Когда-то там были волки

— О чем это вы? — требовательно спрашивает Амелия.

— В ту ночь я была здесь, — говорю я, желая увидеть реакцию Дункана.

— Ваше алиби — Дункан? — роняет Фергюс и разражается тонким смехом. — Тут есть некий конфликт интересов.

Амелии и Халли это тоже вроде бы кажется забавным, но Бонни неловко ерзает на месте.

— А я — его алиби, — отвечаю я. — Правда, меня никто не просил это подтвердить.

— Недоработка вышла, — улыбается Дункан. — Я вызову тебя в участок, когда тебе будет удобно. Мне все равно надо задать тебе еще несколько вопросов.

— Договорились.

— Все это одна только пустая трата времени, разве не так? — спрашивает Холли. — Любому ясно, что мерзавец просто слинял. Он же в долгах как в шелках.

Я навостряю уши.

— А кому он задолжал? Банку?

— В том числе, — отвечает Холли.

— Нехорошо обсуждать чужие финансовые проблемы, — замечает Фергюс.

— Так-то оно так, но это веская причина смотать удочки, — указывает Холли.

— Его могла укокошить Лэйни, — высказывает предположение Амелия.

— Предлагаю свернуть тему, — предостерегает Бонни.

— Я просто хочу сказать, что, если бы Стюарт меня постоянно валтузил, я бы уже давным-давно его грохнула. Только не говорите, что ваш первый подозреваемый не Лэйни.

— Но тело-то не нашли, — напоминает Бонни.

— А валтузил он ее еще как, — добавляет Холли.

— Это я к тому, — поясняет Амелия, — что он был настоящий подонок.

— Не всегда, — бормочет Фергюс.

— Да какая разница? — восклицает Амелия; ее обычно веселое расположение духа улетучилось. В ее тоне чувствуется возмущение предательством, и я решаю, что ветеринарша, как и все они, знала Стюарта много лет.

— Почему он изменился? — спрашиваю я.

Никто не отвечает, все только пожимают плечами и качают головами.

А потом Дункан говорит:

— Мужчин учат, что они должны главенствовать, но современное общество такие идеи больше не поддерживает, и некоторые не могут смириться с ускользающей из рук властью, воспринимая это как унижение. Поэтому, обозлившись, переходят к насилию.

— Долой патриархат! — рявкает Амелия.

— Господи, — бормочет Фергюс, хватаясь за сердце.

— Я не виню Лэйни за то, что она посматривала на сторону, — роняет Холли.

— Холли, — быстро останавливает ее Амелия.

— Пардон.

Воцаряется тишина. Я начинаю лихорадочно соображать: так, выходит, у Лэйни был любовник? Кто бы это мог быть? Сдается мне, она действительно главный подозреваемый в убийстве Стюарта.

Подходит Фингал и сворачивается на полу рядом со мной, положив голову мне на колени. Я откладываю наждачную бумагу и глажу его. К тому времени, когда в коттедже вдруг слышится волчий вой, пес уже спит.

— Боже помоги нам, — вздыхает Фингал. — Опять начинается.

Фингал поднимает голову и прислушивается, настороженно ощетинившись и навострив уши. Он вопросительно смотрит на меня, потом на своего хозяина, ожидая приказов. Должен ли он защищать нас? Что это — зов, предостережение или приглашение? Ворошит ли этот звук в его душе какие-то первобытные инстинкты?

Я полагаю, что да, поскольку пес поднимает морду и тоже испускает длинный взволнованный вой, отчего меня бросает в жар.

— Боже мой! — восклицает Фергюс, на этот раз громче.

Завывания в доме и снаружи вторят друг другу.

— Видишь, что ты наделала? — спрашивает Дункан, и я не сразу понимаю, что он обращается ко мне. — И так каждую ночь.

Я не могу сдержаться и улыбаюсь. Реакция собаки меня веселит.

— А мне они нравятся, — говорит Холли. — Как вы думаете, я могу завести щенка?

— Ты имеешь в виду волчонка? — смеясь, спрашивает Амелия.

Холли вполне серьезно смотрит на меня. Я отрицательно качаю головой.

— Почему? — настаивает она. — Если он будет нашим с самого рождения, если не привыкнет жить в лесу… Так ведь в домах и завелись собаки, разве нет? Когда-то давно кто-то их приручил.

— Сорок тысяч лет назад, — говорит Фергюс. Потом добавляет: — В каменном веке.

Я улыбаюсь.

— Вы знаток истории, да, Фергюс?

Он пожимает плечами.

— Почитываю кое-что.

— Нахватался верхушек, — хором произносят остальные привычную шутку.

Я глажу Фингала, пытаясь успокоить. На некоторое время он замолкает, прислушиваясь к голосу из леса. Вой адресован не ему; Пепел отпугивает более крупных животных.

— Волчонок привыкнет к тебе, — говорю я Холли, — и ты можешь его обучить. Они очень умные, быстро учатся и очень преданные.

— Вот видите! — восклицает она.

— Только зачем это тебе? — спрашиваю я.

Теперь все смотрят на меня, ждут от меня чего-то; я чувствую их взгляды и понимаю, в чем дело. Они все сейчас живут в страхе. Наша детская натура жаждет, чтобы чудовища принимали понятную нам форму. Люди скорее готовы бояться волков, потому что не хотят бояться друг друга.

— Волки не выстраивают с человеком таких отношений, как собаки, даже если живут среди людей с рождения, — объясняю я. — Одомашнивание — это результат селекции. Требуется много поколений, чтобы превратить дикое животное в домашнего питомца. Этот пес и волчица в лесу теперь даже не принад лежат к одному биологическому виду. Как бы вы ни любили волчонка, он вырастет хищником, так диктует ему природа, а держать такое существо на цепи или привязывать к дому просто жестоко.

Фингал издает очередной мощный вой, и мы все вздрагиваем.

Дункан неловко садится на пол около меня и кладет голову пса себе на колени.

— Тише, мальчик. Она плачет не по тебе.

Фингал виляет хвостом и лижет хозяину руку.

— Сегодня это совсем уж невыносимо, — объявляет Фергюс и встает, чтобы включить громкую музыку.

Остальные возвращаются к своей болтовне и плотничанью, а я смотрю на Дункана. Он задумался. Может быть, пора сказать ему все по-быстрому и покончить с этим. Но слова не идут на язык.

— Думаешь, такое когда-нибудь будет? — тихо спрашивает он меня. — Чтобы животное окультурилось.

— Хищное? — Я глажу собаку, и мои пальцы оказываются очень близко к его руке. Мне так сильно хочется коснуться его, что я чуть не воспламеняюсь. — Думаю, именно это и произошло с нами, — шепчу я. — Бывают дни, когда мне кажется, что мы бесконечно далеки от природы, что она медленно выветривалась из нас, пока мы не стали больше похожими на машины, чем на животных.

— А в другие дни? — спрашивает он.

— В другие дни, — медленно произношу я, — я думаю, что сойду с ума от человеческой дикости.

Проходит несколько часов, и в дверь снова стучат.

— Да здесь сегодня гребаный проходной двор! — ворчит Фергюс. По мере того как он напивается, его акцент становится все сильнее, и я едва его понимаю. Он раскачивается на своем месте, притворяясь, будто работает, но уже давно не в состоянии управляться с инструментами.

Амелия по-прежнему лежит распластавшись у двери, а потому поднимается, чтобы во второй раз открыть дверь.

— Привет, дорогая, — говорит она, но ответа не слышно, только Лэйни Бернс врывается мимо нее в гостиную и рыскает глазами в поисках Дункана.

— Черт подери, что ты делаешь? — спрашивает она его. — Я же говорила тебе… — Тут Лэйни видит меня и замолкает.

Дункан с трудом пытается подняться с пола, я замечаю, что нога у него очень болит, а потому протягиваю руку, чтобы помочь встать. Он смотрит на меня с благодарностью, направляется к Лэйни и уводит ее в коридор.

— Мне нужно похоронить его, Дункан, — слышим мы ее слова. — Я хочу, чтобы все это закончилось.

Они исчезают в спальне Дункана, дверь закрывается, и их голоса больше не слышны. Мне кажется, это появление значит, что не Лэйни убила мужа, если только она не чертовски хорошая актриса.

Я отхлебываю вино, о котором уже забыла.

— Бедняга, — говорит Фергюс.

— Ей так лучше, — возражает Амелия.

— Слушай, нельзя ли проявить немного уважения к бывшему другу? — возмущается Фергюс.

— Он не был моим другом.

— Может, и так, но никто не заслуживает того, чтобы его съели заживо.

В комнате повисает неловкое молчание. Все тщательно избегают смотреть на меня.

— Мы ведь все так думаем, правда? — вступает Бонни. — Нечего искать, потому что человека сожрали проклятые волки, которых мы все как будто не слышим. Вы сами сказали, Инти: они хищники, и их ничто не изменит.

Я встаю.

— Инти, — пытается удержать меня Амелия.

— Мне нужно в туалет, — говорю я.

Это правда, и я иду в другой конец коридора. Но, дойдя до двери спальни, я останавливаюсь и прислушиваюсь. Отсюда я слышу их слова и интонации, и меня поражает, как тихо, задушевно эти двое беседуют. Я вспоминаю, как он взял ее за руку, когда повел по коридору, как она смело вошла в его спальню. Они, конечно, друзья и знакомы сто лет, но чутье подсказывает мне, что здесь нечто большее. Когда их голоса совсем стихают, мои подозрения только укрепляются: такое долгое молчание говорит о тесной близости.

Я возвращаюсь в гостиную, так и не зайдя в туалет, сажусь на диван около Фергюса и спрашиваю тихо, чтобы никто больше не слышал:

— Это Дункан, да? С ним у нее роман?

— Нет, конечно нет, — говорит пилот, но он так пьян, что я вижу его насквозь. — Слушай, кто знает? — пытается он объяснить. — У них была любовь, давно, в старшей школе, еще до того, как она связалась со Стюартом. Неразлучная была парочка, и все ждали, что они поженятся, но ничего не получилось, учитывая, что ему тогда пришлось пережить. Сейчас ходят кое-какие слухи, но ты же знаешь, сплетни есть сплетни.

Я беру свою куртку и направляюсь к двери. Не хочу больше здесь находиться. Быстро прощаюсь со всеми, не обращая внимания на крики с просьбами остаться подольше, и ухожу. Ночной воздух холодит мне горячие щеки. Я дохожу только до деревьев, когда слышу, как открывается дверь и низкий голос окликает меня:

— Инти!

Не нужно останавливаться. Свет из окон сюда уже не падает, и я могу уйти, прежде чем он увидит меня. Но внутри вздымается какая-то волна, слишком знакомый гнев, а под ним что-то еще более зловещее. Медленное, ужасающее осознание, что я была слепа.

— Я здесь, — говорю я и жду, когда Дункан подойдет ко мне в темноте.

Он двигается медленно, как всегда.

— Ты хотела поговорить со мной.

— Почему Бонни не беседовала со мной? Почему не просила подтвердить твое алиби?

Он отвечает не сразу, размышляет.

— Потому что она поверила мне, когда я сказал, что мы с тобой провели ночь вместе. Не сочла нужным смущать тебя.

— С какой стати мне смущаться?

Он пожимает плечами.

Я смотрю ему в лицо.

— А ей стоит доверять тебе?

В полутьме глаза у Дункана черные. Я различаю только очертания его лица, нос, рот.

— Мы ведь не провели ночь вместе, правда? Вернее, провели, но не всю. Когда я проснулась, тебя не было, Дункан.

Молчание накаляется.

— Куда ты ходил?

— Я уже говорил тебе.

— На прогулку.

Ты ходил на прогулку как раз в то время, когда около твоего дома был убит человек, чью жену ты трахал.

В ушах у меня стучит кровь.

— Я отвезу тебя домой, — говорит он.

— Я лучше пройдусь пешком, — отвечаю я.

Ни за что не сяду в его машину. Я не знаю этого человека. Он сам это сказал. Он признался мне в том, что сделал, а я не услышала: мы все способны на убийство.