На исходе лета

❦

Наверху он мог быть агрессивным и сварливым, но внизу это был совсем другой крот, казалось, собственные тоннели наводят на него тоску.

В этом не было ничего удивительного — такой там царил хаос. Да, они были так неблагоустроенны, так неряшливы, что и остальные кроты притихли. И хотя, придя в гости, полагалось отпустить одну-две любезности, в норе Мэддера трудно было найти что-либо, о чем можно было бы сказать что-то лестное.

— М-м-м, очень уютно, — выговорил Хей, оглядывая верхний тоннель, забитый гниющей травой.

— Не очень просторно, но интересно, — сказала Тизл, начиная жалеть о том, что упомянула, как раньше кроты в Середину Лета ходили в гости.

— Хм! — только и сказала Кроссворт, неодобрительным взором обведя тоннели и отгребая кучу мусора с дороги.

Мэддер, разумеется, понимал, какое впечатление производит его жилище, потому что суетливо шмыгал туда-сюда в тщетных попытках хоть чуть-чуть навести порядок перед спускающимися гостями: передней лапой запихал кучу травы в угол, а задней сгреб горку дохлых червей подальше от глаз. Все время он бормотал извинения, твердил, что не готовился к приему и что никак не найдет времени привести нору в порядок, который вообще-то любит.

В конце концов все собрались в захламленном зале и, ощущая неловкость, посмотрели друг на друга. Почти все отвергли предложенное Мэддером угощение, а хозяин, отказавшись от претензий на опрятность, стремился теперь продемонстрировать радушие. Он схватил какого-то разлагающегося, покрытого пылью червяка и предложил гостям.

— Ах, спасибо, не надо, я и так плотно поел, — сказал Смитхиллз, похлопав себя по объемистому животу.

— Это мне? — с испугом в обычно суровом взгляде спросил Скинт. — Нет, нет, я не ем в это время дня.

Ехидный Смитхиллз указал на бедного Хея:

— Вот он всегда голоден. Он, наверное, поест.

— Нет! — вскрикнул Хей. — То есть я хотел сказать…

— Крот, если можно, я бы отведал этого червяка, — вдруг вмешался Триффан. — И Бичен тоже поест со мной.

Бичену, к его чести, удалось скрыть свое отношение к столь страшной перспективе, и Мэддер с явным облегчением и радостью, что сам Триффан принимает его угощение, постарался стереть с червяка пыль и придать ему вид поаппетитнее, после чего положил перед Триффаном.

Это был странный и трогательный момент, и, хотя некоторые, вроде Доддера и Кроссворт, могли счесть Триффана не слишком умным кротом за готовность съесть столь отвратительного червя, большинство оценили его великодушие и были слегка пристыжены.

Торжественно приняв жалкое угощение, Триффан посмотрел на Мэддера, чьи глаза нервно бегали туда-сюда, и спросил:

— Не прочтешь ли ты молитву перед трапезой в своей норе?

— Если кроты Слова и остальные не возражают, я бы предпочел уступить тебе это право, — ответил Мэддер. — Право, так было бы лучше.

— Что ж… — ответил Триффан.

Он молча протянул лапу к Бичену, который с чрезвычайным любопытством наблюдал за этой серьезной сценой:

— Есть одна традиционная данктонская молитва, которая вам, возможно, понравится. Бичен знает ее и прочтет для нас.

Кроты затихли, некоторые опустили рыльца. Додцер хотел что-то сказать, но решил промолчать. Кроссворт нахмурила брови, словно молитва могла таить какую-то угрозу, а Хизер зажмурила глаза и повернула рыльце в сторону Камня. Мэйуид растянул рот в улыбке, а Скинт и Смитхиллз устроились в непринужденных позах, как кроты, давно знающие Триффана и уважающие его приверженность традициям.

Бичен подождал, когда все успокоятся, и чистым громким голосом, как Триффан учил его, произнес:

Благословение древнего Камня,

Будь с нами.

Разделим мирную трапезу

Здесь между нами.

Эта пища — чтобы жить,

Наша жизнь — чтобы отдать ее,

Отдать ее — чтобы спастись.

Разделим мирную трапезу

Здесь между нами.

С этими словами он протянул лапу к червяку, и оказалось, хотя червь этот так отвратителен, а предложения Мэддера отведать его были отвергнуты, что все кроты должны принять участие в трапезе, веруют они в Камень или нет.

Закончив молитву, Бичен ритуальным жестом разорвал червяка и дал каждому по кусочку, сопровождая угощение словами:

— Разделим трапезу.

И последователи Камня отвечали:

— Разделим с тобой.

А Доддер и один из двух других неверующих просто взяли свою долю и сказали: «Да!» — соглашаясь разделить трапезу.

Когда был отдан последний кусок, Триффан тихо проговорил:

— Благословение Древнего Камня с нами! — И кроты в дружественной тишине съели каждый свою долю.

Потом они отдохнули и поболтали. Бичен сидел между Доддером и Мэддером и, слушая их рассказы, узнал, как это случилось, что в нынешние горестные времена, потрясшие кротовий мир, крот Слова и крот Камня поселились в соседних тоннелях заброшенной системы.

— Ты бы в самом деле вступился за Доддера, как сказал Флинт? — шепотом спросил Бичен Мэддера.

— Флинту не стоило об этом говорить, но — да, я бы вступился. Какой он ни есть и что ни совершил в жизни, но теперь он данктонский крот, один из нас, разве не так?

Когда Бичен задал тот же вопрос Доддеру, тот ответил:

— Я бы вступился, но ты, Бичен, никому об этом не рассказывай. В боевой ситуации он бы не знал, как себя вести, а я — старый вояка и сразу нашелся бы.

Немного позже Триффан повернулся к Мэддеру и сказал:

— Говорят, на твои тоннели стоит посмотреть. Не окажешь ли ты нам честь, проведя нас по ним?

— Покажи нам их, пожалуйста, — поддержал Триффана Хей, к удивлению польщенного Мэддера. — Я как раз говорил Триффану, что ты большой знаток растений и деревьев.

Мэддера не пришлось долго уговаривать, и он повел гостей по грязным тоннелям, отшвыривая попадавшийся на пути хлам и мусор, которого становилось все больше, и в конце концов привел всех в тоннели, вырытые им самим. На первый взгляд тоннели хаотично вились мимо живых ясеневых корней наверх, к поверхности, и мало кто из кротов видел раньше что-либо подобное.

Ходы казались прорытыми каким-то странным образом и при этом невероятно заросшими, — странным потому, что в них угадывалась своя система. В этой сухой части леса чувствовалась приятная влага и, куда ни глянь, всюду было на что посмотреть. Здесь, среди зеленых дебрей и исходящего отовсюду чудесного света, отбрасывающего мягкие тени, Мэддер удивительно преобразился: он словно стал частью леса. В этом укромном уголке, устроенном его собственными лапами, исчезла владевшая им ранее подавленность. Он сновал взад-вперед, поправляя корни, подпирая растения и непрестанно болтая. Даже его растрепанная шерстка словно пригладилась, как будто здешняя игра света придала ей новый вид… да, опрятный и чистый, какой только может быть у шерстки. Таким казался Мэддер, и таким было сотворенное им обиталище. Растения на заднем плане оказались крапивой. Высокая, гордая и яркая, она казалась еще ярче, оттененная густым темно-зеленым плющом, обвившим ствол ясеня позади.

— Цветущая крапива смотрится наиболее выгодно, но скоро она поблекнет, как и все цветы. Когда же в июльские и августовские годы солнце снова начнет припекать, глаз будет ласкать папоротник, я дал ему тут разрастись…

Мэддер указал на ростки папоротника, который гости могли и не заметить, поскольку его листья еще не распустились и сам он наполовину скрывался за корнем дерева.

— Папоротник любит тень и сырость, а когда его узорчатых листьев касается солнце, они сияют нежной зеленью, давая ажурную тень.

— Это всего лишь папоротник, — пробурчала не убежденная его словами Кроссворт.

— «Всего лишь папоротник»! — рассмеялся Мэддер с искренним восторгом крота, знающего, что другие заблуждаются, но, когда увидят ошибочность своих взглядов, отбросят предубеждения — и тогда какое же их ждет удовольствие! — Возможно, и так. — Он отошел от гостей, предоставив им возможность судить самим. Что они и сделали — и признали его правоту.

Там было на что посмотреть, в этом тихом оазисе, сотворенном Мэддером у выхода из своих тоннелей, и гости неохотно покидали его, а Мэддер уже спешил показать им другие свои сокровища.

За папоротниками открылась извилистая таинственная тропинка, огибавшая заросли красновато-коричневых стеблей шиповника. Землю устилали скрученные листья бука, придавая воздуху приятный аромат. Кроты то и дело останавливались, потому что в разные стороны поминутно ответвлялись заманчивые дорожки или открывались виды, мимо которых невозможно было пройти. Крот или кротиха смотрели и думали, что мир поистине велик, если в его крохотном уголке можно встретить так много чудесного.

— Все это нелегко сохранять, — сказал Мэддер. — Здесь любят бегать мыши — не знаю почему, — а когда в июне дует восточный ветер, он треплет тонкие веточки и листочки, и их приходится поправлять, если они неправильно загибаются. Столько хлопот!

— Похоже, тут много червей, — заметил Боридж.

— Червей? О, я здешних червей не ем, — с едва заметным упреком ответил Мэддер. — Ведь это только прибавило бы мне хлопот, правда?

— Хм, конечно, — согласился Боридж, предположив, что, должно быть, так оно и есть.

Мэддер все спешил вперед, пока не привел кротов ко второму оазису, весьма отличному от первого. Над ним царило гигантское дерево падуба, чьи сверкающие листья заслоняли свет. Часть листьев опала, но они невредимые лежали на земле, коричневые с желтыми крапинками.

Обойдя дерево, кроты взобрались на небольшую возвышенность, на вершине которой виднелась меловая почва. Такие места встречались в Истсайде, а порой и в верхнем лесу.

Взобравшись на пригорок, кроты увидели кроличьи следы; здесь ощущался также запах ласки.

— Мы все ходим сюда, — сказал Мэддер, объединяя кротов с другими существами, словно все в лесу были едины. — В этой части леса растет три вида деревьев — ясень, дуб и бук, и отсюда мне виден свет каждого из них. Вот колеблющийся, добрый свет ясеня, зеленый, воздушный свет бука — его листья словно шепчутся, и дуб — в Данктоне дубы не такие большие, какие я видел в других местах, но здесь они выделяются. У каждого дерева свой путь, как любила говорить моя мать, и крот никогда не изучит их во всей глубине.

Вот здесь я стоял, когда понял, что мне придется навсегда остаться в Данктонском Лесу, нравится мне это или нет. Здесь я впервые ощутил покой с тех пор, как покинул родную систему. Я думал: да, здесь нет реки с ее особым запахом; нет лысух, перекликающихся над рекой; нет осоки, чтобы любоваться на нее и слушать ее шорох; нет желтых ирисов, так мило покачивающихся на ветру; здесь не порхает зимородок, не услышишь внезапного всплеска форели, — всех этих пейзажей и звуков моего любимого Эйвона здесь нет. Но скажу вам, кроты, и здесь есть на что посмотреть: другие звуки и другие запахи. И много мест, где можно заниматься растениями, как учила меня мать, где никто не побеспокоит, никто не навредит.

Вот что я сказал себе, придя сюда и отыскав здесь кое-что, о чем раньше только слышал. Буковые сережки, орхидеи среди ясеней, благоухающий на ветру в июльский день воронец с черными ягодами, предупреждающими крота о грехе и стыде. Я прихожу сюда, когда хочется подумать.