Смута. Том 1

2 ноября 1914 года, Псков

«…Решил, что стану записывать каждый день, и как можно более подробно. Итак, после взятия Черняковиц мы подошли к окраинам Пскова – городским выгонам и огородам. Весь личный состав развернулся в боевые порядки; на правом фланге лейб-казаки и гвардионцы; в центре мы, александровские кадеты, 1-я и 2-я роты, с оставлением 3-й в резерве. Слева от нас – «павлоны» и другие юнкера, с ними гражданские добровольцы и армейские чины.

Впрочем, гражданских почти уже не оставалось. Две Мишени предложил назвать наш отряд Добровольческой армией – явно оттуда; слова его тотчас подхватили, Государю тоже понравилось.

Так мы все сделались добровольцами. И это было странно. Как же так? Ведь с нами сам император, законная власть, помазанник Божий; какие ж мы добровольцы? Мы исполняем свой долг, мы верны ему; так отчего же?

А потом по вагонам нашим молнией разнеслись слова Государя с военного совета: “Русская армия с народом русским не воюет. Даже если народ этот впал в прельщение”.

Сперва я грешным делом подумал, что Его Величество ошибается. Приходилось, и не раз, армии вмешиваться, подавляя бунты. Да и мы сами, александровские кадеты, крепко помнили события 1908 года, когда были мальками, младшим возрастом, седьмой ротой. Что ж тогда происходило? В кого мы стреляли, мы и другие защитники престола?

Но потом я осознал, что ошибаюсь. Мы стреляли в мятежников, но мы не воевали. Черта, проведённая пред нами, была совершенно чёткой. Конечно, ещё Макиавелли изрёк, что “нельзя назвать и доблестью убийство сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость”, однако он же добавлял – “говорят, что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надёжнее выбрать страх”.

А чтобы внушить страх, нам следовало стать чем-то иным. И мы стали – Добровольческой армией. Государь не отдавал нам приказа; мы сами взялись за оружие для защиты его и России; мы не старая армия, что служит для поражения врагов Отечества, врагов внешних; мы те, кто добровольно взял на себя тяжкий и неблагодарный труд врачевания открытых ран.

И зачастую единственный способ спасти жизнь больному – это иссечь поражённое гангреной.

Однако я отвлёкся.

Следом за нашими цепями двигались бронепоезда, где размещался резерв. Мятежники открыли пальбу, едва завидев наше приближение, однако сделали это слишком рано, и мы залегли, избегнув существенных потерь. Бронепоезда вели артиллерийский обстрел неприятеля шрапнелями; наш правый фланг совершил обходной манёвр, столкнувшись на окраине с полуротой запасников, коих обратил в бегство несколькими залпами.

Полуохваченный неприятель, подвергаясь также давлению с фронта, не выдержал нашей атаки и отступил глубже в городские кварталы, заняв свои казармы. Его артиллерия усердно обстреливала наши бронепоезда, но, к счастью, не добилась ни одного прямого попадания.

Наш центр атаковал непосредственно казармы. Мятежники энергично отстреливались из окон, и Две Мишени приказал нам остановиться, связывая противника боем до тех пор, пока остальные части нашего боевого порядка не закончат фланговый манёвр.

Когда же это произошло, бунтовщики поспешили оставить казармы, отойдя к центру города. Юнкера попытались их преследовать, однако натолкнулись на упорное сопротивление, огонь выкаченных на картечь орудий и очереди пулемётов, расположенных на возвышенных местах. Артиллерия бронепоездов не могла вести точный огонь вслепую, без корректировки, мы же лёгких пушек были лишены.

Наступление наше поневоле остановилось.

Несчастные обыватели города разбегались в ужасе, осыпая ругательствами и нас, и наших противников.

Тем не менее нам удалось оттеснить мятежников от железной дороги и занять вокзал. Развилка на Дно была, увы, разобрана, стрелки наспех подорваны, и всё это требовало изрядного ремонта.

К ночи бой прекратился сам собой. В наших руках остались полковые казармы и склады, вокзал и городские кварталы от Псковы до Бастионной улицы. Неприятель отступил в Старый город, за древнюю крепостную стену. Мы рассчитывали на помощь Псковского кадетского корпуса, но тамошние офицеры, к нашему полному разочарованию, похоже, “хранили нейтралитет”.

Именно тогда мы и получили известия о случившемся в Петербурге…»