

Об этом же писали и лингвисты прошлого. Совсем в иной связи я уже приводил пример, который подчеркивал, что творительный падеж в предложении он закалывается кинжалом точно передает орудийное значение этого падежа (кинжалом), тогда как в предложении он закалывается пикадором творительный падеж пикадором не очень «идет», ибо слово пикадор неохотно приобретает орудийное значение, которое так характерно для существительных типа кинжал. Лексика ограничивает модель творительного падежа в русском языке, в результате чего второе предложение в устах человека, хорошо владеющего данным языком, стремится перестроиться. Возникает: пикадор его закалывает[385].

При всем значении подобного взаимодействия грамматики и лексики в любом естественном языке, в предшествующих строках я стремился поставить вопрос иначе. Речь шла не только об известной зависимости грамматики от лексики (что само по себе и важно, и бесспорно), но и о более широкой зависимости грамматических моделей от всего конкретного материала любого естественного языка.

В самом деле. Если в аналитических языках существует модель «личная форма служебного глагола плюс причастие прошедшего времени спрягаемого глагола», то подобная модель может «раздвигаться» или «не раздвигаться» уже независимо от семантики глагола, а в зависимости от стремления говорящего подчеркнуть тот или иной оттенок мысли или чувства. Ср. франц. jʼai fini tout ʽя окончил всеʼ и jʼai tout fini ʽя все окончилʼ. Подвижность модели оказывается в зависимости от материала языка в более широком смысле, чем только в плане лексики. Сам же материал в свою очередь в известной степени подчиняется говорящим людям, их намерениям и стремлениям. Грамматическая модель еще более осложняется, если ее рассматривать в межъязыковом плане, в плане соотношения между родственными языками.

Когда француз говорит je crois que cʼest vrai ʽя думаю, что это правдаʼ, то модальность подобного предложения передается семантикой глагола croire ʽверитьʼ. Когда же он, несколько отступая от литературной нормы, говорит je crois que ce soit vrai, то модальность передается уже не только семантикой глагола croire, но и конъюнктивом глагола être ʽбытьʼ (soit). В подобных случаях проблема не сводится к «лексическим ограничениям» модели. Сама модель оказывается в зависимости от намерений говорящих (пишущих) людей: насколько заметно они хотят подчеркнуть модальность самого предложения («это – правда», «это, должно быть, правда», «это, по-видимому, вероятно, правда» и т.д.). Аналогичная конструкция в итальянском выступает как конструкция более жесткая: credo che sia vero ʽя думаю, что это правдаʼ, где глагол быть (essere) выступает в модально окрашенной форме (sia vero ʽбыла бы правдаʼ, ʽдолжна быть правдойʼ).

Я убежден, что

1) теоретические споры о природе языка следует анализировать не только в общем плане, но и на материале конкретных языков;

2) два, теоретически противоположных истолкования грамматической модели (модель как абстракция, будто бы одинаково применимая и к коду, и к национальным языкам, и модель, действительно «работающая», действительно проникающая в материал национальных языков), отчетливо обнаруживаются в современных лингвистических дискуссиях;

3) до сих пор не существует приемлемой классификации типов грамматических моделей в зависимости от того, идет ли речь об охвате материала одного языка, ряда родственных языков или языков генетически несходных (попытка разграничить модели в пределах одного и в пределах ряда родственных языков была предложена в предшествующем изложении);

4) требует дальнейшей разработки и вопрос о соотношении между грамматическими моделями и их многочисленными вариантами или разновидностями.

Обычно утверждают, что грамматика не может находиться в зависимости от людей и их намерений. Подобная зависимость будто бы отрицает объективность существования грамматики. Между тем отмеченная зависимость нисколько не ставит под сомнение объективность бытования грамматики любого естественного (национального) языка. Воздействуя на грамматику в процессе функционирования языка, люди обычно способствуют развитию и совершенствованию грамматики, но они нисколько не опровергают и не могут опровергнуть принцип объективности существования самого языка.

Как я уже отмечал, независимость и одновременная зависимость языка от намерений людей составляет одну из характернейших особенностей и языка, и его грамматики. Воздействуя на грамматику, люди не «переворачивают» ее по своему усмотрению, а лишь развивают одни ее особенности, уточняют другие, переносят в сферу архаичного фонда третью группу особенностей, если последние по тем или иным причинам становятся ненужными на новом этапе жизни языка и т.д.

Следует еще раз подчеркнуть зависимость грамматических моделей естественных языков от самого материала этих языков. Подобная зависимость, нисколько не ставя под сомнение абстрагирующие возможности моделей, силу их обобщений, вместе с тем показывает, как подобные модели реально функционируют в разных языках. Упрощать модели естественных языков нельзя без одновременного упрощения и обеднения грамматических возможностей самих национальных языков. Богатство же и разнообразие грамматических ресурсов языка всегда служат людям в их постоянном стремлении передать свои мысли и чувства полнее, точнее, убедительнее, ярче.

«Человеческие понятия, – писал В.И. Ленин, – субъективны в своей абстрактности, оторванности, но объективны в целом, в процессе, в итоге, в тенденции, в источнике»[386].

Подобно этому и грамматические модели субъективны и неэффективны в своей крайней абстрактности, но действенны и реальны во взаимодействии с материалом каждого языка, который они же обобщают и организуют.

В предшествующих главах речь шла об общих принципах изучения грамматики. Здесь же была сделана попытка показать конкретные приемы подобного изучения.