Когда-то там были волки

— Ты забыла у меня в машине телефон, детка, — и я сказала:

— Ах, — и Эгги сказала:

— Привет, красавчик, — и почему-то мы обе направились к нему, и потом он остановился, и мы остановились, и все трое просто смотрели друг на друга, пока до нас доходил весь взаимный ужас произошедшего.

— Вот дерьмо, — выругался он и бросил мне быстрый взгляд, будто умоляя о чем-то, может быть о пощаде. Потом взгляд его метнулся к Эгги и остановился на ней. — Я не знал, Эгги, — четко произнес он. — Я думал, это ты.

Сестра смотрела на меня, я смотрела на нее.

— Так и есть, — проговорила я. — Он действительно так думал. Он не спросил, как меня зовут.

Мы мучительно ждали ее ответа.

И она сказала, разрывая мне сердце своим великодушием:

— Что же нам делать? Посмеяться над этим или убить его?

Его звали Гас Холлоуэй. Он был новым бойфрендом Эгги, которого я еще не видела из-за его сумасшедшего рабочего графика. Ему было тридцать лет, он учился в ординатуре в Королевской больнице принца Альфреда, а по вечерам во вторник играл в регби. По утрам он клал в кофе шесть ложек сахара, всегда пил только виски «Файербол», а с Эгги познакомился, когда она учила его племянника японскому. Он ломал правила. Он воплощал собой самоуверенность. Она могла кончить от одного только его взгляда. У него было полдюжины комплектов французского постельного белья, и он менял их каждый день.

Это то, что я знала о Гасе до встречи с ним.

То, что я узнала той ночью, я не имела права знать.

Но кое-чего я не знала. Это нечто скрывалось в глубине его души, в самом отвратительном тайнике, в том месте, о существовании которого мама пыталась нас предостеречь, да вот только я ее не слушала, никогда не слушала.

Когда Гас наконец ушел, было уже поздно. Я спряталась в своей комнате, не представляя, как смогу когда-нибудь показаться ему на глаза. Они разговаривали несколько часов и потом занялись тем, чем, разумеется, занимались постоянно, и это, вероятно, означало, что они собираются компенсировать предыдущую ночь. Какой жалкой и ни на что не годной я, должно быть, выглядела вчера в сравнении со страстным животным, с которым Гас обычно занимался любовью. Как он мог не догадаться?

Потом Эгги пришла в мою комнату и скользнула в кровать рядом со мной.

— Он говорит, что думал, будто мы играем в вымышленную нами игру, — объяснила она мне. — Когда мы притворяемся персонажами пьес. — Сестра покачала головой, потом призналась: — Мы иногда так забавляемся. Начинали, чтобы помочь мне репетировать.

Эгги играла в любительском театре. Ее взяли в одну пьесу только потому, что она говорила по-немецки.

Я кивнула, не зная, что сказать.

Может, он и не знал. Может, и я не знала. Нет, я правда не знала. Не отдавала себе отчета.

Я вспомнила его взгляд, когда он увидел нас утром стоящими рядом. В его глазах не было удивления, только чувство вины.

— Извини, Эгги, — проговорила я. — Я промахнулась.

— Будем его делить.

— Что ты такое говоришь?

— Он наверняка не откажется. — Эгги сжала мне руку; она пребывала в каком-то нездоровом возбуждении и определенно не шутила, в голове у нее явно что-то развинтилось. — Я ничего не делаю без тебя. У нас с тобой так не принято. Мы делимся всем.

Я заложила волосы ей за уши.

— О господи. Ты, наверно, самый щедрый и самый невменяемый человек на планете.

Эгги фыркнула мне в плечо, и я не могла понять, смеется она или плачет.

— Я не смогу быть с мужчиной, зная, что он тебе нравится, — сказала она. — Не смогу. Я его брошу.

— Гас мне вовсе не нравится, — ответила я. — Когда я говорю, ему скучно.

Сестра засмеялась сквозь слезы.

— Он так со всеми себя ведет. Вообще-то он еще тот мудила.