Вкус свинца

– Да уж, вряд ли.

– Ине беда, мы ж не ради славы, ведь так?

– Само собой, – говорю серьезным голосом, хотя губы растягивает усмешка. – Из тебя бы получился великий оратор и непревзойденный демагог, может быть, даже политический вождь, жаль только, что славы ты не ищешь.

Не проходит и секунды, как мы уже катаемся от смеха. Добавив еще по паре язвительных реплик, не даем веселью зачахнуть, но тут его решительно прерывает шум мотора. У калитки резко тормозит милицейская машина, из нее выходят четверо милиционеров с ружьями.

– Ну, старик, дело труба, – шепчет Рудис. – Берем ноги в руки и линяем, пока не накрыли.

Как коты, через забор прыгаем в соседский сад, бежим пригнувшись как можно ниже, топча свежепрополотые грядки, пересекаем следующий двор и вылетаем на улицу Вайнодес. Хвала тебе, влажный и нескошенный газон, благодаря тебе я, выходя, пожалел комнатные тапки и сразу обулся в туфли.

– Ты что? Да не туда! – Рудис хватает меня за плечо.

Мне кажется, что ближе и надежнее укрыться в лесу Зиепниеккалнса, но друг тянет меня в другую сторону.

– Погнали ко мне. Ну и сволочь же она!

– Кто? Ты думаешь, Гермина?

– А кто ж еще? Чует мое сердце, дерьма не оберешься. Эх, голубки! – в глазах Рудиса вспыхивает недвусмысленный упрек.

– Знаешь, что! Если чуял, тогда какого черта ты ее ко мне позвал?

– Ладно, ладно, не психуй! Не так уж важно, кто… но знать бы не мешало. Хреново, что за поленницей только что привезенный товар остался… да и в доме еще кое-что есть.

– Может, не найдут. Не придет в голову…

– Смеешься? Эти каждое полено обнюхают. Эх, что упало, то пропало.

Пошли. Не верю я в приметы, но говори, что хочешь, а сегодня – тринадцатое, вот и не повезло. Как бы еще черная кошка дорогу не перебежала. Тьфу-тьфу-тьфу. Надо позвонить Шкоре… – Рудис вдруг задумывается и замедляет шаг.

– Говорят, что забирают по ночам, а тут среди бела дня.

– Это чекисты, а простым ментам и свет не помеха. Честному торговцу просто некуда деться.

– Знал бы, оделся поприличнее, – на мне неопрятный свитер с драными рукавами и старые штаны, через которые коленки просвечивают.

– Знал бы… что за детский лепет.

– И паспорт остался.

– Это уже хуже. Ты что, не знаешь, что документы нужно хранить как зеницу ока и лучше – поближе к телу? Ну, ладно, не горюй. Спрошу у Арона, не сможет ли он какие-то бумаги раздобыть.

Незнакомый и не заметил бы, но я-то знаю – Рудис на взводе. Когда он нервничает, становится угрюмым, будто встал не с той ноги, но это и все. Характерные для других признаки волнения в нем не проявляются.

– Мне кажется, я знаю, куда нам податься, – по дороге говорит Рудис.

– Куда?

– Еще нужно выяснить, но, если получится, все будет по высшему Разряду.

Примерно в час дня мы добрались до дома Копельсонов на улице Гоголя. Рудис ходил в последний класс, когда они перебрались сюда.

– Жди меня тут. Так будет быстрее, – Рудис исчезает за парадной дверью.

Давненько я не бывал на правом берегу Даугавы. Вышагиваю вдоль дома Рудиса и глазею по сторонам. Похоже, тут советская власть куда внушительнее, чем в Торнякалнсе. Брандмауэр пятиэтажного дома напротив украшен куском красной ткани, который, пожалуй, будет побольше, чем десять моих комнат – изображение чернявого отца народов колышется под ветром, а под ним подпись: «Со Сталиным к новым трудовым победам». Интересно, и как им удается столь аккуратно изобразить эту ахинею на такой жиденькой тряпке? Сильно натягивают? Мои размышления о технических секретах изготовления плакатов большого формата прерывает Рудис, хлопая по плечу. В другой руке у него массивная, но с виду – пустая – сумка.

– Нам туда… – Рудис показывает в сторону железнодорожного вокзала. – Но, знаешь, сначала мне нужно сесть и подумать вслух. Ты тоже слушай, а, если что-то придет в голову, тут же говори.

Мы усаживаемся в арке ворот на дворницкий ящик с песком.

– Что-то тут не так… – неторопливо начинает Рудис. – Я позвонил Шкоре, он позвал к себе, мол, переговорить. С одной стороны, вроде бы – да, если такая невезуха, то нужно переговорить, но я не слышал в его голосе ни тревоги, ни злости, ни страха. Как-то странно…

– Ты его давно знаешь?

– Познакомились на новогоднем вечере, но потом долго не пересекались. Это у нас первое дельце вместе. Что заставляет задуматься – он изо всех сил рвался помочь мне довезти товар до твоего дома. И я как-то размяк от такой сердечности, хотя это было грубое нарушение конспирации. Mea culpa[44]. А самое главное, помню, когда мы познакомились, он уже порядком набрался и бормотал мне в ухо, что у него дружок работает в органах и в случае чего он сможет все устроить.

– В каких органах?

– В чека, в милиции, какая разница. Я тогда не обратил внимания на его болтовню, но, может, Шкоре и самом деле повязан с ментами и ко мне прилип с целью провокации? Скажем так, подставить меня, чтобы самому выкрутиться… или что-то в этом духе.

– М-да… думаю, к нему идти не стоит. Пусть ждет.

– Мне тоже так кажется, – Рудис встает, потом снова садится. – А тут еще Арон…

– Что Арон?

– Стал орать, что я вожусь со всякими сомнительными типами и явно дал маху. Ну, в общем… потрепал нервы, а крыть-то нечем. Да, может, зря на Гермину подумал… Но как теперь до правды докопаться?

– А что твои будут делать?

– В каком смысле?

– Ну, если придут у них тебя искать?

– Пускай приходят. Мои ничего плохого не делают, а я пропал уже с прошлого года. Они и понятия не имеют, где я. Понимаешь?

– Ага. И что будем делать?

– Мы? Сейчас на улицу Дзирнаву. Арон позвонил одному… Короче, ему удалось договориться о паспорте для тебя. Ты везунчик.

– Как же это можно устроить?

– Ну… знаешь, лучше не спрашивай.

– Понял. А потом?

– А потом – к моему дядьке на улице Дартас. Надо же где-то залечь.

– Да уж, – больше не задаю вопросы. Со временем и так все прояснится.

Отмахав хороший кусок по ту сторону железной дороги, оказываемся почти что на улице Марияс. Рудис опять велит подождать, а сам ныряет во внутренний двор какого-то дома. Иду посмотреть афиши на тумбе, что в нескольких шагах от меня. Впрочем, ничего толком разглядеть не успеваю, потому что в арке появляется Рудис и зовет меня. Только и успел узнать, что сегодня в Художественном театре дают «Свадьбу Белугина», а завтра – «Скомороха».

– Подождем тут. Сейчас выйдет.

Внезапно перед нами возникает невысокий мужичок, лет так шестидесяти.

– Повернись к свету, – говорит он и пристально разглядывает меня. – Мог бы быть более похожим, но придется обойтись тем, что Бог слепил. Пошли со мной, – он говорит Рудису. – Аты иди на улицу и не оглядывайся.

Последняя фраза адресована мне. Оба они исчезают куда-то у меня за спиной, буквально растворившись в воздухе. Беззвучно, ни одна из четырех дверей подъездов не скрипнула, не хлопнула. Я послушно выхожу в арку и снова направляюсь к афишам. 19 июня в большом зале Латвийского Государственного университета будет выступать лауреат Сталинской премии, звезда советского кино Любовь Орлова. Завтра в парке Аркадия мероприятие…

– Привет, Максим Кошкин! – слышу голос Рудиса. – Если хочешь, буду звать тебя Максимилианом фон Кошкинбергом.

Рудис озирается по сторонам, не смотрит ли кто, и сует мне в ладонь паспорт.

– Давай пройдемся, потом посмотришь. Вон там есть скамейка.

Новый и чужой документ вызывает волну жгучего любопытства, чувствую, что покраснел, и в пальцах – зуд от нетерпения. В голову приходит странная мысль, что от долгого созерцания портрета Сталина у меня началась чесотка.

Мы садимся, и меня охватывает страх. Боязно открыть серую книжечку, которая с этого момента заставит меня выдавать себя за другого человека.

– Что такое? – Рудис не понимает мое замешательство.

– Ничего, – вопрос друга действует как команда, и я открываю первую страницу.

Фамилия – Кошкин, имя – Максим. Листаю дальше. Что за рожа? Не вижу никакого сходства с собой. Только и всего, что у него тоже темные волосы.

– Мне теперь нужно так выглядеть?

– По-моему, довольно сносно. Только волосы нужно зачесывать…

– Да тут сразу видно, что это не я. А подпись? У меня такие кренделя не получатся.

– Бог ты мой! Что ты собираешься подписывать? Радуйся, что нашелся столь подходящий документ. Готовый. Поверь мне, со стороны никто и не заметит разницу. Если бы ты хотел со своей фоткой, так быстро не получилось бы.

– Я мог бы подождать.

– Ну, ладно… сделают тебе паспорт с твоим фото, впишут имя, какое сам выберешь, но придется ждать несколько дней. Недельку потерпи с этим, ничего от тебя не отвалится. А фотография-то у тебя есть?

– Не знаю. Дома, наверно, есть, но туда уже не попадешь.

– Ничего, сходишь в фотоателье. Поверь мне, все будет хорошо.

Как Рудис ни старается, а на душе кошки скребут. Хватает того, что страшно идти в свой собственный дом, так теперь и я – уже больше не я. Получается, с сегодняшнего дня всю оставшуюся жизнь придется прятаться под чужим именем? Может, не стоило убегать, а позволить, чтобы задержали, забрали в полицию… милицию или куда там положено? В тюрьму? Ужасно, но, если подумать, тогда по крайней мере я бы сохранил свое имя. Кто этот Максим? Национальность в паспорте не указана, но ясно, что он никакой не латыш. То есть я-не латыш?!

– Макс, когда у тебя день рождения? – зубоскальство Рудиса бесит, но как на него сердиться – он же старается искренне и в его иронии нет ни капли злобы.

– Перестань. И так хреново… Родился 15 июня 1909 года. Выходит… старше меня на шесть с половиной лет. Разве я выгляжу таким старым?

– Конечно, выглядишь. Шесть лет, не бери в голову. Эй, у тебя послезавтра день рождения! Вот это нам нужно будет отметить!

Рудис смеется так заразительно, что от его смеха и моя печаль начинает осыпаться, пока не исчезает вовсе. В конце концов, я сам на свою голову ввязался в авантюру, как-то нужно выкручиваться. Весна все-таки прошла лихо, и дороги обратно не видать, поскольку ее попросту нет. Рудису тоже не шибко весело, но он же смеется. Там видно будет, как эта неразбериха закончится. В жизни ведь всякие чудеса случаются, и это здорово.

– Погнали в кабак, нужно мозги прочистить, – предлагает Рудис. – По полстакановцу пропустить.

Стакановец – новое слово в нашем местном жаргоне. Кто-то случайно назвал стахановцев стакановцами, все дружно посмеялись, тут у слова и появилось новое значение. Стакановец – это полный граненый стакан водки. Местные кабачки уже приноровились к русским питейным традициям, и никто уже не удивляется, если посетитель желает залпом выпить сто или двести граммов водки, то бишь, опрокинуть одного стакановца.

– И что теперь? – спрашиваю, когда осилили по два полстакановца.

– Как – что? Садимся в трамвай и едем к маминому брату.

– А удобно?

– Он с мадам и моей сестренкой Байбой в деревне. Вернется – хорошо, если после Лиго[45]. А может, и того позже. В Риге ему делать нечего. Поэтому польем цветочки, чтобы моя мама из центра длинные концы не делала, а заодно и поживем несколько деньков, – Рудис вынимает из кармана ключи и машет перед моим носом.