И аз воздам

Глава 2

Событие третье

Цветут, жужжат и чудно пахнутВесной поляны и лужки,И графоманы и поэтыСлагают о любви стишки

Алиса Патрикеевна

Ивашки с Сёмой Тугоухим добрались до Санкт-Петербурга через два дня после графа. Путешествовали неспешно, не загоняя коней, на дормезе. Для Семёна успели вышивальщицы смастерить – построить фрак хороший, с камзолом, понятно, и он изображал из себя барина бохатого (дормез-то княжеский). Бохатого, но неразговорчивого. Французского дезертир не знает. Приехали и подкатили к дому на Миллионной, куда Пётр Христианович опять заселился. Валериана Зубова в Питере не было, он уехал в Москву, помогать Константину, готовить Первопрестольную к коронации.

После приёма в Зимнем дворце прошло уже два дня, а ни от вдовствующей императрицы, ни от Александра вызова или приглашения не поступало. Пётр отправил Ваньку младшего следить за одним местом в Петербурге, а сам прошёлся по петербургским ювелирным магазинам. По дороге зашёл по сообщённому Беннигсеном адресу. Нужно было подкрепить свою идею по внедрению в войска новой тактики хоть парой бумаг, написанных авторитетом.

На Крюковом канале стоял длинный двухэтажный дом с двумя сиротливыми балкончиками. Номеров для домов ещё не придумали, но дом не спутать, точно его Леонтий Леонтьевич описал. Дом принадлежал некоему Дмитрию Ивановичу Хвостову, которому посчастливилось жениться на княжне Аграфене Ивановне Горчаковой – дочери генерал-поручика Горчакова и любимой племяннице Суворова. Хвостов сейчас был супер-пупер какой шишкой. Не много не мало, а обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода. Это не главный по тарелочкам, но это человек, который имел непосредственный доступ к императору и являлся связующим звеном между Синодом и монархом. Если что, то через век именно таким «Обер-прокурором» станет Победоносцев.

Дмитрий Иванович, кроме всего прочего был ещё и поэтом – графоманом, правда, в те годы слово «графоман» ещё не употреблялось, назывался более красивый термин – метроман.

Кроме разруливания склок среди монахов Дмитрий Иванович был ещё и поэтом. Написал множество стихов, перевёл на русский стихотворный большое количество импортных стихов, а ещё писал пьесы, которые с переменным успехом ставили в театре. Говорят, что Суворов попросил мужа любимой племянницы на смертном одре не писать стихов, а если не получится, не писать, то хотя бы не издавать их. Дмитрий Иванович предсмертную просьбу генералиссимуса не выполнит, он будет продолжать писать стихи, издавать их огромными тиражами за свои деньги и потом «дарить» – всучивать всем подряд. И станет объектом для насмешек всего Санкт-Петербурга.

Зашёл граф фон Витгенштейн в этот гостеприимный дом по той причине, что именно здесь около года назад скончался Александр Васильевич Суворов. Ему для реализации плана по изменению тактики ведения войны нужен был доступ к архиву Суворова. Во-первых, жаль будет если он сгорит в 1812 году, вместе со всей Москвой, а во-вторых, нужно добавить к этому архиву якобы записки самого генералиссимуса о «правильном» построении войск, об окопах, о правильном применении егерей, ну … Много чего можно добавить.

Как это сделать? Да, просто, сейчас есть в столице десятки людей, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что составляют прошения, пишут письма и завещания, и т. д. и т. п. Каллиграфы! Писарчуки. Стряпчие. И можно вполне найти среди них человека, который за небольшую денежку превратит измышления Петра Христиановича в наследие Александра Васильевича. Подделает почерк. Что сделать потом с товарищем? Чтобы не захотел сей тайной поделиться? Не решил пока Пётр Христианович, но, наверное, среди сей мафии писарчуковой есть такие, которые подделываю завещания. Преступники. Преступник должен сидеть в тюрьме? Или лежать на кладбище. Под гранитной плитой с надписью: «Никогда не упускайте возможности увидеть что-нибудь прекрасное, ведь красота – это почерк Бога. У усопшего почерк был ещё лучше».

Но сначала нужно получить доступ от обер-прокурора к этому архиву. С Хвостовым Пёрт Христианович был знаком шапочно. Петербург это большая деревня, все друг друга знают. Не было приглашения. А может и было? Давненько должно быть, при встрече на каком-нибудь балу или приёме обмолвился сей господин, мол заходите граф, будем рады … А если и не говорил, то не вспомнит об этом, а даже и вспомнит, то из вежливости не прогонит.

Брехт остановился перед дверью длиннющего двухэтажного дома на Крюковом канале и решительно постучал в неё подвешенным молоточком.

Событие четвёртое

У меня есть два недостатка – плохая память и что-то ещё…

Вообще, у меня отличная память на имена. Просто я не помню, какое из них твоё…

Дверь открыл ливрейный лакей, но из-за его плеча высунулась необычная рожица. Полная немолодая женщина в белом чепце улыбалась графу. Брехт её не знал. Но каждый раз его в таких случаях посещала мысль, что должно быть именно этот кусочек памяти Витгенштейна ему и не достался.

– Кхм, ваше превосходительство? – поклонился лакей.

Что-то явно не так. Вот только что?

– Это дом обер-прокурора Дмитрия Ивановича Хвостова? – попытался улыбнуться даме в чепце Брехт.

– Ну, что вы, граф, это мой дом, – махнула на него ручкой из-за спины лакея дама.

Граф? Получается, что он с этой тётечкой знаком. А Хвостов? Беннигсен дал неверный адрес? Ну, номеров домов в привычном виде сейчас ещё нет. Номера есть у участков, и они просто пронумерованы по нарастающей. По мере строительства. Рядом может находиться дом 234 и 431. У этого дома как раз и был номер 234 и именно этот номер назвал ему генерал Беннигсен.

– Извините, мне этот адрес назвали, перепутали, должно быть. – Как к этой женщине обращаться, чтобы такой огромный дом иметь в Петербурге, нужно быть очень богатым человеком, и она сказала, что дом её, а не мужа. Вдова?

– Заходите, Пётр Христианович, всё правильно вам сказали, я сдаю второй этаж дома нашему пииту. Дмитрию Ивановичу. – Женщина оттолкнула легонько ливрейного товарища и протянула руку для поцелуя. До последнего времени уже четыре месяца почти находясь в этом времени Брехту почти не приходилось ручек целовать. Придётся привыкать. Рука была пухленькая и ароматная, так пахнуло чем-то южным.

– У Дмитрия Ивановича сейчас дочь Александра Ивановича – Наташенька. Он вас приглашал?

– Нет. Хотел побыть в месте, где скончался наш великий полководец… – Пётр даже не заметил, как голос сорвался, ветер холодный, должно быть.

– Конечно, Пётр Христианович. Инесса проводит. А потом обязательно ко мне, почаёвничаем, Аркадия Ивановича вспомним, а то и помянём. Он частенько рассказывал, как вы с ним генерала польского Ежи Грабовского пленяли под Варшавой в Праге ихней, – вдова протянула руку и на свет из тени выпорхнула ещё одна обитательница дома, подала даме в чепце платок, которым та сразу и воспользовалась, промокнув глаза и нос.

А Брехт вспомнил. Вот этот кусок памяти от Витгенштейна ему достался. Точно, он в 1794 году вместе со своим командиром полковником Фоминым во время атаки на предместья Варшавы Праги был свидетелем гибели генерал-поручика Ежи Грабовского. Только там всё было наоборот. Генерал тогда командовал русским или точнее российским подразделением добровольцев набранных из белорусов – литовцев. А в плен они тоже вместе с Фоминым взяли генерала Грабовского при захвате Вильно, обороной которого и руководил генерал-поручик, командуя литовской дивизией. Что-то не вязалось в рассказе бывшего его командира полковника Фомина жене с тем, что произошло на самом деле. И там ещё непонятная история была с гибелью командира корпуса польского генерал-лейтенанта Антония Хлевинского и последующими событиями. Казна польского корпуса исчезла. А Ежи Грабовский погиб на глазах Витгенштейна в ноябре 1794 года уже принеся присягу на верность русскому генералу Николаю Репнину. Казна? На какие деньги мелкопоместный полковник купил огромный дом в Санкт-Петербурге?

Нет. Не надо. Зачем ворошить прошлое? Сам собирается получить стартовый капитал за счёт поляков.

– Конечно. Почаёвничаем. – Граф щёлкнул каблуками. Получилось. Пол паркетный, навощённый, скользкий.

– Инесса, проводи Петра Христиановича к Дмитрию Ивановичу.

– С удовольствием, Марфа Васильевна. – Инесса опять вышла из тени.

Немка? Красивая, высокая, бледная только, ещё и специально, наверное, пудрами и белилами всякими намазанная, как у покойника лицо. Загара бы южного девушке и топик с шортами. Нда … Зато грудь почти вся на виду. Плечи открыты, и платье непонятно на чём висит, почти не закрывая высокую и полную грудь. Тоже белилами закрашенную. Мраморный такой бюст получается. Чуть бы ещё его бюстгальтером приподнять. Может, его изобрести надо. Брехт оценивающе глянул на провожатую, улыбающуюся ему. А ведь не получится к ней лифчик приделать. Плечи полностью открыты, бретельки смешно будут смотреться. А если придумывать без бретелек вариант, то технологии сейчас не те, где взять резину и пластмассу? И главный аргумент против изобретения бюстгальтера ещё есть. Граф Витгенштейн войдёт в историю как спаситель Петербурга. Нормально. А вот граф Витгенштейн спаситель Петербурга и изобретатель лифчика – это, ни в какие ворота. Придётся дамам Петербурга обойтись.

– Марфа Васильевна, я не прощаюсь, на обратном пути обязательно у вас задержусь, повспоминаем за чаем и помянём Аркадия Ивановича.

– Пойдёмте, Ваше сиятельство, – Инесса указала рукой на следующую комнату, там большую её часть занимала парадная лестница с золочёными балясинами.

Инесса шла впереди и даже оглянулась один раз, проверяя очевидно, не заблудился ли генерал. Отстал и потерял её из виду, как в густом лесу. Комната метров пять на пять и лестница, где тут блудить. И вдруг, когда они уже почти подошли к лестнице, женщина бросилась ему на шею и впилась губами в его губы.

– Где ты был столько времени? – Ну, твою же налево! Ну, не честно так! Верните воспоминания графа. Вот про Инессу, например. Хорошие, должно быть, воспоминания. Вон, какая страстная девица. И фигурка … Нда, а граф-то ходок. Даже завидно.

– Царская немилость …

Событие пятое

Hе водкой единой пьян человек!

Алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве!

Обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода Хвостов Дмитрий Иванович был человеком почти отталкивающей внешности. Длинный подбородок, нос тоже длинный с горбинкой, но если графу Витгенштейну почти такой же нос придавал мужественности и изюминки к внешности, то чуть более крючковатый нос обер-прокурора вместе с нависшими над подбородком щёками и полная безусость делали «родственника» Суворова некрасивой хищной птицей. Добавить стоит всклокоченные чуть седые волосы, как-нибудь так рисуют бабок-ёжек. И высокие кустистые, странно изогнутые брови в картину вписывались, будто он ими удивляется обеими сразу. При этом это был честный, добрый человек. И до кучи ещё и поэт. Сейчас, не обернувшись на вошедших в комнату Витгенштейна и Инессу, он стоял, опёршись о бюро, с разложенными на нём в беспорядке бумагами и писчими принадлежностями, смотрел в потолок, стоя вполоборота к окну, и читал басню.

Однажды после пира
Ворона унесла остаток малый сыра,
С добычею в губах не медля на кусток
Ореховый присела.
Лисица к сыру подоспела
И лесть, как водится, запела
(Насильно взять нельзя): «Я чаю, голосок
Приятен у тебя и нежен и высок».
Ворона глупая от радости мечтала,
Что Каталани стала,
И пасть разинула – упал кусок,
Который подхватя, коварная лисица
Сказала напрямки: «Не верь хвале, сестрица
Ворону хвалит мир,
Когда у ней случится сыр».