Чиновник его величества

Глава 14. Августейшая аудиенция

Как ни волновались его чиновники в собственном ведомстве, как не рвали волосы во всем теле в отчаянии, но все-таки самому главе было куда страшнее. Он же будет разговаривать с августейшим государем всея Руси! И ничего, что он в таком высоком классе и должности. Всего-то лишь падать будет дальше. Императору ведь все равно, на кого гневаться — на дворника или министра. Все одно его поданные, отданные ему Господом Нашим Иисусом Христом!

Подшивалов, конечно, заметно преувеличивал. Со своим министром, а тем более генералом гвардии правящий монарх хотя бы мог поговорить, и не обязательно сердито, а дворника он просто не допустит до своих августейших глаз. Ибо поданных много, а император один — его императорское величество Николай I. Но министру от этого отнюдь не легче, и даже тяжелее.

Озабоченно укрывшись роскошной шубой с бобровым воротником, министр уехал. а Макурин с Кологривовым и остальные чиновники остались ждать и верить. Нельзя сказать, что они были совсем спокойны. Рухни их солидная база в лице Подшивалова, его столоначальник первым на устоит. Даже чиновники и те лишатся имеющихся должностей и, скорее всего, классов. А уж возможных наград не получат, это точно.

Министр — это глава всего министерства. Так ознаменовал их основатель Александр I Благословенный и подтвердил его брат нынешний император Николай I. Не будет министра — не будет и министерства. Макурин, кстати, из общего числа служебной братии мог быть спокойнее всего. С таким почерком, как у него, можно было надеется на покровительство любого монарха или министра. Хотя и он мог быть озабочен. Как знать, если наверху сильно обозлятся на документ, который увез его высокопревосходительство, может, и ему попадет. Охти им бедолагам! И все-таки пока уехавшему министру было труднее всего. Правда, и в случае наград он получит более всех, но это когда еще будет. Побыстрее бы прошел этот тяжелый день или, пусть даже пара этих часов.

Министерский кучер чинно остановил рысаков у парадного подъезд Зимнего дворца. Ух! Подшивалов унял хлопотливую дрожь в слегка замерзших конечностях. Взбодрился. В конце — концов, в первый раз что ли он вылезет под смертельный огонь? Как бывало, в молодости попадали под картечный огонь с покойным ныне Георгием Мак-Уриным. Вот там действительно могли попасть под сливовую пулю из свинца! Эвона!

По-молодецки вскочил с саней, почти побежал, прошел быстрым шагом в парадный подъезд. Где наша не бывала, а император Николай I все же наш православный государь, с которым уже давно, с гвардии, ходили вместе в строю.

Сбросил тяжелую шубу подобострастному швейцару, прошел во внутренние комнаты дворца. Здешний слуга, оказавшийся рядом с высокопоставленным гостем, показал, куда надо иди к императору.

Как оказалось, упоминаемый выше Семен Семеновичем российский государь Николай Павлович находился в своем рабочем кабинете и явно нетерпеливо ждал его, хотя министр совсем не опаздывал. Вот тебе раз, государь ждет! Его, обычного министра, ждет сам Николай I.Ужас-то какой и какое счастье! — Ваше императорское величество! — козырнул он императору, как военный. Он, прежде всего, гвардейский генерал, а уже потом все остальное. И пусть на них!

Монарх приветливо кивнул по-гвардейски, козырять не стал, но показал, что помнит его, как, прежде всего, военного. Вопреки дурному предзнаменованию, охватившему его еще в министерстве, государь был в добром здравии и, вроде бы, ему был рад. Во всяком случае, глаза его молнии не сверкали. А то ведь он мог! Так взглянет, не только женщины, мужчины в обморок падали! — Принес доклад? — нетерпеливо протянул император руку посетителю. Точно ждал и даже в каком нетерпении! Накануне они было договорились о встрече, и о том, что будут говорить. Оба маразмом еще не болели, не зачем подтверждать, по какому поводу августейший хозяин ждет, а гость торопится, нервничая, в Зимний дворец.

Потому Подшивалов не обиделся, молодцевато вытащил свой как бы доклад. Он была небольшой, в два листа, но очень важный, как для него самого, так и для России в целом. Как бы его, потому, что накануне они обсуждали этот вопрос и мнений государя было даже больше, чем у всех набранных чиновников, вместе взятых. Очень уж злободневной и острой для императора она была темой.

— Ждал со вчерашнего дня, — признался монарх, — преобразования невесть какие, но все же очень нужные. Дворян же касается. А мы с тобой тоже в первую очередь дворяне.

Получив, Николай не торопясь, стал читать документ, никак не комментируя, ни словами, ни мимикой. Будто читал письмо о погоде на улице вчерашним днем. А Подшивалов, поскольку ему пока делать было нечего, вытянувшись, стоял во фрунт, так, как государь любил, чтобы стояли подчиненные в парадном строю.

— А ничего получилось, — бегло прочитав, наконец оценил Николай. Сдержанно, но не враждебно. Министр оживился. Вчера, в основном, в виде несколько строчек, император уже отметил нужные реформы.

И Подшивалов в министерстве, с помощью чиновников, каких суверен разрешил набрать, должен был это объемно развить. Легко сказать, развить. А как не угадаешь, что замыслил монарх? В целом-то генерал и министр основные идеи императора знал хорошо. Но ведь главная изюминка развивается в мелких деталях, в подробностях. А как не то напишешь, даже в мелочах? Или, что еще хуже, не то распишут подчиненные в его ведомстве.

Понятно, что отвечать будет министр. А ему каково, стоять под гневным взором суверена? Потом-то и он скажет злобно чиновникам, если выживет

Но, кажется, на сей раз пронесло. Государь весьма не гневается, хотя и не очень радуется. Но почему не радуется-то понятно. Не любит Николай Павлович реформы. Понимает, что нужны и весьма надобны в эту эпоху, а не любит. И потому поданных своих не любит, когда они несут к ему подобные прожекты. Вот и сейчас, прочитал и, опершись об стол, задумчиво смотрел на генерала. А он ведь только развивал его же мысли.

Как бы и ему, гм, не прилетело ненароком. Ведь по приказу и по наставлению его императорского величества делал, а все одно, как вдарит монарх. Не хочет, а злобно выругает. За всю жизнь такую плохую. Вот и стоит Подшивалов по стойке смирно. Если уж так, то хоть умереть по-военному. Или принять должное наказание и дальше понемногу жить. Что, может быть, и похуже даже станет.

Николай I, однако, заговорил о другом в докладе, понятное ему и совсем непонятное пока Подшивалову. И опять не ясно, то ли к ругани император тянет, то ли к какой похвале. Как отвечать ему? — Почерк я вижу хороший, гладкий, легко читается. Среди твоих чиновников Макурин писал? — Так точно, ваше императорское величество! — внешне молодцевато отрапортовал, как в строю, генерал. Хотя внутренне он уже совсем было заробел. А что теперь делать!

Монарху и это весьма понравилось. Не сказал особо ничего, но даже взгляд его смягчился. Уже не смотрит, как на супротивника в сражении.

— Вот ведь как научился писать? — как-то задумчиво сказал Николай, — все учимся понемногу буковки карябать, а большинство все равно пишет, как курица ряба. А этот подишь ты! Молодой человек, а так умеет, что завидки берут! Уже только за это надо его беречь и невзначай не пришибить.

— Я спрашивал на днях у него, — рискнул влезть со своими со словами Подшивалов, — Макурин сказал, что как раз он и не удивляется, почему так умеет писать красиво. Гибкость рук у него хорошая от Господа нашего Бога. И родители, к ому же, пока еще живы были, много и знатно учили, как это делают в настоящих дворянских семей столбовых родов. Так и стал писать очень хорошо на удивление всем.

— Вот ведь как оно! — удивился император, — сами же постоянно говорим, что дворяне это основа России. М-да, — невнятно договорил он в такт своих слов, читая вновь доклад, — А скажи-ка мне, Семен Семенович, вот эта интересная мысль в тексте, кто ее придумал? Не бойся, не рассержусь.

Николай Павлович сел на небольшую — в два человека — софу около скромного изящного стола. Повинуясь небрежному, но настойчивому жесту, Подшивалов сел рядом. Господи, хорошо-то как! Он был сильно взволнован. Еще бы! Сейчас Николай I окончательно включил его в свой близкий круг.

«Боже, замечательно-то как, — млея от такого близкого положения, подумал он, — завтра свечку обязательно поставлю в Исаакиевском соборе, молить буду Господа!».

Перед августейшей аудиенции генерал, за недостатком времени, сам прочитал содержание бумаги не очень внимательно и сейчас буквально впился в текст.

— Ах это, — облегченно сказал он, увидев знакомые строчки. Именно на это настоятельно обратил внимание Макурин, считая, что государь — император обязательно прочитает это. И ведь оказался прав, каналья! — Это написал сам делопроизводитель. Обратился потом ко мне — можно ли? Я посчитал мысль остроумной.

Подшивалов в сомнении остановился, ожидая реакцию Николая I.

— Да не только мысль оказалась остроумной, но и очень точной. «Небольшие реформы могут быть и радикальными, при том, что общий курс развития обязательно и только лишь может быть умеренным». Как хорошо сказано. Пожалуй, и я мог под этими словами подписаться. А? Как ты думаешь? Твой подчиненный постарался. Император вопросительно посмотрел на своего министра, уже не просто требуя, а спрашивая.

— Как будет угодно вашему императорскому величеству, — сразу согласился с этим Подшивалов. Беседовать, а, тем более, спорить сюзереном, он не умел и жутко боялся. Да и зачем? Генерал уже видел — его августейший собеседник докладом министерства доволен. Фу ты, ну ты, Господи наш Вседержатель, пронесло!

— Скажи-ка мне, Семен Семенович, как там живет — поживает чиновник твой господин Макурин? — совсем другим тоном спросил Николай. Подшивалов понял — деловые разговоры закончились, начались так называемые беседы на светский тон, когда хорошо знакомые люди переламывали время на общие темы. Для Николая это означало, что все важное закончилось, и он весьма доволен собеседником.

— Андрей Георгиевич замечательно работает, — поспешил министр выдать свежие новости, — важные бумаги вашему императорскому величеству в беловом варианте пишет только сей делопроизводитель. Как и к большинству министров и сенаторов. Никто до сего времени не жалуется. Хороший почерк, прекрасный слог.

— Вижу, — кивнул Николай одобрительно, — хорошо пишет. Красиво и понятно. При чем ведь речь идет не только о почерке, но и содержании требуемых бумаг. Внятно, понятно, даже элегантно. Мне это очень даже приятно.

Он помолчал и вдруг задал задавать неприятные вопросы. Ну не знал об этом Подшивалов, министр он, а не батюшка. Но ведь августейшему монарху так не скажешь! Не поймет, да еще обидится.

— Скажи-ка еще, а как личная жизнь у этого молодого человека, как его ты за последнее время наградил?

— Личная жизнь? — несколько удивился Подшивалов, из последних сил оставаясь элегантным. Признался: — да честно говоря я и не узнавал особого ничего. Сам говорил, что приехал в Санкт— Петербург, прожился, на службу в министерство поступил.

— Жаль, — покачал головой Николай, — ты так много рассказывал о Макурине и его семье, что я надеялся и впредь будешь узнавать, — сказал почти печально, спросил о другом: — и все же, как ты награждаешь этого работоспособного молодого человека? Жалко, если он уйдет в отставку. Вот ведь опять не хорошо! Второй раз промахнулся с этим очень способным, но уж каким-то неудобным чиновником. И какая там отставка, только что начал служить?