Смута. Том 1

Взгляд назад – 2

Гатчино и Санкт-Петербург,

зима-весна 1909 года

…Прошёл государев смотр. Золотой значок «За отличную стрельбу» на груди сделал Фёдора Солонова необычайно авторитетным среди всего младшего возраста. Правда, шестая рота всё равно глядела на него неласково, шепталась за спиной, что, мол, всё равно «ничья была» и «вообще в мишень надо попадать, а не свои правила выдумывать», но на них Федя внимания не обращал.

Мысли его занимало совсем иное.

Сестра Вера теперь писала часто. На первый взгляд письма старшей сестры были совершенно невинны, но они с Фёдором выработали свой собственный шифр. Так, котёнок Черномор означал одного из эсдековских вождей, «Старика»; «титан» – громогласного и горячего «товарища Льва», «красная шаль» – Йоську Бешанова.

Выходило, что Вере удалось вновь втереться в доверие к ячейке инсургентов; правда, ничего особо важного пока что они не обсуждали. В основном – организация стачек на крупных столичных заводах, выпуск листовок, распространение нелегально завозимой из-за границы газеты «Искра».

Всё это было вполне достойно донесения в Охранное отделение, но всё-таки Вера Солонова пришла туда не за этим. А вот «этого» – планов использовать подземелья корпуса для покушения на государя – так и не случалось.

Зато в ближайший же отпуск Фёдор, отпросившись у родителей, отправился с Петей Ниткиным в Петербург.

Петин опекун, двоюродный дядя-генерал, как обычно, приехал в автомоторе. К Фёдору он был весьма расположен, особенно же ласков стал после государева смотра.

– Замечательно! Замечательно! – повторял он, сам садясь за руль. – Все будут очень, очень рады!

– Дядя Серёжа, – осторожно напомнил Ниткин. – Нам обязательно надо в Военно-медицинскую, проведать Илью Андреевича…

– Да-да, я помню, помню, похвально, что не забываете своего наставника!..

…Квартира, где обитала Петина семья, располагалась рядом с Большой Морской, в одном из капитально перестроенных домов неподалёку от Исаакия и Мариинского дворца. И «квартирой» её назвать можно было лишь с очень большой натяжкой.

Два этажа, соединённых внутренней широкой лестницей, поднимавшейся наверх плавным извивом. Внизу зала, где вполне поместилась бы вся седьмая рота, приёмная, кабинет, бильярдная и огромная кухня со столовой. На втором этаже спальни, комнатки прислуги (возле двери на чёрную лестницу), библиотека, где в эркере стоял самый настоящий телескоп, да не просто зрительная труба, а с подсоединённым фотоаппаратом!..

Всюду – стенные панели морёного дуба, роскошная и дорогая мебель, кожа, позолота; в горках застыли шеренги хрусталя, под потолком – столь же роскошные люстры золочёной бронзы.

Петя Ниткин отчаянно смущался, показывая всё это Фёдору. Солоновы жили куда скромнее, не говоря уж о бедной Зине и её матери, простой экономке на зимней даче адмирала Епанчина.

Мать Пети и её сестра, тетя Александра (которую все называли почему-то Арабеллой), немедля усадили Фёдора за роскошно накрытый стол, кушанья подавались не просто так, а ливрейным лакеем и красивой темноволосой горничной в белейшем переднике и такой же наколке.

В свою же спальню Петя Ниткин заходить отказался наотрез. Покраснел, затем побледнел и выдавил:

– Федя, если ты друг мне… если друг… пожалуйста… не будем заходить…

Пете явно было плохо. И хотя Фёдор сгорал от любопытства, но какой же кадет откажет верному другу, который просит о такой малости?

– Не будем, – согласился он. – А где тогда спать?

– В… в библиотеке. Там два дивана как раз… А у меня в спальне и кровати-то второй нет…

Конечно, приходилось признать, что засыпать в большой уютной библиотеке, полной самых удивительных книг («Кракен» тут тоже нашёлся, между прочим; Петя вновь покраснел и принялся длинно и путано оправдываться, что, мол, это читает тётя Арабелла) – очень даже неплохо. Камин догорал, пришёл слуга Степан, присмотреть за огнём; и Фёдор сам не заметил, как погрузился в дремоту.

Наутро Сергей Владимирович Ковалевский, Петин дядя, самолично повёз их к Военно-медицинской академии, на Большой Сампсониевский проспект Выборгской стороны.

К Илье Андреевичу их пустили не сразу, он всё ещё был довольно слаб.

Но – пустили.

Палата у раненого была хорошей, отдельной, светлой. На вешалке возле кровати вызывающе висела огромная деревянная кобура; правда, «маузер» этот не слишком помог своему хозяину.

Сам Илья Андреевич полулежал на подушках, и вид его Феде совершенно не понравился: щёки ввалились, глаза лихорадочно блестят, под ними глубокие синяки, в общем, как говорится, – «краше в гроб кладут».

– Господа кадеты… – Он улыбнулся слабо, слегка шевельнул рукой. – Спасибо, что пришли, господа. А я вот что-то никак не поправлюсь…

– Поправитесь, Илья Андреевич, Господь милостив. – У Пети Ниткина вдруг получилось почти как у корпусного отца Корнилия.

– Поправлюсь… – криво усмехнулся Положинцев. – Уже бы должен, а всё никак. Крепко ж в меня попало…

– Попало крепко, а вы живы, Илья Андреевич.

– Ладно, Петя… Рассказывайте, друзья мои. Я так понимаю, Фёдор, что господин Ниткин в курсе всех наших дел?

Фёдор кивнул.

– И хорошо, и правильно… Как дела у вашей сестры, Федя?

– Вера снова ходит на их… сборища. Но пока ничего насчёт подземелий. Всё больше про стачки там, про листовки… собираются типографию открыть нелегальную, вот!

– Это важно, – голос Положинцева звучал слабо, едва слышно. – Я надеюсь, она отправила… отношение… куда следует… А эсдеки все, значит, на свободе… так я и думал… кто-то их поддерживает, кто-то прикрывает…

– Прикрывает? – не понял Петя.

– Защищает… от слишком пристального внимания… полиции. После того случая, Фёдор… когда они отстреливались… были погибшие жандармы и городовые… тут высшая мера светит…

– Высшая мера?

– Смертная казнь. – Илья Андреевич вдруг закашлялся. – А они на свободе.

– Но что же тогда делать?

– Вере, Фёдор, придётся влезть в это глубже, дорогой мой… Ох, как же мне это не нравится…

– А может, мы всё придумали, Илья Андреевич? – с надеждой спросил Ниткин. – Может, нам всё показалось?

– Не показалось… Есть, есть там такие, что по тоннелям шарят… незваные гости…

– Да кто ж они такие? – немилосердно допытывался Ниткин, хотя Илье Андреевичу явно было очень трудно говорить.

И тут Федя Солонов решился.

– Мы там были, Илья Андреевич…

– Там… где «там», Федя?

– У… у вас дома, Илья Андреевич.

Петя Ниткин делал страшное лицо и пинал Федину лодыжку, но остановить друга уже не мог.

– В городе Ленинграде. В тысяча девятьсот семьдесят втором году.

Глаза Положинцева широко раскрылись.

– Федя… дорогой… что ты говоришь?..

– Чистую правду, Илья Андреевич, – вмешался Ниткин. – И я там был тоже, и Константин Сергеевич с Ириной Ивановной…

Илья Андреевич беспокойно пошевелился, но непохоже было, чтобы от узнавания.

– Господа кадеты… я… не понимаю вас… наверное, моя рана…

– Вам нет нужды от нас скрываться, Илья Андреевич! – со всей убедительностью, на какую был способен, выдохнул Федя. – В подвале корпуса вы поставили машину для переноса меж временными потоками. Когда в корпус ворвались… эти… ну, инсургенты, – мы, я то есть, Ирина Ивановна, Две Ми… то есть господин подполковник, Петя и ещё Костя Нифонтов, – мы все оказались случайно рядом с той машиной, а она работала. И потом стало темно-темно, а ещё потом…

– А потом мы оказались в Ленинграде, – не утерпев, перебил друга Петя. – Май 1972 года. Вы ведь оттуда, да, Илья Андреевич? Профессора Онуфриева знаете? И господина Никанорова?

У Ильи Андреевича Положинцева изумлённо открылся рот.

– Дети… – прошептал он. – Мальчики… я, должно быть, брежу… Мне всё это чудится…

– Не чудится, – строго сказал Ниткин. – И вы не бредите, господин наставник. Вы пришли к нам оттуда, заняли место учителя физики. Что было нетрудно – я посмотрел чуть-чуть, о-го-го куда наука продвинулась! Испытание помните? Формулу, что я на доске вывел? Увлёкся я, вот ведь какая история… формулу Шрёдингера написал, а её в нашем-то потоке ещё не вывели!.. Вы тогда ещё экзамен свернули быстро и мне «особое мнение» записали…

Илья Андреевич только мелко тряс головой.

– Боже, Боже… или с ума сошли вы оба, или с ума сошёл я… или у меня предсмертный бред… позовите… врача… и священника… не хочу уйти… вот просто так, без исповеди, без причастия…

– Илья Андреевич!..

Но тот уже отворачивался от них, что-то бормотал неразборчивое; на губах пузырилась слюна.

Фёдор спохватился первым, ладонью хлопнул по кнопке электрического звонка.

Вбежала сперва пара – дежурные фельдшер с санитаром, следом подоспел и доктор. Илье Андреевичу быстро сделали какой-то укол, затем ещё один, и он словно забылся, задышал спокойнее; господ же кадет немедля из палаты выставили, безо всяких сантиментов.

Возвращались к Пете Ниткину они на трамвае – сперва по Литейному до Невского, потом, на подошедшей «пятёрке», – мимо Гостиного Двора и Городской Думы до самой Дворцовой. Чуть не проехали, потому что всю дорогу горячо спорили.

Феде казалось, что Илья Андреевич и в самом деле ничего не понял, страшно изумился, и это значит, что он самый обычный человек из их собственного времени, а никакой не «попаданец»; Петя не соглашался, полагая, что их учитель действовал «по инструкции», которая ни при каких обстоятельствах не позволяет ему раскрывать своё истинное происхождение. По мнению Пети, рана и нездоровье служили лишь прикрытием – потому что ну кто же ещё мог построить такую машину в корпусе, кроме как Илья Андреевич?

Аргументы эти были Фёдору давно знакомы, и сейчас он лишь горько жалел, что не спросил у профессора Онуфриева насчёт их учителя физики.

Наконец они оба устали препираться; Петя кашлянул, переводя дух, и первым предложил поговорить «о чём-то более полезном».

«Более полезным» представлялись эсдеки.

Фёдор согласился. И когда они уже подходили к подъезду Петиного дома и дворник в белом фартуке, с начищенной до блеска медной бляхой почтительно поклонился «молодому барину» (то есть Пете), Феде вдруг пришла в голову новая идея.

– Вера должна предложить покушение, – вдруг сказал он, когда они с Петей поднимались по ковровой дорожке, покрывавшей ступени парадной лестницы. – Используя подземелья корпуса. Пусть сошлётся на нас. Мол, у меня брат там учится, всё облазал, всё знает, мне всё рассказал.

Петя сосредоточенно молчал, покусывая нижнюю губу, – как показалось Фёдору, чуть ли не с досадой, что не он предложил такое.

А потом просиял и едва не кинулся Фёдору на шею, ну точно девчонка.

– Федя! Ты гений, Федя! Я всегда это знал!

Фёдор покраснел. А Петя нёсся на всех парусах, тотчас принявшись развивать подхваченную идею:

– Пусть она просто предложит. Этого уже будет достаточно – по тому, как эта компания отнесётся, уже многое можно будет понять! А если они согласятся… вот тогда, Федь, можно и в Охранное отделение бежать!

Друг был совершенно прав.

– Сам придумал? – с оттенком зависти спросил Петя, когда они, отпущенные тётей Арабеллой и Петиной мамой, укрылись наконец в библиотеке.