Манглабит Варанги

Глава 12

…Мерно покачивается монера на невысоких волнах… Последние гонит ветер, изредка налетающий на просторах полноводного и неожиданно широкого озера. Подумать только, западный берег Аскании не увидеть даже в самый яркий, солнечный день! Зато днем хорошо различим горный хребет, окаймляющий «скифское» озеро с севера… Почему «скифское»? Потому что его греческое название произошло от ассирийского названия скифов, ашкуза…

И вот теперь беспокойно ерзающий, все никак не способный заснуть на узкой гребной скамье манглабит русичей уцепился мыслями за чувство невольного родства… Со скифами? Наверное, именно с ними — только не с современными печенегами, коих ромеи по привычки кличут «скифами» (а может, действительно ведают о далеком родстве двух кочевых народов, живших в совершенно разные времена). Нет, с древними, настоящими скифами, в честь которых и дали название озеру! Ведь если на то пошло, в крови русичей течет и скифская кровь — скифов-сколотов, сменивших кочевой образ жизни на удел пахарей, земледельцев. Да и прочих скифов, вначале разбитых сарматами, а после добитых гуннами — последние выжившие укрылись в лесах, раскинувшихся к северо-востоку от Танаиса, как его именуют греки, или Дона, как его величают сами русичи…

Давно уже ушли в небытие славные кочевники, жившие в степях между Доном и Итилем, Доном и Днепром — да на берегах «Русского моря», в древности именуемого эллинами Понтом Эвскинским. От них осталась лишь малая толика крови, текущая в венах современных русичей, древние курганы с сокровищами — да старые названия… И вот именно из-за этого названия Роман вдруг почуял необъяснимое родство — и тихую, безмолвную печаль. Словно Аскания есть кусочек его древней, навеки потерянной родины, неожиданно обратившейся к манглабиту из глубины веков…

Не потому ли сыну Добромила сейчас так покойно и легко на душе — и в то же время немного тоскливо? Не потому ли такими родными сейчас ему кажутся звезды на ночном небосводе? Звезды, ласково светящие русичу, волнуя его истерзанную душу…

От необычных для себя размышлений сотника русичей отвлек дальний, негромкий — но все же отчетливо различимый всплеск. Самсон слышал что-то отдаленное и ранее — но списывал все на озорство хищных рыб, гоняющих в ночи местных карпов. Однако теперь этот звук насторожил манглабита — и сев на скамью, он до боли в глазах вгляделся в сторону послышавшегося ему всплеска… И ничего не увидел. Ночная тьма надежно скрыла водную гладь от взора гвардейца — новолуние, что поделать. А света звезд достаточно лишь для того, чтобы разглядеть соседние с его собственной монеры, полукольцом перекрывшие гавань Никеи…

— Ты слышал плеск?

Роман обратился к дозорному, дежурящему на носу корабля — и тот после короткого размышления негромко ответил:

— Может, рыбы резвятся?

Но манглабит, чья чуйка уже всерьез затрезвонила о возможной опасности, отрицательно мотнул головой:

— Может и рыба. А может турки сели на лодки и гребут к нам, надеясь взять нас сонных в кинжалы! Поднимай людей, пусть оденут брони, приготовят соленарии и сулицы — а заодно разбуди и греков. Им готовить к бою хейросифон и править монерой… Эй, дозорный на ладье Микулы! Поднимай своих, пусть приготовятся к сече!

На каждой из двух десятков монер разместилось по полсотни варангов — таким образом, сотня русичей Самсона, все же посаженная Татикием на корабли, была вновь разделена на два отряда, заняв соседние «ладьи». Кроме того, по левую руку от монеры Романа встали и урманы, коих русичи выручили в последнем бою. Уцелевшую полусотню (с учетом пополнения) возглавил ветеран варанги Олаф по прозвищу «Бродэкс» — или Олаф Секира, названный так в честь своего излюбленного двуручного топора… К воинам последнего Самсон обратился на греческом:

— Вставайте, ленивые лежебоки! Разоспались, принцески? Сейчас сарацины вам покажут, как мирно почивать на их озере!!!

После схватки с турецкими лучниками пользующийся среди урман «Бродэкса» незыблемым авторитетом, сын Добромила может себе позволить немного поиздеваться над соратниками! Памятуя о бесчисленных издевках последних на прошлом марше… Кроме того, запаса этого авторитета должно хватить, чтобы угомонить урман — коли нападение сельджуков приключилось лишь в воображении Романа, воспаленном от усталости и переживаний!

Но между тем, плеск воды стал более различимым и отчетливым…

— Калинник! Как там твой горыныч, готов дышать пламенем⁈

В этот раз манглабит обратился к греческому мастеру — тезке изобретателя греческого огня. Быть может, даже дальний родственник? Русичи немного посмеивались над именем ромея, кажущегося им схожим с названием знакомой им северной ягоды. На что мастер без обиды заметил, что имя его образуется из двух греческих слов, «каллос» и «найка», «прекрасный» и «победитель»… В свою очередь сопло ручного орудия, именуемого Самсоном «огнеметом», украшено головой свирепого змея — дань традициям, что поделать. Хотя русич видел более крупные огнеметные орудия на полноценных боевых дромонах, сифонофоры — так те были украшены львиными головами…

— Не бойтесь, господин сотник, хейросифон готов к бою!

— Ну, раз готов…

Манглабит напряженно вслушался в ночную тишину, уже побеспокоенную недовольными голосами и возгласами разбуженных посреди ночи ратников — но теперь плеск смолк, словно бы его и не было!

Неужели действительно рыбы⁈

Роман постоял на носу монеры еще несколько мгновений, раздираемых внутренними противоречиями — поднять общую тревогу, и тем самым выдать себя на посмешище, как варанг, испугавшийся рыб? За это можно получить и взбучку от спафарокандидата их тысячи… Или же промолчать, успокоить людей, дать им уснуть — и остаться в дураках, если сарацины просто остановили свои лодки в нескольких десятках шагов от его судна, и ждут, когда потревоженные сотником русичи улягутся⁈

В конце концов, решив довериться разбередившей душу чуйке, определив для себя, что лучше показаться дураком, чем быть им на самом деле, манглабит поднес к губам витой турий рог — и гулко затрубил в него, пробуждая ото сна всю эскадру ромеев! Один раз, другой, третий… А после что-то опасно загудело, зажужжало в ночи — и к изумлению Романа, гулко ударило в самый нос монеры, за которым укрылся сотник! И даже в густой ночной тьме варанг разглядел оперенную стрелу…

— Щиты!!!

Дикий крик Самсона опередил вражеский залп всего на мгновение — но поднять щиты над головами успели далеко не все воины. На «ладью» русов обрушилось не менее двух десятков стрел, ранив четверых ратников…

— Менее ста шагов, Калинник! Сумеешь достать⁈

Замерший позади гвардейского офицера греческий мастер, укрывшийся за его червленым щитом, с усмешкой ответил:

— Нет, на таком расстоянии бесполезен и сифонофор. Но немного огня подсветит озеро, даст нам разглядеть сарацин… Если что — сблизимся и тогда уже подожжем их!

На последних словах глаза греческого мастера плотоядно сверкнули — или Роману просто показалось в ночи? Так или иначе, манглабит прикрыл щитом ромея, колдующего над ручным «огнеметом».

— Все, в сторону!

Сотник поспешно отклонился — и с носа их монеры вдруг ударила струя жаркого пламени, обжигая открытые участки кожи ладоней даже на расстоянии! Только сейчас Самсон заметил, что руки самого грека защищены перчатками, пропитанными особым огнеупорным составом…

Тугая струя пламени, уже изрядно рассеявшаяся перед падением в воду, преодолела всего два десятка шагов — естественно, никого не достав. Однако, как и предсказывал Калинник, она выхватила из тьмы небольшие рыбацкие суденышки и утлые лодки сарацин, во множестве скопившееся на пределе видимости — всего в шести десятках шагов от «ладьи» русичей!

Кроме того, с небольшим промедлением огонь ударил и с носа монеры Микулы, и Олафа, окончательно рассеяв ночь подле их «ладей». Наконец, по всей линии ромейских судов загремели призывы браться за оружие, да повсеместно раздается рев рожков…

— Слышишь, манглабит — если подгребем поближе, я их достану!

Роман, вновь поднявший свой щит над греком, и как раз считающий удары турецких стрел о доски защиты (насчитал уже три), с тревогой обернулся на воев, также прикрывшихся щитами, после чего с сомнением уточнил:

— А огонь? Он же не тухнет в воде?

Но Калинник, отблески огня в глазах которого предали ему весьма воинственный и даже жутковатый вид, только отмахнулся:

— Обойдем лужу! А если нет — борта монеры укрыты пропитанными уксусом воловьими шкурами, они долго не разгорятся. Ну а как зачнут — так отплывем подальше от пламени, и просто сорвем их с бортов, скинем в воду… Решайся, манглабит! Иначе сарацины засыпят нас стрелами!

Немного поколебавшись, Самсон обернулся к ратникам:

— Братцы, гребем вперед! Первая скамья со щитами, прикрывает вторую — вторая на весла! Третья — со щитами, четвертая на весла! И так до конца, да поживее! Да кормчего не забудьте прикрыть!

Прошло всего несколько мгновений — и, как только греческая команда подняла якорь, монера тронулась с места, посылаемая вперед мощными гребками русов. Кормчий, прекрасно осознав свою задачу, провел «ладью» мимо расползающейся по озеру огненной лужи — а от усиливающегося обстрела турок варангов прикрыли запасные щиты, густо развешанные вдоль обоих бортов. В свою очередь сельджуки, уже осознавшие возможности греческого судна, потянулись назад, надеясь уйти от огнедышащего «дракона» монеры! Но последняя даже с половиной гребцов следует куда как быстрее сарацин…

— Все, в сторону, манглабит! Сейчас я им устрою…

Роман вовремя шарахнулся от Калинника — а последний уже ударил огненной смесью по ближнему турецкому кораблю! И суденышко, попавшее под густую струю жидкого пламени, способного гореть даже на воде, вспыхнуло в один миг! От ударившего по ушам дикого крика заживо горящих сарацин спину Самсона обдало смертным холодом…

Применение греческого огня в одночасье склонило чашу весов боя на сторону ромеев; вовремя замеченные турки были встречены пламенем, извергнутым хейросифонами большей части монер греческой эскадры. И ливень стрел, обрушенный сарацинами на уже изготовившихся к бою и облачившихся в броню гвардейцев, не дал сельджукам особого преимущества…

Однако, как гласит одна мудрая поговорка — темнее всего под пламенем свечи!

Увлеченные уничтожением турецкой флотилии варанги не обратили ровным счетом никакого внимания, что ведущие в гавань «морские» ворота Никеи открыты. И что сквозь них уже с начала боя спешно выносят небольшие лодки, ранее убранные внутрь крепости… Теперь же эти лодки спешно заполняются сельджукскими воинами, и отплывают из гавани, взяв курс на ромейские монеры!

Так вот Роман понял, что происходит неладное, лишь когда на хвосте его монеры вдруг раздался отчаянный крик одного из греков:

— Кормчего убили!

Обернувшись же, сотник увидел в свете жаркого пламени, охватившего уже несколько турецких суденышек, целый рой сарацинских лодок, приближающихся к его «ладье» с тыла! Причем турецкие лучники уже начали обстрел, убив кормчего — и ранили троих воинов, развернутых к новому врагу спиной. Последние держали щиты над головами, не чая получить удара с тыла…