Сын на отца

Глава 18

— Иван Федорович, ситуация такова, что тебе придется сделать выбор здесь и сейчас — или ты за царя Петра, коего в народе антихристом считают, либо держишься меня. А третьего просто не дано!

Но перед тем как ответить мне на этот вопрос, почитай лучше мой манифест, что будет оглашен не только в Москве, но во всех русских городах. И подумай хорошо, прежде чем выбирать не только свою судьбу. Именно так — твое слово определит судьбу многих близких для тебя людей!

Алексей внимательно посмотрел на князя-кесаря, тому явно было не по себе. Ромодановский внимательно читал документ, наклоняясь над столом, едва касаясь пальцами бумаги.

«Да, по сути, он стоит перед выбором жизни или смерти — и хорошо это понимает. Не согласится стать моим сторонником — будет убит, вернее он так считает. Нет, князюшка — мы инсценируем твою смерть в пламени пожара, я тебя наизнанку выверну. Узнаешь, что такое дыба на собственной шкуре и пройдешь все круги ада — и лишь когда твоя обугленная шкурка выложит все, что знает, ты получишь милосердную смерть.

Ведь ты, кесарь, по большому счету вырос в пыточных застенках, и ничего другого в своей жизни не видел — на это и сделан расчет. Ты опередил нас — а ведь послезавтра тебя должны были пригласить на поминовении сестры, первой супруги дядьки. Но ты сам залез в подготовленные силки — и если я тебя не сломаю в разговоре, то сдохнешь на дыбе — жалеть главу Преображенского Приказа нельзя, себе дороже выйдет!

Неужели я сам превратился в жестокую сволочь, как окружающие меня люди, прагматичные в своей суровости согласно нормам этого времени, когда о гуманизме только начинают догадываться?!

И то смутно!

Однако я сделаю все, в этом уже нет сомнений. Меня изначально обрекли на смерть — терять больше нечего по большому счету. Чтобы выжить самому — должны умереть все мои враги. Вот таким ребром стоит ныне вопрос о власти, под которой всегда будет обильно струиться кровь — либо моя, если стану жертвой, или вражеская, когда превращусь в палача!»

Алексей закурил очередную папиросу. Он уже уяснил, что такое зрелище, с одной стороны, сбивает собеседника с мысли. И, тем самым, велика вероятность случайной обмолвки или оговорки, столь важных в разговоре. А с другой сам может выиграть время для более детального обдумывания положения. Ведь на человека, что захотел покурить, гораздо меньше обратят внимания, чем на того, кто напряженно думает.

— Я просмотрел заговор, ваше высочество, а потому хочется спросить — насколько он далеко зашел?!

«Чисто профессиональный интерес у князя сыграл — и это хорошо, все же внутри души стальной стержень имеется. С такими людьми надо работать — не тварь дрожащая, а право имеет».

— До выступления осталось пару недель, не больше. Можем начать переворот, а ведь это не мятеж, и раньше — хоть завтра. Но выйдет все не так ладно, всегда найдутся разные случайности, что помешают ходу дела. Но если выступить в оговоренный срок, хоть их будет меньше.

— Я понимаю, — с кривой улыбкой отозвался Ромодановский, и постучал пальцем по листку с манифестом.

— Отпечатано в монастырской типографии, у меня там людишек нет, иначе бы знал. Потому местоблюститель Стефан в известности о твоем присутствии, государь, да и сам епископ Иона без его согласия на такое дело бы решился. Значит, читать его будут в церквях, а срок вызван тем, что в разные города доставить бумаги нужно. Думаю, что митрополиты Сильвестр и Афанасий також в заговоре, да епископ Досифей — он недавно посещал в Суздальском монастыре твою матушку. И другие иерархи тоже — проще назвать тех, кто руку царя Петра держит, их намного меньше.

«Умен, собака, все как по полочкам разложил. Не зря его „папаша“ во главе тайного сыска поставил. Такой мне и нужен!»

— То-то в городе ты, Абрам зачастил по боярам. Хоть и скрывался, но мне о том давно доложили. Думал я, что пересуды ведете по сбежавшему в германские земли царевичу, а вон какое дело измыслили. В полках шаткость началась, а мне толком ничего сообщить не могут, словно в трясину камни без всплеска падают.

«Пропал Игнат Акулинин, вычислит его Ромодановский быстро, если время будет. Умный очень, не держит яйца в одной корзине, с разных сторон информацию получает».

— А кто руку твою в полках держит, догадаться немудрено. То фельдмаршал Шереметев — у него большая обида на царя, а про тебя, царевич, всегда говорит по-доброму. Генерал Балк також может быть конфидентом — жену выслали, из статс-дам исключили — позор немалый. Шурина Монса кнутом ободрали и в прапорщики разжаловали. Немчин хитер, хоть и выглядит простецом. Нужного часа будет теперь дожидаться, а потом перейдет на сторону победителя. Царь к нему не ласков был в последнее время — понимает, что от службы отрешить могут в любое время, как с женой поступят. Потому обиду затаил, и в Москве таких много.

«Блин, а я еще с ним не переговорил — учтем на будущее. Умен князь — откровенность свою показывает. Только зря думает, что если согласие даст, то я его под крестное целование отпущу. Ищи дураков — я вначале заложников от тебя потребую!»

— Выбора, как я понимаю, у меня уже нет, государь. Если откажусь, то в твою пыточную угожу, а на пожарище труп изуродованный найдут в моей одежде, да людишек моих побитых татями безвестными. Ведь так?!

— Ты прав, Иван Федорович — иного просто нет. Сейчас кто не с нами, тот против нас — такие игры пошли, что жалеть никого не приходится, ибо к тебе никто милосердия не проявит. Но дело даже не в этом — если сейчас вредоносные реформы не остановить, то в будущем времени повреждение нравов случиться может великое.

— Да понимаю я — воинские команды во всех уездах то бунты давят, то разбойников переловить никак не могут. Беглых десятки тысяч — народец разбегается в разные стороны, да староверы те же. А это еще при том, что казаки пока молчат, кровавыми уроками десять лет назад наученные. А если ты выступишь, то против царя все русские земли полыхнут восстанием — такая Смута грянет, хоть святых выноси.

Ромодановский внимательно посмотрел на Алексея, тот выдержал его взгляд совершенно хладнокровно. За прошедшее время столько видел всякого, что ожесточился сердцем.

— Все ты продумал, царевич…

Князь замолчал, напряженно размышляя.

«Что ж — ты сам выбрал свою судьбу, Иван Федорович — живым я тебя не выпущу. Ты слишком много знаешь, и опасен втройне, чтобы сделать такую глупость!»

— Отец мне велел не встревать в твою распрю с отцом — и завет сей я соблюду полностью, ничем ни тебе, ни твоим делам вреда не причинив. Царь Петр Алексеевич ловит тебя в иноземных землях — так пусть людишки Петьки Толстого дальше там гоняются за твоими конфидентами, я им даже помогу немного, добавлю прыти. Но пока тебя шапкой Мономаха не увенчают, и нас всех от данной присяги царю, родителю твоему, не отрешат — открыто перейти на твою сторону не могу!

Ромодановский посмотрел на Алексея глазами, полными душевной муки, и негромко произнес:

— Аманатами дам тебе супругу свою Анастасию Федоровну, сестрицу царицы Прасковьи, и дочку Екатерину — она у меня единственная. Им при тебе сейчас отпишу, чтобы отъехали в усадьбу Абрама Федоровича — там погостят недолго. Абрам — ты мне бумагу и перо с чернилами дай, и сам отвези, поторопи, и их сопроводи, — кесарь взял перо, быстро написал несколько срок на листе, свернул листок. Лопухин тут же вышел из кабинета.

— Твои людишки, государь, как понимаю, у меня в приказе есть — искать их не стану, они тебе и сообщат, если что противное тебе замысливать буду или розыск объявлять. Взойдешь на царство — служить тебе буду, или в имение удалюсь, и духу о себе не подам.

Тут как ты сам решишь. Но сейчас встревать не буду — вы царской крови оба, так и решайте все промеж себя. Венчает тебя патриарх шапкой Мономаха — тебе служить стану — как царю!

— Хорошо, я это запомнил, Иван Федорович. Но и ты также запомни — если служить будешь преданно, то честь большую получишь, и от старой не отрешен будешь. Понимаю тебя — что же, не встревать в царскую распрю будет сложно, ибо когда она начнется, все свой выбор сделают!

— Это так, государь! Ты в своем праве!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ «ЦАРСКАЯ РАСПРЯ» Февраль 1718 года