Чиновник его величества

Честно говоря, приятно и даже волнительно. Но и работать было надо гораздо больше и внимательнее. Очень внимательно! Любая ошибка вызывала недоуменное замечание, а чернильная клякса еще и злобное недоумение. Пришлось столоначальнику Арсению Федоровичу спешно сесть за проверку бумаг Макурина, тщательно взирая за каждым словом. Понимал, что его подчиненный делопроизводитель просто устает и от этого ошибается.

То есть он и раньше читал документы своего лучшего чиновника, но как бы невзначай, не выделяя его из общего ряда канцелярских служащих. А теперь лукавить не стоило. Слишком много и слишком значимы были высокопревосходительства, чтобы пропускать всякие недостатки. Так и не то, что награду не получишь, еще и чин с легкостью потеряешь.

Остальные оказались на второстепенном месте — переписывали черновики, в основном, внутриведомственного значения, бегали туда — сюда обратно по поручению столоначальника, искали служебные данные, если они требовались, нередко не только в министерстве, но и в других ведомствах. В общем крутились, делали все, чтобы они не считались на шее у остальных. Но все равно, и они, и Макурин с Кологривовым уже вскоре понимали, кто главный работник в канцелярии, а кто составляют серую массу.

Как-то быстро получилось, что вне зависимости от чинов, после официального начальника появился второй — Макурин. При чем в общем объективно, говоря языком XIX века, — от божьего промысла. Ни Макурин не желал этого, ни другие чиновники, а вот на тебе. Все как-то вдруг вместе обусловились: начальник министерской канцелярии — столоначальник действительный статский советник Кологривов, товарищ начальника — губернский секретарь Макурин.

Конечно, в другое время и в другом месте эта ячейка общества (термин самого попаданца сугубо в его голове) забурлила в знак протеста или, что более вероятно, запшикала, зашипела. Как так, без году неделя в чиновничестве, новоявленный губернский секретарь, а уже полез вверх!

Пнуть его, хотя бы за спиной позлословить, пустить злобную не хорошую сплетню, чтобы стыдно стало, чтобы боязно, мерзкий сосунок, гадский заморыш! Завертеть в него чернила, или, хотя бы, бумажный комочек! Но только не сейчас и не здесь. Ибо адресаты сих бумаг, написанных его благородием Макуриным сплошь оказались чиновниками первого и второго класса — генералы высшего ранга, действительные тайные советники и действительные тайные советники 1 класса!

От них за версту забоишься, застрашаешься, а тут надо еще отвечать и надо ПИСАТЬ, ой ахти мне. Не то скажешь, не то, о Господи, пукнешь и эти важные персоны съедят тебя одним взглядом!

Эй, где тут его превосходительство столоначальник Кологривов, где сам мерзавчик Макурин, из-за которого все, собственно, и приехали? Сожрать его немедленно, выпороть немедля, а если невозможно, то хотя бы лишить его премиальных денег!

Бедный Кологривов и почти бедный Макурин вынуждены были отвечать на так сказать приветствия гостей. Ибо приветствия бранными словами были сравнительными. Однако и шли, и кланялись, и отвечали и даже тут же снова писали, если надо было. Как Кологривов в эти дни не занедужил сердцем от напряжения и тяжелого внимания важных, сердитых посетителей?

Сам Макурин остался в живых только из-за того, что был попаданцем XXI века, демократичным и пофигичным, имеющим огромный опыт взаимоотношения с такими высокими гостями. Да и то во много условным живым. Реципиент из XIX века, в чьем теле он проживал, никак не показывался. То есть он и раньше-то не отвечал. Разум (душа) его улетела, исчезла в XXI век, где и обратилась в теле Андрея Игоревича Макурина, но тело как-то реагировало чувствами. Краснело, бледнело, взбрыкивало сердцем и конечностями, наконец. А тут никак!

Да и Андрей Георгиевич иногда действовал сугубо рефлексами, без деятельности разума, словно и то лежало в обмороке, нижайше прося его не трогать. Однако же выдержал! Пальцы, совсем не дрожа, беспрекословно писали, голос оставался ровным, когда строгим, когда почтительным, тело было, когда надо, уважительным, изящно кланялось.

Спасла их — и Кологривова, и Макурина — только то, что на первых порах в канцелярию министерства государственных имуществ приходили и тоже важно не его высокопревосходительства важные шишки, а их порученцы, адъютанты, чиновники по особым делам, наконец. Эти сами были мелкие человечки и если важничали, то хотя бы Кологривов их легко брал в оборот. Сами, хотя бы и не с усами (усы и упаси боже борода казеным людям строго запрещались), но с опытом и довольно высоким классом.

А когда его превосходительство генерал-лейтенант гвардии министр Подшивалов, понукаемый государем, ускорил свою работу, а значит и работу канцелярии и заинтересованные лица, которым тоже надо было как-то отвечать перед Николаем I, стали сами приезжать в министерство, к Подшивалову, а потом в канцелярию, они уже морально были готовы, почти закалены. Или себя успокаивали, что готовы.

Благо ведь и означенные эти чиновники канцелярии были мелкими, видимые под самыми большими микроскопами (мелкоскопами, как говорили в XIX веке). Общались заинтересованные высокопревосходительства на первых порах только с министром, да и то по поручению императора. Живо говорили за закрытыми дверьми (все равно кое-кто слышал), и весьма спесиво на людях.

Но небольшие, в общем-то, преобразования в сфере казенных имуществ шли не очень-то хорошо. Император явно гневался и все больше и больше. Ни он и не его министры и другие важные приближенные реформировать текущую реальность не умели и, по большему счету, не хотели. И если бы не настоятельная необходимость, ничего бы и не делали. Но необходимость эта становилась все злее, как во внутренней сфере, так и, особенно, внешней (по крайней мере, зримо). И Николай, который все видел и понимал (а он, несмотря на большие личные недостатки, был человек сметливым и умным), настоятельно требуя и заставляя несчастных приближенных.

В этой когорте реформаторов поневоле Подшивалов был человек далеко не последним. Министр государственных имуществ, то есть сферы важной, но не кардинально необходимой, генерал-лейтенант гвардии, которой монарх доверял больше всех, он должен был или твердо идти за императором, или вообще уйти, скрывшись, например, о Господи, в отставку!

Туда он категорически не хотел и сжав зубы, твердо шел за своим сувереном. Но уйдя по скользкой, как всегда, дороге реформ, он настоятельно нуждался в поддержке уже своих подчиненных. Нет, сначала он постоянно посылал в свою канцелярию адъютантов и порученцев, требуя все новые и новые варианты отдельных реформ. При чем он видел, что Макурин и, может быть, Кологривов, думают, судя по письменным пометам, в том же направлении даже дальше и больше.

А это, с одной стороны, в какой-то мере опасно, с другой стороны, может быть, весьма прибыльно. Ведь если проводимые реформы станут получаться и они будут действительно реформы, то государь обязательно тебя запомнит, как человека пользительного и нужного. А это, значит, что ты твердо останешься в его в свите, несмотря ни на что.

В такой ситуации было крайне необходимо хотя бы совместно подумать и над реформами и, хотя бы немного, над будущем. Посоветоваться напрямую было бы чрезмерно, ведь кто он и кто они? А вот поговорить и послушать ему никто не мешал. И министр все чаще самолично направлялся в свою собственную канцелярию, благо она находилась буквально в нескольких шагах от его кабинета.

Вот и теперь, войдя туда, Подшивалов увидел, что чиновники в поте лица работают. Макурин писал одну бумагу наело, переписывая ее с другой, одновременно дополняя и изменяя ее. Кологривов же, то соглашаясь, то критикуя, стоял рядом. И от этого даже не поймешь, кто из них действительный статский советник, а кто губернский секретарь.

Остальные же чиновники хотя бы не мешали, тихо сидя, и, по поручению столоначальника скоро бегали — то за бумагой и чернилами, то за какими архивными сведениями, а то и за стаканом чаю с сухарями

Появление министра сразу же нарушило эту плодотворную обстановку. Чиновники, забыв обо всем, поднялись и поклонились. Однако Подшивалов только раздраженно махнул рукой. Ему в вначале второй половины дня надо было пойти на августейшую аудиенцию с новыми предложениями, а они тут с церемониями.

Кологривов только удивленно поджал губы, отвернувшись, чтобы его высокопревосходительство не видело. Макурин же ничуть не поразился. Когда, извините, задницу поджигают и не так еще поведешь себя. Он только, еще раз поклонившись, положил на стол перед Подшиваловым нужную бумагу.

А Кологривов пояснил:

— Вот-с, ваше превосходительство, нижайше думаем и пишем. Еще не доделали, но основа уже есть.

Министр одной рукой схватил бумагу, другой неопределенно махнул в воздухе, типа, не до вас пока, сядьте все и молчите. Он уже видел, четким и красивым каллиграфическим почерком Макурина были написаны так нужные ему предложения, радикальные в частности, но умеренные вообще. Ничего такого крупного они не требовали. Ни ликвидацию крепостничества, ни даже отдельных помещиков в целом. Несколько менялась доля земли между помещиков и крестьянства, да продолжала усиливаться роль государства. Из таких реформ, не меняющих положение в целом, изменения еще принимались. Подшивалов одобрительно посмотрел на губернского секретаря. Молодец, ваше благородие! Кажется, наш человек растет!

Макурин, конечно, так не думал. Если посмотреть между лагерями крепостничества и либералов, то он, двигался больше к последним, чем первым. Но он также понимал, что при Николае I, никакие крупные реформы не прошли бы. И вообще, он не революционер и в XIX веке намеревается, прежде всего, жить, а не заниматься политикой! Пся крев!

Но в общем с вдастьпредержащимися он, кажется, уже сдружился. Об этом говорят и миниатюра Николая I, врученая им лично, и Анна 2-й степени, не большая, но государственная награда. Да и министр Подшивалов улыбается ласково — дружелюбно. Явно имеет его в виду, как невысокого в чине, но ценного сотрудника.

— Господа, — сказал министр почти торжественно, имея в виду, главным образом, столоначальника и его подчиненного Макурина. Остальные чиновники оставались на положение мебели. Не гонят из помещения и ладно, — сейчас я поеду к государю — императору. И если он этот документ примет, а а в нем, как вы понимаете, тоже есть ваш вклад, — то вы будете щедро награждены.

Чиновники, как и полагается, встали и подобострастно согнулись, хотя тот же Макурин кисло подумал, что как раз вклад министра пока маловато, а что наговорит он во время аудиенции, это еще бабушка надвое сказала. А что думал Кологривов, было вообще неясно. Во всяком случае, лица обоих чиновников были украшены подобострастными физиономиями. — Ждите, — сказал Подшивалов напоследок и убыл. Видимо, он сильно нервничал, если даже заговорил со своими же подчиненными в министерстве. Ох, что же еще будет к вечеру, Господи!