Когда-то там были волки

— Это еще зачем? — спрашивает он, и я догадываюсь, что наш полицейский нервничает: крутит головой, оглядывается.

— Просто так, на всякий случай. Вряд ли волчица в логове.

Это Дункана явно не утешает. Я отворачиваюсь, чтобы он не видел моей улыбки.

Обмотав веревку вокруг талии, я перебираюсь через край склона, оказываясь лицом к лицу с Дунканом. Наши глаза встречаются, потом я спускаюсь и теряю его из вида. Через некоторое время, основательно исцарапавшись, я нахожу нору. Глупо было с моей стороны предполагать, что она пуста. Никогда не строй предположений насчет волков, они всегда удивят тебя.

Из темной щели в склоне на меня смотрят два блестящих золотых глаза. Я замираю, глядя на волчицу. «Привет, девочка. Ты вернулась».

Я не хочу усыплять это животное. Тем более после всего, что Шестая перенесла. Неизвестно, что с ней случится из-за стресса, если она снова проснется в загоне, — это большой риск. Но нельзя же оставить ее здесь умирать. Я не смогу после этого жить, особенно учитывая, что смерть Номера Девять на моей совести: если бы я нашла способ отогнать его от границ фермы Рэда, то сумела бы предотвратить трагедию. Я знала, что он в опасности, и все же ничего не сделала, и Нильс прав, называя меня робкой. Если сейчас я выстрелю в Шестую транквилизатором, то смогу забрать ее, сделать уколы пенициллина и витаминов, выяснить, действительно ли она беременна, и если да, то помочь ей во время родов, обеспечивать едой, пока она будет вскармливать детенышей, и снова отпустить, когда волчата достаточно подрастут, чтобы охотиться. Этот план обретает в моем мозгу ясную форму, и я перестаю сомневаться.

Я снимаю с плеча легкое пневматическое ружье и осторожно заряжаю длинным цилиндрическим дротиком с транквилизатором с красными перьями на конце, чтобы легко было его найти. Поскольку телазол, которым мы его заправляем, очень опасен для человека, в моем рюкзаке есть антидот на случай, если я ненароком уколюсь и потеряю сознание.

— Брось мне, пожалуйста, фонарик! — кричу я Дункану. — И рацию!

Но он сам спускается в овраг с помощью моей веревки, неуклюже упираясь травмированной ногой в склон.

Я радирую Эвану как можно скорее пригнать сюда контейнер для перевозки и захватить с собой Амелию, чтобы наблюдать за жизненными показателями Шестой во время перемещения.

Дункан освещает щель лучом фонаря. Теперь я могу вытащить волчицу, моргающую от яркого света. Она не шевелится, только чуть опускает морду. Я вижу очертания ее бледного тела, черные глаза и пасть. Отхожу назад и прицеливаюсь в бедро передней лапы. Попасть нужно в мышцу, которая нечувствительна к боли. Недостаток света осложняет мне задачу, но помогает то, что я нахожусь близко к волчице; чаще всего, когда стреляешь издалека, дротик с перьями на конце летит слишком медленно, как волан для бадминтона, и к тому времени, когда он достигает цели, животное успевает сбежать. Я делаю глубокий вдох, зажмуриваюсь и спускаю курок. Я не вижу, как дротик втыкается в тело, но слышу слабый свист рассекаемого воздуха.

Мы в полной готовности ждем, когда препарат подействует. Есть вероятность, что волчица может прийти в возбуждение, и я на всякий случай не говорю Дункану, что в эти долгие минуты она еще более непредсказуема, чем обычно. Но Шестая остается на месте и засыпает, и теперь можно осторожно вытащить ее наружу. Дункан быстро светит в нору, чтобы удостовериться, что там пусто. Номер Шесть без сознания, она лежит так же неподвижно, как ее мертвый партнер, и голова ее свисает так же, как у него, когда мы забирали его тело, мешок с костями, которым он стал. Я чувствую это печенками и инстинктивно отдергиваю руки.

— Инти?

— Извини.

Я проверяю пульс волчицы, убеждаюсь, что он отчетливый, и начинаю обдумывать, как вынуть ее из оврага. На небе сгущаются тучи, и внезапно темнеет. Скоро будет гроза. Я уже собираюсь лезть наверх за веревками, когда слышу едва заметный писк, такой слабый, что он едва касается моего слуха. Я замираю, прислушиваясь, но звук не повторяется.

— Положи сюда палец, — инструктирую я Дункана. — Следи за пульсом, и если он замедлится, крикни мне.

— Я не буду к ней прикасаться, — отказывается он.

— Она без сознания, Дункан.

Он качает головой, но вздыхает, медленно приближается к животному и робко нащупывает пульс.

Я начинаю взбираться наверх. И останавливаюсь. Меня беспокоит неуютное чувство, что я должна проверить нору, просто чтобы быть уверенной. Ведь я отчетливо слышала этот звук.

В лицо мне брызжут крупные капли воды.

Я соскальзываю назад к норе. Внутри темно и очень тесно, даже не верится, что Шестая помещалась там. Если только темнота не обманывает. Свет фонарика не обнаружил ничего; логово кажется пустым. Я не знаю, что ищу, но тот звук был… почти растерянным, и он принадлежал живому существу, и…

Вот. Что-то шевелится. Вздыхает.

Я сую руку внутрь, насколько возможно, и шарю, пока кончики пальцев не касаются чего-то мягкого. Внезапно я понимаю, почему Шестая вернулась, даже притом что Нильс оставил здесь свой запах. Я вынимаю крошечное создание, которое очаровательно пищит и мило, с любопытством смотрит на меня. Это мальчик, у него пушистая шерстка серого цвета, как у отца, и глаза цвета самого крепкого какао. Внутри у меня все переворачивается.

— Проклятье, — говорит Дункан. — Что теперь будем делать?

Волчонок изворачивается у меня в руках, издает еще один писк и успокаивается. Снаружи холодно, начинается дождь, и я пытаюсь укрыть его у себя на груди. От изумления я смеюсь. Ему, наверно, всего несколько недель — Шестая и Девятый быстро зачали потомство, и волчица уже ощенилась.

Я начинаю лихорадочно перебирать возможные последствия, пытаясь сообразить, что предпринять. В голове у меня крутится реплика Нильса: «Ты стала робкой».

— Их несколько, — говорю я. — Мы заберем всех.

Я передаю волчонка Дункану, который держит его на вытянутых руках, как футбольный мяч.

— Прижми его к себе.

Дункан неохотно прижимает волчонка к груди, а я достаю остальных и передаю ему одного за другим.

— Не всех сразу, — возражает он, но мне нужны свободные руки. Последний детеныш забился так далеко, что мне приходится скрести ногтями по стенке норы, чтобы добраться до него, и при этом я чуть не выворачиваю себе плечо. Это девочка, последыш, меньше, чем остальные братья и сестры, и цветом в мать, скорее беленькая, чем серая. Она тыкается мне в грудь носиком, и меня переполняет нежность.

— Шесть волчат, — заключаю я, поворачиваясь к Дункану, который с трудом удерживает на коленях пять извивающихся существ и выглядит пристыженным. Я снова смеюсь. — Тебе идет.

Он сердито смотрит на меня.

— Как мы повезем их?

— Машина уже в пути. Нужно просто поднять их наверх.

И снова я останавливаюсь. Смотрю на лежащую рядом Номер Шесть и на этих крошечных существ, изо всех своих силенок пытающихся высвободиться, чтобы вернуться под бок к маме.

Остальные члены моей команды любят чувствовать свою причастность к жизни животных и бросаются на помощь при первой же возможности, всегда. Но я глубоко уверена, что это сильная волчица. Нужно дать ей шанс. И, в конце концов, надо доверять своему чутью.

— Мы не будем их забирать, — говорю я.

— Что?

— Она справится. Она вернулась и осталась. Если мы станем ей мешать, она не сможет расцвести в полную силу.

Я смотрю на волчонка, которого держу в руках, и позволяю себе минутную слабость, прижимая его к щеке, внимая его запах. Он тыкается носиком мне в шею, и, о, как теплеет у меня на сердце. Потом я кладу его назад в нору, где он будет в безопасности, и возвращаю туда других. Мы оставляем Шестую спать около логова, и беспокойные детеныши с довольным видом пристраиваются к матери. Мы с Дунканом выбираемся из оврага.

Я кладу руки на голову и закрываю глаза.

— В чем дело? — спрашивает Дункан.

— Я сваляла дурака. Не нужно было усыплять ее. Я не знала, что она уже родила. Надо было оставить их в покое.

— А что это меняет?

— Нельзя усыплять животных без крайней необходимости. Это рискованно.

Дункан пожимает плечами.

— Ты ведь думала, что так лучше. Не грызи себя. Я бессильно роняю руки. Он прав.

Через некоторое время прибывают Эван, Нильс и Амелия с контейнером для транспортировки.

— Планы меняются, — сообщаю я им. — У нее детеныши. Я оставляю их здесь.

— Зачем тогда ты ее усыпила? — спрашивает Эван, и Нильс одновременно с ним говорит:

— Это неразумно. Нужно забрать ее и кормить, пока детеныши сосут мать.

— Тогда волчата вырастут в загоне, а не в живой природе, — возражаю я, качая головой. — У нас же совсем другая цель. Амелия, сделай Шестой укол пенициллина и другие необходимые инъекции и последи за ее жизненными показателями, пока она не начнет просыпаться. Не позволь этой волчице умереть.

— Хорошо, — отвечает Амелия, и Эван помогает ей спуститься в овраг.

Еще больше человеческого запаха. Печально, но я уверена, что Шестая теперь невероятно осмелела, раз вернулась к своим детенышам, даже учуяв присутствие у норы человека. И по крайней мере, сейчас мы точно знаем, что она и ее приплод здоровы, так что моя сегодняшняя вылазка была не бесполезной.

Я отвожу Нильса в сторону.

— Сегодня утром ты заморочил мне голову, и я приняла опрометчивое решение. Я понимаю, что это моя вина, но прошу тебя, не мешай мне работать.

Выражение его лица прочитать трудно, как всегда, но он кивает и больше не спорит.

— А чем волчица будет питаться? — спрашивает Дункан. — Я должен убедиться, что она не двинется прямиком к ближайшей ферме.

Меня наполняет подобие страха. Какое-то давно забытое возбуждение. Я знаю, что мне делать, это плата за то, что я оставляю Шестую здесь, но как я смогу закончить охоту без сестры?

Я найду ей пишу, — говорю я.

— Что ты имеешь в виду?

— У меня есть еще дротики с транквилизатором и нож.

— А разрешение на охоту у тебя есть?

— Да, — беззастенчиво лгу я.

— О черт, — бормочет Дункан. — Мне остается сделать вид, что я верю тебе, и надеяться, что ты отдаешь себе отчет в своих действиях.

Я помогаю ему сесть в седло и вскакиваю на свою лошадь. Большой мерин всхрапывает и пританцовывает, и я даже опасаюсь, что он встанет на дыбы, но я сжимаю колени и крепко удерживаю его, успокаивая поглаживанием по шее. Он чует хищников и грозу.

Мы оставляем команду заниматься волками и уезжаем, как раз когда небеса разверзаются и начинается ливень. Копыта моего мерина скользят по земле. Дункан, по его собственному признанию, не охотник, но знает, где чаще всего пасутся стада оленей, — ему полагается знать, где собираются охотники. Поэтому он указывает дорогу. Я втайне испытываю облегчение из-за того, что он со мной, — не уверена, что справлюсь в одиночку. На поляне, куца мы приезжаем, оленей не оказывается, но я кружу вокруг их тропы, разглядывая помет и оценивая, насколько он свежий. Когда я понимаю, в каком направлении двинулось стадо, мы идем за ним на восток.

— Откуда ты знаешь, как выслеживать добычу? — интересуется Дункан.

— Отец научил.

— В Канаде?

Я киваю.