Конторщица-2

Глава 16

Красный Маяк в лучах разгорающегося утра был столь же печален, как несоленый омлет сегодня на завтрак, так как будить Римму Марковну не хотелось, а где нынче стоит соль, я не нашла.

Автобус сердито чихнул на прощанье, щедро дополнив утренний туман выхлопными газами, и я осталась на безлюдной улице одна. Дорогу до дома родителей Лидочки Горшковой я знала, так что уверенно двинулась по знакомому маршруту, стараясь не вляпаться в свежие коровьи лепехи.

Возле дома с синим забором выскочила мелкая плешивая собачонка, пару раз неубедительно тявкнула, обнюхала меня и увязалась следом, дружелюбно помахивая войлочным хвостом в репейниках. Во дворах полифонически многоголосым каноном подняли гвалт петухи, далее, расхлябанным риспостом, заскрипели колодезные журавли, потом где-то взволнованно вякнуло радио, сходу нарушив всю пасторальную композицию — деревня проснулась и зажила будничной жизнью.

— Ну, наконец-то! — хмуро отметила мое появление лидочкина мама, когда я вошла во двор. — Долго же ты пропадала.

— Не могла раньше, — я с облегчением опустила тяжеленные сумки на землю.

— К родной матери и не могла она! — нахмурилась та и перелила воду из ведра в большую бочку.

— Я в институт поступила, в педагогический, к экзаменам готовиться надо было, — попыталась оправдаться я.

— Лучше бы внуков рожала, — буркнула лидочкина мать, с грохотом отставила ведро и хмуро добавила, — Молоко в крынке на веранде, хлеб знаешь где, каша на плите, сама грей.

— А где отец?

— Стадо погнал, сегодня наша очередь, — проворчала мать, переобуваясь в глубокие калоши. — Ты чего тут как пень встала?

— Я вам подарки привезла.., — начала я, указывая на раздутые сумки.

— Потом подарки-шмодарки, — сердито отмахнулась она, перевязывая старый замызганный фартук, — сейчас огород вон поливать надо, пока солнце не так шпарит. Поешь и приходи давай быстрее — полоть будем.

Я вздохнула. Если бы не странная фотография — в жизнь бы сюда не приехала. Вот разузнаю все и больше ноги моей здесь не будет…

— Да тяпку бери с красной ручкой! Отец вчера наточил, — крикнула из-за тына мать.

Я мысленно застонала.

Солнце шкварило как на Антильских островах, с той лишь разницей, что там ты загораешь добровольно, на уютном шезлонге у синего моря, а здесь жопой кверху и с орудием труда в мозолистых руках. Я злобно вонзила тяпку в заросли пырейника, заодно опять подрезав куст картошки. Твою ж мать! Воровато оглянувшись, не видит ли кто, я воткнула срубленный куст обратно и аккуратненько прилепила черноземом — до вечера как-то продержится, а там я свалю отсюда и пофиг. Таких результатов моей неосмотрительной жопорукости образовалось уже с небольшую плантацию, ну, что тут поделаешь — не ботаник я, отнюдь не ботаник!

— Лидка! — звонкий голос хлестнул сзади, и я чуть не подпрыгнула, почти застуканная на месте преступления. — Скобелева!

Я осторожно обернулась, утирая едкий пот со лба грязными руками — на меже стояла изрядно побитая жизнью то ли бабенка, то ли очень немолодая девушка, в платке, линялом халате и синих трениках с пузырями на коленях. В руках она держала цепь, на другом конце которой была однорогая коза с бородой и огромным волосатым выменем.

— Привет! — разулыбалась немолодая девушка, сверкнув металлическим зубом, и предупредительно дернула цепь, чтобы коза прекратила жрать какие-то сельскохозяйственные культуры, — тыщу лет тебя не видела. Ты как там? В городе, говорят, живешь?

Пока я соображала, кто это и что мне нужно ответить, она продолжила, скороговоркой:

— Ты слышала, Райка опять родила. И опять двойню. Пашка ее чуть не охренел, так ругался. А Зинка замуж вышла, за Кольку, с Чесноковки который. А Ванька…

Поток информации хлынул могучим массивом в мой мозг, трафик переполнился, и я успевала лишь растерянно хлопать глазами.

— Так ты идешь? — нетерпеливо вдруг повторила она, звякнув цепью.

Очевидно, из-за столь мощного перегруза мой мозг подзавис и часть информации ушло «в молоко».

— Куда? — осторожно уточнила я, пытаясь выйти из транса.

— Так я ж говорю! — разразилась новым монологом немолодая девушка, — В школу же! Встреча одноклассников у нас сегодня. Забыла, что ли? Мы же в прошлом году еще договорились, что соберемся. Так ты идешь?

Капец!

Заслуженная девушка со следами трудной судьбы на лице, оказалась Лидочкиной одноклассницей! А выглядит лет на десять старше. А то и на все пятнадцать. Женщины здесь быстро стареют.

Фух, что-то я аж расстроилась. Не хочу также.

Но сходить надо бы. Во-первых, просто любопытно, во-вторых, лучше уж в школе потусоваться, чем огород полоть и с лидочкиной матерью общаться, а, в-третьих, если я не пойду без причины — меня не поймут, а нужно же здесь жить дальше.

— Конечно пойду, — скривилась я, случайно коснувшись кровавой мозоли на ладони.

— А что наденешь? — внезапно заинтересовалась моя собеседница, с легкой тревогой в голосе.

— А есть разница? — удивилась я.

— Ну, конечно! — взволнованно затараторила немолодая девушка, — Не можем же мы в одинаковых платьях прийти.

Капец. Оказывается, дресс-код тут посерьезнее, чем на каком-нибудь торжественном приеме в честь платинового юбилея королевы в Букингемском дворце.

В результате сложных переговоров, немолодая девушка (которую, как выяснилось, зовут Татьяна) пообещала принести мне одно из своих парадных платьев, решительно забраковав мой незамысловатый лук из джинсов и рубашки.

Татьяна не подвела и притащила увесистый тючок в дом Скобелевых.

— Сама погладишь, — заявила она, перекинулась парой слов с лидочкиной матерью и упорхнула собираться.

Я вернулась в комнату и развернула сверток, оттуда вывалилось изрядно мятое, лиловое, блестящее платье, обильно украшенное вышивкой, воланами, рюшами и какими-то чудовищными помпончиками. Мне стало тоскливо и остро захотелось обратно полоть огород.

Дверку рыжеватого шкафа, обклеенного овальными наклейками с девушками, украшало большое зеркало, с чуть облупившейся амальгамой. Я подошла ближе — на меня смотрела всё та же Лидочка Горшкова, правда неплохо так постройневшая, с нормальной прической и бровями. Я приложила блестящее платье к себе, глянула в зеркало и расхохоталась.

Тьфу, ты.

В общем, в результате я отправилась на встречу одноклассников в джинсах.

Школа деревни Красный Маяк находилась в небольшом одноэтажном здании, вытянутом буквой «Г» и напоминающим больше амбулаторию, чем общеобразовательное заведение. Клумба перед входом была густо засажена бархатцами, весь школьный двор утопал в яблонях-антоновках, а у забора в зарослях мясистых лопухов и глухой крапивы снисходительно паслись пресыщенные козы. В глубине двора торчали две старых теплицы и кочегарка красного кирпича.

Я вошла в дверь, над которой полыхала многообещающая надпись: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!», и осмотрелась. Нас собралось немного, примерно с десяток. Как оказалось, потом, это была встреча не только лидочкиного класса, а еще одноклассников на год старше и на год младше. Классы здесь были крайне малочисленными, к примеру, в Лидочкином — училось четверо.

Встречей рулила пожилая учительница, с неожиданно традиционным именем Марьиванна. Она была классным руководителем и заодно вела почти все гуманитарные предметы в школе.

Аниматором Марьиванна оказалась понимающим, так что после очень краткого и поспешного торжественного приветствия, вялого чтения стихов и порций ахов-вздохов, мы облегченно вручили ей гладиолусы, под старенький баян недружным хором исполнили песню «Вместе весело шагать» (и потом еще какую-то, про картошку), и, с чувством выполненного долга, наконец-то, сели пить чай с домашним пирогом.

В той, прошлой жизни, посещение встречи одноклассников по размаху и масштабу было сродни Королевскому Уимблдону, если не больше. Помню, все выделывались, как умели, демонстрируя пренебрежение к менее успешным одноклассникам, особо выделяя, если кто постарел, потолстел, не смог сделать карьеру и все такое. Здесь же было простенько и душевно: собрались, тихо повспоминали разные истории из школьной жизни, где-то посмеялись, где-то погрустили, но успехами не мерялись. Даже на мои джинсы ничего не сказали.

В общем, понравилось.

Марьиванна была из той, старой, породы советского учителя-интеллигента на селе. Она разговаривала исключительно на языке Горького, Паустовского и Державина (ага, все эти «ветр», «глас», «вострепещут»…). И, соответственно, ожидала от окружающих того же. В ее присутствии селяне не матерились, старались обильно не дышать чесноком и перегаром, и здоровались всегда уважительно первыми.

В общем, пока лидочкины одноклассники старательно исполняли песни под баян, я решила выяснить, в чем суть конфликта между переводчиками при разных художественных переводах Бальмонта.

— Бальмонт переводил со многих языков.., — задумалась Марьиванна, но я невежливо перебила.

— Нет же, кто именно переводил стихи Бальмонта на русский язык и в чем там отличия?

— Ох, Скобелева, Скобелева, — вздохнула Марьиванна, — как была ты троечницей, так и поныне не блещешь. Ну какие еще переводы Бальмонта? Он же писал исконно на русском!

— Как на русском..? — только и смогла выдавить я.

Марьиванна еще раз вздохнула, покачала головой и вышла из класса. Вернулась она с потрепанной книгой.

— Вот, сама погляди.

Я полистала. И зависла.

Марьиванна еще что-то говорила мне, а я сидела с отсутствующим взглядом. Сердце глухо бухало, отдавая в висках: Иван Тимофеевич соврал. Меня окружают лжецы.

— Лида, что случилось? — наконец, заметила мое состояние классная.

— Мне позвонить надо, — пробормотала я, резко вставая. — Где здесь телефон?

— Какой еще телефон? — удивилась Марьиванна. — Телефон в сельсовете только. Но он закрыт, выходной же.

Я расстроенно сникла — не доживу до завтра, внутри все аж кипит.

Увидев, как я расстроилась, Мариванна решительно сказала:

— Ладно, пойдем-ка, сегодня сельсовет сторожит Никитин.

— А он пустит? — усомнилась я.

— Так Алёша — мой ученик, — пожала плечами Марьиванна, мол, еще чего. — В нашей деревне все — мои ученики.

…

Я набрала знакомый номер.

Трубку долго не брали, наконец, издалека, сквозь треск послышался голос Ивана Тимофеевича:

— Алло? Слушаю! — закричал он в трубку.

— Иван Тимофеевич, это я, Лида Горшкова, — сказала я.

— Что? Алё! Алё! Лида? Лида, это ты?! Что случилось? — в голосе соседа отчетливо послышалось беспокойство.

— Иван Трофимович, а ведь Нора Георгиевна никогда Бальмонта не переводила, да?

— Ну, конечно нет! — Иван Тимофеевич расхохотался, весело. — Это же наш, русский поэт. А переводы он сам делал. Прекрасные, между прочим, переводы.

— Зачем же вы меня обманули? — молвила я, помертвевшими губами.

— Ну, во-первых, чтоб ты успокоилась и не ругалась из-за ерунды с Риммой Марковной, я-то думал — пошучу, мы посмеемся и всё. Кто бы подумал, что ты на филолога поступила, а таких вещей не знаешь, — уел меня сосед и уши мои запылали.