Милиция плачет

9.3. Свиток мести

На следующий день лейтенант милиции лично вошёл в общежитие и попросил провести его к коменданту. Разговор был непродолжительным, сопровождавший милиционера студент не успел далеко отойти от двери, как она снова отворилась, и он услышал голос коменданта:

— До вечера. Ровно в двадцать один ноль-ноль все будут в сборе. Явку обеспечу.

Комендант выглянул в коридор, проводил взглядом лейтенанта и скомандовал замешкавшемуся студенту:

— Сходи к аспирантам, приведи председателя совета общежития. Скажешь, что очень срочно. Бегом.

Довольно потирая руки и замурлыкав от удовольствия модный новогодний мотивчик, он прикрыл за собой дверь в предвкушении аутодафе одесских студентов.

Порядок действий неторопливым свитком разворачивался, вскрывая написанные нами мелкими буквами строки грядущих событий. Это придавало процессу мести холодную осмысленность и взбадривало мозг бурлящими ключами горячей крови.

В нашем распоряжении было три комнаты. В одной из них Шура с Манюней за закрытой дверью, как рояль с контрабасом в кустах, ожидали своего выхода. В других, отведенных для общения с представителями общежития, было установлено дежурство, чтобы, не дай Бог, мы не пропустили ни одного важного заявления, исходящего из комендатуры, и не заставили наших уважаемых оппонентов занервничать и сойти с намеченного нами пути.

Как и ожидалось, не прошло и двадцати минут после ухода лейтенанта милиции, как раздался одиночный, не требующий ответа стук, и на пороге комнаты появился студент. Перед собой он держал развернутый лист бумаги:

— Распоряжение коменданта. Сегодня в двадцать один ноль-ноль в Красном уголке состоится собрание. Повестка — «Правонарушения в нашей среде». Собрание проводит администрация общежития совместно с милицией. Явка всем студентам и аспирантам строго обязательна. А вам каждому под роспись. Пишите «ознакомлен», подпись и дата.

Будь это другая, неконтролируемая нами, ситуация, такое заявление закончилось бы просто — захлопнули перед верноподданническим студенческим носом дверь и предложили воспользоваться устным маршрутом по направлению в одну большую, эмпирическую, популярную и многострадальную задницу. Но сейчас был особый случай. Все шло по плану — собрание назначили, время и место совпадали, явка всех обязательна. Так и нам отказываться грех. Приказано прибыть, значит, прибудем вовремя, как поезд у Генриха Бёлля.

За час до начала фильма в Красном уголке все места были заняты. Красный уголок — это большая комната в четыре огромных окна, больше похожая на актовый зал, только без сцены. Стены завешаны в полном соответствии с марксистко-ленинской идеологией агитационными наглядными пособиями, выдержанными в строгих красных цветах государственного флага, и большими фотографиями членов политбюро. На самом видном месте большой цветной портрет Леонида Ильича Брежнева с двумя золотыми звёздами. Третью, декабрьскую, не успели ещё дорисовать.

«Могли бы и портретик поменять целиком… Непорядочек… — учуяв первые признаки инфекционного заболевания всеобщей бдительностью отреагировало неусыпное «комсомолистское» нутро и дополнило подмеченный фактик гнусненькой мыслишкой, — надо бы «стукнуть» на коменданта в партком. Угу… Анонимку состряпать. Мелковато, конечно… Но на всякий случай нужно запомнить — пригодится…».

Скрипучие секции из четырёх кресел с откидывающимися сиденьями заполнялись зрителями, в проходах появились стулья и табуреты, с которыми подтягивались студенты, оживленно гадая, удастся ли Остапу и Кисе Воробьянинову найти сокровища.

Провинциальная наивность умиляла — каждое высказывание по предполагаемому пути развития сюжета в последней серии фильма заслуживало отдельных публикаций в приложении к книге «Двенадцать стульев» под обобщающим названием «Простота — хуже воровства».

Нам удалось пристроиться на широком подоконнике в зоне резко континентального климата — ноги сквозь тапочки уютно согревали выпуклые секции радиатора, а спину выхолаживал проникающий с улицы через большие стёкла январский холод. Дополняли дискомфорт предательски колющие сквозь плохо уплотнённые щели в рамах ледяные сквознячки.

Фильм подходил к концу — дело шло к развязке. Ося заснул перед последней ночной вылазкой, а коварный Киса в исполнении Анатолия Папанова — точно так же, как и ранее Киса в исполнении Сергея Филиппова, — влекомый алчностью и нежеланием делиться кладом своей тёщи, перерезал Остапу бритвой горло. Ничего нового. Ждёшь чуда, надеешься, может, хоть в этой редакции Бендер найдёт клад. Однако авторское прочтение непоколебимо — престарелый сторож, взгромоздившись на последний стул мастера Гамбса из гарнитура мадам Петуховой, так и не закрутит электрическую лампочку, поскользнётся и ненароком порвёт обивку английского ситца в цветочек, обнажив запрятанные в стуле сокровища. Молодое, ещё неискушённое в утаивании и воровстве, социалистическое общество жизнеутверждающе потратит обнаруженные сокровища на собственное светлое будущее в виде клуба железнодорожников — паровое отопление, шашки с часами, буфет, театр, в калошах не пускают!..

И так всегда. Что с «Ромео и Джульеттой», так и тут, с любимым Остапом Бендером. Ждешь, чтобы восторжествовала справедливость, надеешься. В глубине души созревает невольный посыл, кажется, ещё чуть-чуть и свершится чудо — пусть не в этой серии и не в этом фильме. Но Ромео с Джульеттой не умрут, а вместе отправятся в изгнание (и не будут они брать в голову бредовый идиотизм, что «Изгнанье — ложное названье смерти»), проживут там долго, счастливо и ещё вернутся в Верону. Во всём белом. В сопровождении бегущих факелоносцев, в белой, на резиновом ходу, карете. И Бендер. Обязательно, рано или поздно, перейдет румынскую границу и заслуженно наденет в противовес красным революционным шароварам вожделенные белые буржуазные штаны. И, сидя под пальмой на берегу обширной бухты Атлантического океана в далеком Рио-де-Жанейро, он будет слушать чарльстон под названием «У моей девочки есть одна маленькая штучка» и стряхивать пепел ароматной гаванской сигары в блюдечко с голубой каёмочкой вместо пепельницы (по капризу богатого клиента), услужливо протягиваемое трепетным и предупредительным официантом. Но, увы и ах. Развязка предопределена.

Пока Ипполит Матвеевич переживает нервный срыв под финальные аккорды фильма, комендант общежития встал с места и заслонил своей тщедушной грудной клеткой выход из Красного уголка, по-гестаповски заложив руки за спину и широко расставив ноги.

Титры «Конец фильма» послужили прелюдией к следующему действу, на этот раз с реальными живыми людьми. В полном соответствии с нашим доморощенным и строго засекреченным сценарием начиналось новое представление. Конечно, Шура и Манюня — скромные персонажи, не такие яркие, как герои экранизированного авантюрного романа, но по духу в чём-то неуловимо схожие. Сами они в это время находились где-то неподалёку от Красного уголка и с повышенной готовностью ожидали условного третьего звонка для выхода на главную сцену.

— Внимание! Никто не расходится. Все остаются на местах, — властно сообщил гроза общежития, выключая звук телевизора.

Кто-то услужливо зажёг потолочные лампы. После специфического просмотра фильма с характерным для данной местности игнорированием искрометных шуток и гоготом в самых неожиданных местах наступившая по требованию коменданта тишина собрания сдержанно наполнялась монотонным недовольным гулом и непрерывным ёрзающим скрипом деревянных кресел.

Комендант выглянул в коридор и зазывно замахал руками:

— Сюда. Сюда пожалуйста, товарищ лейтенант.

Молодой лейтенант милиции, смущаясь, вошёл в Красный уголок и, сощурившись от яркого света, остановился, едва переступив порог. Комендант подхватил его за рукав и уверенно повел от двери к телевизору как к центру мироздания. Он же центр цивилизации, культуры, пропаганды, просвещения и спорта в одной выпуклой мерцающей линзе. На экране беззвучно вращалась огромная спутниковая антенна и, наклонившись в сторону зрителей, замерла на фоне белых букв «Информационная программа ВРЕМЯ».

«Самое время — напрашивалась тривиальная шутка».

Игорь Кириллов появился на экране, бесшумно пошевелил губами и тут же исчез, уступая место череде важных партийных деятелей, восседающих с многозначительными немигающими взглядами вдоль длинного стола.

— Товарищи, — начал комендант, — у нас в гостях товарищ лейтенант, представитель нашего районного отделения милиции. Он расскажет о правонарушениях, которые совершаются в нашем районе. К сожалению, к некоторым из них причастны и проживающие в нашем общежитии студенты. А кто это, мы сейчас узнаем. Прошу вас.

Взгляды присутствующих устремились на милиционера. Комендант быстрыми фиксированными движениями головы из стороны в сторону добился полного внимания зрительного зала, после чего замер возле оробевшего милиционера, сияя, словно зависший латунный маятник кабинетных часов.

— Товарищи, — замямлил лейтенант, — в нашем районе не так давно произошел инцидент… с участием студентов вашего общежития. Двое студентов… из Одессы… — тут он достал листик и зачитал вслух фамилии Шуры и Манюни, — недалеко от общежития, у гастронома на Московском проспекте…

Завершить фразу ему не удалось, дверь в Красный уголок открылась и в тёмном проёме, прямо за спиной непривычного к публичным выступлениям лейтенанта, появились Шура и Манюня собственными персонами.

Мы рассчитывали на их эффектное появление, но то, с каким ювелирным расчётом, на полуфразе, аккурат на самом интересном месте, они открыли дверь и предстали во всей красе, заставило меня снять перед их виртуозностью невидимую шляпу глубокого почтения.

Первым, согласно разработанному плану, отреагировал комендант:

— Вот они, — заголосил он, не обращая внимания на оторопевшего милиционера.

Дверь с шумом захлопнулась — Шура с Манюней исчезли.

— Задержать их, — подбегая к двери, захлёбывался комендант, зазывая аспирантов и студентов-активистов присоединиться к преследованию, — быстро задержать их, — и осёкся, уткнувшись в закрытую створку.

Он толкнул её рукой, подналёг плечом, отступил назад, быстро разбежался и прыгнул на дверь с разбега. Было видно, как ему больно, но его усилия были тщетны, ни миллиметра подвижек, — снаружи обе створки надёжно подпирали могучие чудо-богатыри Шура и Манюня.

Страшный вой и проклятья раскрасневшегося коменданта только подстегнули толпу жаждущих острых впечатлений студентов и аспирантов, уставших от рутинной скуки дисциплины, скрыто склонных к грубому рукоприкладству и страдающих от ограничений в выплеске внутренней агрессии, ежедневно повинуясь не устоям этики и морали, а всесильному страху отчисления. Были и такие, кто сознательно или подсознательно желали свести с нами счёты, а также солидарные с ними товарищи, решившие за компанию размяться. В порыве праведного гнева несколько крепких ребят принялись сосредоточенно выбивать плечами дверь. В запале, наращивая силу ударов, они довели сотрясение стен до уровня первого, предупреждающего, выброса лавы разбуженным Везувием. На шестом ударе их усилия увенчались ложным успехом, и, словно в жанровых фильмах из мира погонь и приключений, первая пара удалых молодцов, распахнув своими телами настежь дверь, мгновенно исчезла в темноте коридора. По нескольким секундам тишины до их падения на пол можно легко убедиться, что им, всё-таки, удалось преодолеть силу гравитации и пролететь в свободном полёте несколько метров, от пяти и выше. Остальные, возбуждённые азартом погони и безнаказанностью активных боевых действий, погнались за нашими ребятами, разбежавшимися в разные стороны. Комендант, потирая ушибленное плечо и почему-то прихрамывая, семенил следом и раздавал команды, всё глуше и тише звучащие из глубины коридора.