Прийти в себя. Вторая жизнь сержанта Зверева. Книга пятая. Кирдык вашей Америке!

Глава двенадцатая. С лёгким паром или ирония судьбы?

Все люди, совершая какие-либо поступки в жизни, получая через некоторое время результаты этих своих поступков, часто удивляются и задают себе вопрос – а почему так? Почему, например, от одного человека уходит жена, а другого внезапно увольняют с работы, на которой он проработал много лет? Почему вот эта вроде бы некрасивая женщина много лет живёт счастливо с мужем и двумя детьми, а вот та красавица и светская львица глубоко несчастна и одинока? Почему Вася-сантехник бухает каждый день и здоров, как бык, а Лёня-инженер не ест мясо, практикует лечебное голодание и постоянно у него какие-то болячки? Ну и так далее – все люди в жизни очень часто досконально не помнят, какие поступки они совершали, но потом внезапно, когда у них что-то не получается в этой жизни, они удивляются – почему?

А ведь всё просто. Просто действует Закон Кармы. Подличал, завидовал, делал кому-то гадости – изволь отвечать. Злоба всегда привлекает ответную злобу, а плохие поступки ухудшают Карму. Можно сказать и другими словами – не греши, не желай зла другим и так далее, всё по канонам православия. Или любой другой религии. Ведь в основе любого религиозного учения лежит кармический принцип – зло порождает зло, добро приносит добро в ответ. И когда сегодня кто-то живёт в роскошных хоромах, купается в роскоши и сам чёрт ему не брат, люди думают – вот, мне бы так… А потом вдруг с этим человеком случается какое-то несчастье. После чего вряд ли кто уже ему позавидует. Нечему завидовать – богатство не является эквивалентом счастья. И здоровье не купить ни за какие деньги. И счастье не купить. И уважение, и любовь собственных детей. Вот как раз дети – это прекрасная демонстрация Закона Кармы. Потому что не только на том, кто его нарушает, отражаются кармические последствия. Очень часто они переходят к детям…

Москва, год 1977, ноябрь

Баня была шикарная. Не Сандуны, конечно, да там пафоса больше, нежели собственно бани, но вполне приличная такая банька. В Сандунах давным-давно собиралась как бы элита, эдакий клуб сливок общества. И сама обстановка в стиле «ампир» – все эти колонны, позолота, мрамор – всё это позёрство и понты.

А здесь – скромно, но со вкусом. Банька в Подмосковье, на берегу речки, как говорится – для своих. Нет, понятно, что это была какая-то КГБ-шная заначка – то ли явка, то ли захоронка для агентов какая. В общем, служебная хата, точнее, служебный дом. Явно не генеральская дача, хотя вначале, когда Максим появился здесь первый раз, он почему-то подумал, что это именно чья-то дача. Может, не генерала, но полковника – точно. В 70-е годы прошлого века сотрудники спецслужбы шили довольно скромно. Это Щёлоков позволил себе немного «приподняться», да и то уже в начале 80-х. Потому что Чурбанов, женившись на дочке Брежнева, стал строить из себя барина, вот и Николая Анисимовича зло взяло – подчинённый живёт круче начальника. И понеслось…

А пока простые сотрудники, что в МВД, что в КГБ, особо не шиковали. Были, как все – стандарт: машина, дача, квартира. Причём, авто отечественное – полковники имели «Жигуль» или «Москвич», генералы удостаивались «Волги», квартиры у всех были типовые, панельные, а дачи – небольшие домики и пару соток огорода. Впрочем, в то время о материальных благах ещё не сильно-то и пеклись, больше радели о деле…

Вот и эта дача была типичной дачей или военного в небольших чинах, или инженера, работающего на предприятиях типа московской фабрики «Красный Октябрь», завода имени Лихачёва или, на худой конец, на Останкинском молочном комбинате. Такие работники получили свои земельные участки в Подмосковье, а теперь это была уже практически Москва. По крайней мере, до Бесединского моста от Замоскворечья всего полчаса на машине – и вот ты уже в раю. Берёзовая роща, речка, и баня!

Все попаданцы собрались сегодня здесь. Эдакая почти что тайная вечеря. Не было никого из посторонних – ни Шардина, ни Леонова, ни кого-то из отдела «Омега». Не было и Мерлина, а также двоих других «экстрасенсов». Наконец-то все пятеро «пришельцев» смогли остаться одни. И просто отдохнуть от всей той кутерьмы, которая приключилась с ними за последний год. За год пребывания в прошлом.

Макс взял уже распаренный веник и направился в парную

– Караул, Сталевар идёт. Мужики, линяем, счас Макс тут филиал ада откроет! – заорал Витя Уткин и, как ошпаренный, выскочил из парной.

За ним бочком-бочком выполз красный, как рак, Ваня Громов. И только Кёсиро Токугава невозмутимо остался сидеть внизу, на первой полке. Как ни странно, японец очень любил русскую баню. Не сауну, а именно русскую баню, с влажным паром, на дровах. И хотя в Японии бани – сэнто – это просто купальня, то есть, бассейн с горячей водой, а паровые бани практически исчезли, Кёсиро, после того как его семья переехала в СССР, очень полюбил русскую баню. В Ростове, где они жили до окончания Костей Токугава советской школы, бани были повсюду – и русские, и турецкие, а потом ещё стали появляться новомодные финские сауны. Но Костя-Кёсиро считал сауны таким же баловством, что и японские сэнто-купальни – сидишь себе и потеешь, греешься.

То ли дело русская баня – и погреться можно, и продышаться, особенно если побрызгать на раскалённые камни водой с добавленным в неё эвкалиптовым маслом. А потом, когда уже разогрелся, так здорово ополоснуться в холодной воде и зайти уже под веник. Впрочем, систем парения множество – можно полежать минуты три, разогреться, а потом берёзовым веничком пройтись по всему телу, растереть, размять. Или же выйти, ополоснуться и лечь уже под дубовый веник, когда пар добавляется, и веник уже почти обжигает.

Именно такой вид парения – по-сибирски – как раз и уважал Максим. Кёсиро был не таким фанатом бани, как Зверь, но на Донбассе пару раз присутствовал на банном ритуале, который Макс устраивал для всех желающих. Поэтому просто решил просто посидеть внизу и подышать.

Между тем Макс вылил на каменку пару ковшиков воды, пар зашумел и стало ощутимо жарче.

– Тише, командир, мне моя кожа ещё пригодится, – улыбнулся Токугава.

– А чего ты тут валяешься? Иди к нашим братьям по оружию, они там, небось, уже пиво открыли. Здесь остаются только самые стойкие, – ответил тут же Макс.

– Самые толстокожие – ты это имел в виду? Прости, командир, но мне пока хватит и просто посидеть, подышать. Если хочешь, на второй заход я тебя попарю.

– Не подлизывайся. Сиди пока, дыши, я сам разогреюсь.

С этими словами Макс стал понемногу обмахивать себя дубовыми вениками, потому что пар и вправду немного обжигал. Но Зверь начал с ног и как раз ступни очень благоприятно отреагировали на его приёмы с вениками, которыми он то прижигал, то поглаживал стопы, а потом и колени. Управившись с ногами, Максим перешел на спину, а закончил ударами по груди и животу.

– Ты прямо, командир, самобичеванием занимаешься. Сколько раз смотрел на твои упражнения, не понимаю – как после таких варварских приёмов на твоём теле не остаются следы ожогов? – пошутил Кёсиро.

– Так сам же сказал – остаются толстокожие. У меня кожа, как у носорога, дублёная. Меня чтобы прогреть, надо постараться… Вот попробуешь на второй заход – поймёшь. А если хочешь – я тебя попарю по-своему, тебе понравится, – Макс закончил обмахивать себя вениками и просто лежал на полке, положив их себе на лицо.

Пахло полынью и мятой…

Когда все вволю напарились, расселись за столом в предбаннике и просто наслаждались покоем, тишиной, расслабленным состоянием и… Нет, пива, которое упоминал Максим, не было. Не потому, что реально мальчикам, в телах которых пребывало сознание взрослых попаданцев, было по 13-14 лет и рано им было употреблять этот напиток. Просто некоторые продукты, как говорится, банально душа не принимала. Только Витя Уткин, который после чешского пива «Жигулёвское» просто терпеть не мог, употреблял этот напиток. Поэтому ему в ежедневном спецпайке регулярно доставляли пару бутылок «Пильзнера». Ваня Громов вообще не употреблял пиво и другие алкогольные напитки. Миша Филькенштейн, кстати, тоже. Ну а Кёсиро крепче чая ничего не пил. Вернее, в будущем, понятное дело, алкоголь он употреблял, но сейчас, как он однажды объяснил Максиму, просто не было желания.

Так что, когда первая часть банного ритуала закончилась и все отдыхали, Кёсиро пил зелёный чай, Макс потягивал полюбившейся ещё с детства напиток «Байкал», Ваня Громов пил минералку «Боржоми», а Витя Уткин выжимал себе апельсиновый фрэш – всё-таки привычки бывшего, точнее, будущего замминистра давали о себе знать. Миша Филькенштейн предпочёл квас, правда, не совсем обычный – он специально готовил его сам по какому-то своему секретному рецепту. Квас у него получался ядрёный, отдававший дрожжами и какой-то закваской, но жажду утолял мгновенно.

– Макс, а чего ты этот совковый «Байкал» пьешь? Фигня же! Вон, те же «Ессентуки» или «Боржоми» – крутая минералка. Ещё не испорченная! – не утерпел Уткин.

Максим поднял расслабленный взгляд на Витю и нехотя ответил.

– Потому, Витёк, пью «Байкал», что он как раз и напоминает мне моё детство. То, которое осталось только в моей памяти. Потому что сейчас я себя ощущаю эдаким туристом. Как в автобусе, в своё тело сел и погнал. Я ведь не могу сейчас всё переживать, как тогда, когда был мальчиком. Тогда всё было впервые, всё было новое, неизведанное. А сейчас… всё как бы уже было, понимаешь? Вот я и пытаюсь те воспоминания как бы породнить с этой действительностью. Это, как если бы ты на старости лет вдруг снова влюбился…

Уткин хохотнул.

– Да уж… влюбился. Мне, кстати, не мешало бы уже пару раз влюбиться. Организм требует. А у вас как с этим, мужики? На школьниц небось в школе заглядывались?

Лицо у Миши Филькенштейна внезапно закаменело, он резко отодвинул кружку с квасом, встал из-за стола, и, не говоря ни слова, вышел на крыльцо, закрыв за собой дверь.

– Чего это он, – недоумённо спросил Уткин.

– Витя, ты иногда, прежде чем что-то сказать, подумай. Совсем за метлой не следишь, – постучав себе пальцем по лбу, сказал Макс.

– А что я такого сказал? Можно подумать, вам сны эротические не снятся… Ну, тебе, Макс, может ещё и рано, а мне, извини, уже 14 стукнуло, я и в будущем своём каждый день практически новую бабу имел или если постоянная была – и то в день не меньше трёх раз. Как говорится, руки-то помнят… точнее, не руки… – Уткин, оправдываясь, взмахнул руками, чуть не свалив со стола бутылку с минералкой.

– Ты, Витя, только о себе и думаешь. Ты же не знаешь, что у Филина за душой, каким он был в своём будущем… точнее, будет. Да и наши вот с Максом истории тоже как бы не такие фривольные, как у тебя… – как бы в никуда внезапно сказал Костя Токугава.

И тут внезапно начал говорить всегда молчавший Ваня Громов.

– Знаете, мужики, а я здесь боюсь вот этого всего… ну, с девочками. Понимаете, да, мне сейчас 13 лет, но в душе, то есть, в теле-то мне 48. И я, как представлю себе себя с малолеткой какой… Нет, я понимаю, что у меня сейчас юношеский пуберальный период…

– Пубертальный, Ваня, – поправил его Кёсиро.

– Ну, хорошо, пубертальный. Короче, в теле половое созревание я как бы наблюдаю и понимаю. Но и что? Во-первых, я ведь про это всё знаю – и как, и куда, и почему. Макс правильно сказал – раньше всё было новое, неизведанное. А сейчас… Не будет у меня ни любви, первой там или второй, не будет. Я вообще сомневаюсь, что смогу полюбить какую-то писюху… Ну даже если взрослую девушку попытаюсь привлечь… Хотя какая там взрослая будет со мной, с 13-летним пацаном панькаться? Но, допустим, какую-то там 20-летнюю я смогу увлечь, допустим. Но всё равно кто она мне? Она же по уму, по своему развитию ну та же малолетка! И если я с ней… Она что обо мне подумает? Если я её в постель потащу? И я как себя буду чувствовать? Малолетним развратником? – Ваня в сердцах залпом глотнул стакан минералки, поставил пустой стакан на стол и откинулся в кресле.