Самый лучший комсомолец. Том шестой

* * *

Из столовой отправились на квартиру, в которой временно проживает Матвей Феофанович Бондарь, фаворит первого тура «голоса» и токарь четвертого разряда. Конкурсанта расположили в хрущевке по адресу Карла Маркса, 4, на втором этаже. Поднявшись по лестнице, в процессе одобрительно поцокав языком на гладенькие, крашенные синей краской — потому что дом новый! — стены и горшки с цветами на подоконниках подъезда, я позвонил в звонок.

Мужик открыл примерно через минуту, будучи одет в тельняшку и треники. Увидев нас, он смутился и буркнул:

— Здрасьте.

— Здравствуйте, Матвей Феофанович, — поздоровался я, представил дядю Семена и Вилку.

— Зайдете? — предложил он. — Чайник поставлю.

— Зайдем, — согласились мы.

Оставив нас в прихожей — типовая обстановка: вешалка, шкафчик для обуви, шкаф для одежды, тумбочка для мелочей — конкурсант убежал на кухню. Раздевшись, мы встретились с ним у входа в гостиную. Еще здесь есть спальня, «двушечка» же — однокомнатных в Хрущевске принципиально не строят. Прошествовав в комнату вслед за хозяином, сели на «ширпотребный», обитый зеленым сукном диван. Ну не те мощности, чтобы кооперативный, пусть и мне принадлежащий, в каждую квартиру покупать — тупо не хватает. Напротив нас — стенка со стоящим на ней цветным телеком — предоставляется не всем, большинству жильцов приходится покупать на свои или «подъемные». Справа и слева от дивана — кресла. Конкурсант выбрал правое, около выхода из комнаты — сподручнее бегать до чайника.

— У вас просто удивительный голос, Матвей Феофанович, — начал я с комплимента.

— Спасибо, — поблагодарил он.

— До финала вы дойдете точно, — продолжил я. — А он — почти через полгода. Это время я предлагаю вам не тратить на работу на заводе. У вас английский хороший? — проверил инфу из «папочки».

— Всю жизнь учу — мать переводчицей работала, — кивнул он. — Мне языки учить интересно, я еще немецкий знаю и испанский.

— Отлично! — одобрил я. — В таком случае предлагаю вам перевезти семью сюда — работу Антонине Афанасьевне найдем, Любу в школу устроим — и начать под руководством специалистов приобретать техасский акцент и учиться петь в народном американском стиле «кантри».

— Какое «кантри»? — напрягся он. — Я не американец, чтобы ихние песни петь! Я вообще Америку терпеть не могу — это ж главный оплот капитализма, а я — кандидат в члены Партии!

— И хорошо, — покивал я. — Нам американец и не нужен, нам нужен тот, кто их ненавидит и хочет послужить торжеству мирового коммунизма. Наша задача — победить стратегического врага на его поле, затмив вами всех остальных кантри-певцов. Это — дело государственной важности, Матвей Феофанович, и ваша жизнь после согласия прежней уже не станет. Но, прежде чем отказываться, пожалуйста, вспомните о Магомаеве, Хиле и прочих — они более чем довольны. Вот мой номер, — оставил на журнальном столике визитку. — Не будем мешать вам думать.

И мы покинули квартиру, оставив там очень задумчивого Матвея Феофановича.

— Согласится, — выразила уверенность Виталина.

— Согласится, — подтвердил я.

— Я бы на его месте согласился, — кивнул дядя Семен.

— Теперь, если откажется, нам всем будет неловко, — радостно подытожил я, и мы поехали на студию.

По пути набросал список того, что нужно «Красному страусоводу 2.0»: прядильный цех для переработки шерсти альпаки в полотно, заводик по производству майонеза из перепелиных яиц, тушеночный завод — тушенка из индейки явно найдет немало покупателей — и мануфактурка по выделке кроличьих шкурок. Породу отправим ангорскую, будем из шерсти делать пушистые кардиганы и продавать в мамином магазине за странные деньги. Спорим купят? Все эти постройки, само собой, идут в «нагрузку» к уже убывшим туда стройматериалам и строительным бригадам.

Когда мы проезжали около администрации, на ее крылечке обнаружился отец Никодим, помахавший нам рукой.

— Останавливаемся, — решил я.

Вилочка остановилась, и я вышел поговорить с попом.

— Что-то забыли, отец Никодим?

— Не забыл, — поправил он и признался. — Смалодушничал.

— А потом помолились и набрались решимости? — предположил я.

— Так, — подтвердил он. — В Хабаровске церкви нет.

— Хотите заполнить пустоту?

— Его святейшество в Москве хлопочет, — пояснил Никодим. — Но патриарх никонианский палки в колеса ставит.

— Выбивая себе православный храм нового, так сказать, образца, — понял я.

— Так.

— А мне-то что? — пожал я плечами. — Что один храм, что другой — бог-то один, и я совершенно уверен, что ему все равно, сколькими там пальцами паства крестится.

— Если разницы нет, значит можно и нам церквушку выделить, — заметил Никодим.

— Тоже верно, — признал я справедливость его слов. — Но денег на это у меня нынче нет — я вам выбью разрешение на реконструкцию и использование, но дальше вы сами. И свечками торговать будет нельзя.

— Стяжательство — грех большой, — ответил он. — Помоги, а мы за тебя Богу молиться будем.

— У бога и без меня дел полно, — отмахнулся я. — Езжайте с миром, отец Никодим, я прямо сейчас куда надо позвоню, и через неделю бумаги будут готовы — приезжайте, восстанавливайте.

— Иди с миром, — перекрестил меня поп и отправился на автобусную остановку, откуда отправится в Хабаровск, и уже оттуда — домой, на Алтай.

Я же вернулся в машину и устроил привычный мозговой штурм с Вилкой на тему «чем чревато»:

— Большинству граждан на самом деле все равно — кресты на церкви есть, купола есть, под ними — поп и иконы, значит — все нормально. Никаких религиозных расколов из-за этого не будет: у нас в конституции написано, что СССР — светское государство, а на дворе так-то двадцатый век кончается — ну какой тут церковный раскол?

— Грустно, — призналась Вилочка. — Церкви восстанавливать меньше года назад разрешили, а уже патриархи друг другу на пятки наступают.

— И нам оно на руку, — кивнул я. — Потому что земля слухами полнится, и на обоих патриархов за такие проделки народ будет насмешливо плевать — вместо окормления христиан, они за паству друг другу глотки рвут. Да плевать, пусть в Москве голова болит — они там в подковерных интригах опытные, а вреда, как ни крути, не будет — разве что получится, что у нас здесь старообрядческий край, а по ту сторону Урала — Никонианский. Но по религиозному признаку страну не развалить, а три-четыре уголовных дела в год на особо радикальных деятелей завести не жалко — радикалов никто не любит, они всем мешают.

— Звони, раз обещал, — одобрила Виталина. — Ты прав — вреда не будет.

— Придурошные мракобесы, — вздохнул я. — У вас один бог, один канонический текст, а вы которое столетие подряд друг друга терпеть не можете. Ладно при Иване Грозном — там на кону чудовищная прибавочная стоимость лежала, а еще внешнеполитический фактор в виде верхушки православной церкви в руках у османского султана, но теперь-то какого хрена? Это — гордыня и алчность, как они есть, но толковый поп найдет миллиард потешных аргументов, чтобы сохранить и преумножить собственное влияние, и плевать, как это аукнется на жизни граждан — она же все равно земная, временная, а основная — где-то там, за порогом.

Не люблю попов.

— Может и правда старообрядцы лучше, — продолжил я. — У них хотя бы «Житие протопопа Аввакума» интересное, симпатию вызывающее — понятно, что это пропагандистский материал, но Аввакум создает впечатление хорошего дядьки. Да и Никодим вон — не с шофером личным прибыл, а без пяти минут на перекладных.

— Юродствует, — фыркнула Виталина.

— Не исключено, — согласился я. — Ну хоть свечками торговать нельзя. Раньше как было? Вот стоит храм, а около него — лавка церковная. А в лавке все в три-четыре раза дороже, чем должно, и при этом поп от уплаты налогов освобождается, тратя сверхдоходы на свои нужды — как правило, золотое убранство для своих построек и личный уровень потребления церковных иерархов. Получается — государство в государстве, которое хрен пойми чем занимается, ничего не производит, зато прибавочную стоимость гребет обеими руками. Тупо черная дыра! Нет уж, нам такого не надо — только на пожертвования и на свои, а торговля — открывай кооператив, плати налоги, участвуй в экономической жизни страны на общих основаниях.

— Не пропадут, — кивнула Вилка. — У нас купцы церкви строить всю историю любили, и некоторые кооператоры их примеру последуют — это же удобно: сколько бы дерьма не сделал, построй попу домик, и мигом от грехов очистишься.

— Индульгенция, — кивнул я. — Старинный, уважаемый механизм. Строить что-то для людей — это полная фигня, это же быдло, оно все равно не поймет и не оценит. А вот церковь — это сразу к богу прямая дорога, это уже приятно. А еще и попы в ушко так умиротворяюще нашептывают, какой ты молодец и спасешься.

Прибыв к студии, отправились в нужный павильон, и я прямо из фойе позвонил в Москву, куратору «по мракобесам», который пообещал все уладить как можно скорее — даже недели не потребуется. Но на этом — всё, больше никому углы срезать помогать не буду: хотите бодаться, бодайтесь, а мне и без ремонта точек по оказанию оккультных услуг есть чем заняться.