Смута. Том 1

…Цепь добровольцев беспрепятственно заняла оставленные красными позиции. Несколько раненых стонало, прося о помощи; лежало с полдюжины недвижных тел, в глубине же улочек вспыхнула и почти сразу стихла стрельба.

Раненый солдат в серой шинели, плечо окровавлено, винтовка валяется у ног; он тяжело опирался на худую изгородь убогой избушки в два окна.

– У-у-у… – только и выдавил он, когда александровцы проходили мимо.

Дверь в избушку распахнулась, появилась замотанная в платок маленькая сухенькая старушка, подбежала к раненому, запричитала.

Кто-то из кадет сделал движение к раненому, но старушка, шипя, словно рассерженная гусыня, кинулась наперерез, растопырив руки.

– Пош-шёл! Пош-шёл, шкет! Ишь, на увечного вызверился, тать окаянный! Не боюсь я вас, ну, что ты мне, старухе сделаешь?! Стрелять станешь?! Отойди, дай мне раненого прибрать!..

Опешивший кадет даже отшатнулся.

– Ваша сегодня взяла, – не унималась старуха. – Но ничего, будет, будет и у нас праздник!..

– Молчи, дура старая! – гаркнул было Бобровский, но Две Мишени прикрикнул на него, и Лев враз осёкся.

– Ты ошибаешься, – полковник глядел старухе прямо в гневные глаза. – Мы никого не собираемся вешать или расстреливать. И раненого хотели просто перевязать. Но, если ты настаиваешь, бери его. Ухаживай. Никто его не тронет. Что вам про нас наболтали? Что мы всех рабочих и крестьян – к стенке?.. Что за бред…

Старуха не ответила, только подхватила раненого, с неожиданной силой почти потащила его на себе к порогу. И уже с крыльца обернулась, вонзила в полковника тяжёлый взгляд, полный злобы.

– Что, добреньким решил показаться, твоё благородие? Не верю я в доброту вашего брата, все вы одним миром мазаны, кровопийцы да бездельники!..

– Для той, кто хочет помочь раненому, ты ведешь себя не очень-то благоразумно, – пожал плечами Две Мишени и отвернулся. – Другой командир на моём месте не был бы так терпелив.

Кажется, даже до этой старой карги что-то начало доходить. Она буркнула на прощание что-то неразборчивое и проворно скрылась за дверьми вместе с раненым.

Александровцы не обыскивали убогие домики, даже понимая, что здесь могут скрываться рассеявшиеся солдаты красных. Тем более что впереди разворачивались совсем иные события.

…Ворвавшиеся с двух сторон в город конные отряды Келлера и Улагая отрезали путь отхода оборонявшимся на окраине красным. Солдаты, недолго думая, побросали оружие, а конники – изначально из самых разных полков, как видел Фёдор, и армейских, и гвардейских, и казачьих, и даже кавказских – согнали их в кучу на площади, немощёной, покрытой утоптанным снегом с кучами конского навоза; здесь, похоже, был местный рынок.

Всадник на великолепном жеребце, даже не «сидевший в седле», а словно сливавшийся со скакуном, высоко поднял клинок, направил его на толпу сдавшихся. На плечах простая казачья бурка, но под ней на мундире блестят ордена.

Фёдор узнал наездника. Его тёзка, Фёдор Артурович Келлер, та самая «первая шашка империи», несмотря на годы (ему исполнилось пятьдесят семь), не мог никому уступить; некогда генерал-лейтенант, начальник целой кавалерийской дивизии, здесь, в Добровольческой армии, сделался лишь полковым командиром, хотя и этот полк, наравне с другими частями, был полком лишь по названию.

– Ну что, дураки, бунтовать вздумали? – громко крикнул он, привставая в стременах. – Нет царя, думаете, всё можно будет? Грабить, убивать, насильничать?!

Ему никто не ответил. Пленные угрюмо молчали, глядя в землю.

А Келлер продолжал, всё больше воодушевляясь, словно и впрямь надеясь кого-то переубедить:

– Нет царя – и России нет! Крыши без конька не бывает! Стога без стожара! Тела без головы! Кто вас подбил, кто подговорил на измену? Не верю я, чтобы такие бравые солдаты, как вы, сами против государя пошли!.. Кто-то вас надоумил, кто-то подговорил!.. Выдайте смутьянов, укажите зачинщиков, и, слово Келлера – а вы меня знаете! – всех остальных по домам распустим.

Пленные молчали.

– Не выдадите, значит. – Келлер громко, напоказ, вздохнул. – Ну, тогда придётся вас не по домам распустить, а…

В толпе вдруг родилось какое-то быстрое, неверное движение, словно рыба плеснула в пруду. Как расходятся круги по воде, так и пленные вдруг разом подались в стороны от какого-то человека, по виду совершенно от них не отличавшегося: такая же шинель, такая же папаха с кумачовой полосой наискось…

Но Келлер чутьём опытного командира, вдобавок не раз имевшего дело с мятежной толпой в Царстве Польском, мигом всё понял. Направил коня прямо на пленных, те расступились, брызнули в стороны, словно мальки от щуки.

Оказавшийся в середине пустого мёртвого пространства человек не попятился, не побежал, напротив, гордо заложил руки за спину и вскинул подбородок.

– Вот он, комиссар! – выкрикнул кто-то.

Келлер остановил коня в двух шагах от пленного. Подкрутил роскошные усы.

– Зачинщик? – деловито осведомился он, словно речь шла о качестве овса, закупаемого им для лейб-гвардии драгунского полка, командиром коего он состоял в своё время. – Имя? Откуда родом?

– Григорий Штифман, – с вызовом бросил спрошенный. – Из Бердичева. Сын сапожника. Чего тебе ещё, пес царский?

По кольцу войск, окруживших сдавшихся красноармейцев, прошло короткое движение. У кого-то – гнев, у кого-то дурное веселье, а у кого-то и уважение.

– Смерти красивой ищешь, Григорий Штифман, сын сапожника из Бердичева? – спокойно и даже ласково осведомился Келлер. – Думаешь, вот отдам жизнь… за что вы там отдаёте? А?

– За свободу! – истерично выкрикнул Штифман. – За народную власть! За счастье всеобщее! За мировую революцию! Тебе, служишка царский, такого и не понять!..

– Да-а, уж куда мне, – усмехнулся Келлер. – Я-то всё по старинке, за веру, царя и отечество жизнь отдавать готов. Но – всё вижу, всё слышу. Ты, значит, добрый народ православный смущал, ты его подстрекал?

– Я! Я! И мог бы – снова б пошёл! – Штифман кричал высоким, срывающимся голосом. – Не боюсь я тебя, валяй, расстреливай, твой день сегодня!..

– Не мой, а государев, – строго сказал Фёдор Артурович. – А что до тебя… Григорий… или, вернее, Гирш – так ведь? Расстреливать тебя – только патроны зря тратить. Вешать – руки пачкать. Поэтому сделаем мы так – рядовых бойцов твоих мы отпустим. А тебя…

– Расстреляешь?! – Штифман словно не слышал слов генерала.

– Выпорю. Эй, братцы-казаки! Ну-ка, всыпать этому пройдохе как следует, чтобы надолго запомнил, только не до смерти! Грех на душу не берите. Горячих отмерьте, да и пусть бредёт куда хочет. Ежели ума через задние ворота ему добавите, то пойдёт он в Бердичев, домой, к семье. А коль нет… – Келлер обернулся, – коль снова с тобой, Гирш, встретимся – тогда уж не обессудь. Шашку, государем вручённую, пожалею о тебя марать, а вот петля тебе в самый раз будет. Ну, прощай, Гирш. Бывай здоров.