Вторая жизнь Арсения Коренева

— Ну как, смотрю, полегчало? — спросил Петровский.

— Ох, и впрямь полегчало, — не сумел сдержать я улыбки. — Я даже, пожалуй, искупался бы, а то вон после прохладного пивка пот малость прошиб.

— Ты что, тебе сейчас нужен покой…

— Покой нам только снится, — беспечно отмахнулся я.

Я встал и решительно направился в сторону берега. И чем ближе к кромке воды, тем больше ускорял шаг, а в итоге с разбегу влетел в набегавшую волну и поплыл, делая мощные гребки, аккурат в сторону моста, соединявшего Саратов и Энгельс. Плавать я умел и любил, на разных соревнованиях за институт брал призовые места, да и впоследствии летом едва ли не каждые выходные старался проводить у воды, а в остальное время года ходил в бассейн. Сейчас же молодое тело было просто переполнено силой и энергией, так что я уверенно проплыл кролем метров двести, прежде чем остановиться и оглянуться назад. Димка и Олег плыли за мной на небольшом отдалении, причём Петровский уходил в отрыв. А Марк Беленький остался на берегу, стоял у кучки наших вещей под грибком, глядя в нашу сторону, зачем-то прикрыв глаза козырьком ладони, хотя и находился в тени.

Я лёг на спину, лениво покачиваясь на волнах, и закрыл глаза. Кайф! Так здорово я себя не чувствовал целую вечность. Если это сон, то пусть он никогда не кончается. Или хотя бы продлится подольше.

— Ну ты и рванул! Похоже, Сеня, ты у нас в полном порядке.

Парни наконец доплыли до меня, первым, судя по голосу, Димка. Я открыл глаза, повернул голову, стараясь чтобы вода не залилась в ухо. Олег отстал от Петровского не сильно.

— Не похоже на тепловой удар, — продолжал между тем товарищ. — После теплового удара так не плавают. Притворялся, что ли?

— Да нет, правда сознание потерял, — словно бы оправдываясь, ответил я. — А когда очнулся, быстро в себя пришёл. Может и правда это не тепловой удар был, а что-то другое.

— Я бы на твоём месте проверился, вдруг у тебя в мозгу какое-нибудь новообразование появилось и так дало о себе знать, — высказался доплывший до нас Морозов.

— Типун тебе на язык, — покосился на него Димка. — Хотя да, провериться не мешало бы. Что, может, обратно к берегу? Мы же хотели в чебуречную ещё зайти, а я уже проголодался как собака. Одной чехонью сыт не будешь, от неё ещё больше аппетит разыгрался.

В тот же момент у меня в животе заурчало — так отреагировал мой молодой организм на упоминание чебуречной. Я помнил кафе «Чебуреки», в которое мы любили студентами захаживать. Оно располагалось на улице Братиславской. Правда, когда мы поступали в институт, улица ещё называлась Вольской. Только три года назад в честь города-побратима Братиславы она получила новое название. Впрочем, в 91-м Братиславская снова стала Вольской. Вернее, станет… Чебуреки там готовили сочные, и стоили они, если память не изменяет, 12 копеек за штуку. Для вечно голодного и вечно нищего студента неплохой вариант.

Впрочем, не такими уж и нищими мы были. Не сильно рассчитывая на родственников, помогавших нам по мере сил — Морозову, например, из деревни постоянно присылали домашние сало, колбасу, всякие закрутки, которые мы тут же съедали — вся наша четвёрка ещё и пусть нечасто, но разгружала вечерами, а то и ночами вагоны на товарной станции «Саратов-2». Даже Марк Беленький пахал наравне со всеми, так что, несмотря на его неказистый вид, который подчёркивали вечные очки, парнем он был жилистым, а в борьбе на руках с ним мог соперничать далеко не каждый.

Так вот на разгрузке вагонов мы имели примерно по 10–15 рублей за вагон. Если какие-нибудь арбузы или ещё что-то, удобное в разгрузке — платили меньше, а если, к примеру, приходили вагоны с цементом в многослойных бумажных мешках, то по высшей планке. Ну и в больнице подрабатывали: на первых курсах санитарами, зарабатывая мойкой полов в отделениях, кормёжкой лежачих больных, помогая менять под ними постельное бельё, выносом мусора, а с третьего курса — медбратьями, иногда оставаясь на ночные дежурства.

Так что на эти вот тёмно-коричневые, расклешённые по нынешней моде от бедра брюки, бежевый батник (попросту рубашка) в тонкую красную полосочку, и полуботинки на платформе и с мощным каблуком, делавшие меня при моём среднем 177-сантиметровом росте выше на 3 сантиметра, я заработал честным физическим трудом. Помню, помимо обычных штанов (не считая трико с кедами для уроков физкультуры) и запаса рубашек имелась у меня ещё модная чёрная водолазка, должна лежать сейчас в комнате общежития.

Надо было на джинсы копить, они сейчас как раз набирают популярность в стране Советов, куда более удобная одежда в обиходе. А клёши через пару лет начнут отходить в прошлое. Да и ботинки… В такую погоду в них ходить — это что-то. По идее сандалии бы натянуть, а лучше лёгкие кроссовки, но в СССР с кроссовками беда. Свои появятся лет через пять, не раньше, а импортные можно купить только у фарцовщиков. Если ты, конечно, не сын дипломата или капитана сухогруза, ходящего в загранплавание. Или не спортсмен, благодаря высоким спортивным результатам имеющий возможность выезжать за границу.

Парни были одеты примерно так же, разве что Марк носил обычные брюки и ботинки. Всё-таки для него медицина была на первом месте, а всё остальное он считал несущественным. Ну, кроме, наверное, нашей дружбы, которую мы сумели пронести с первого курса до… В общем, исходя из того временного отрезка, в который я попал, с первого по шестой.

Ещё у меня были солнцезащитные очки, что я обнаружил, разбирая свою одежду. Да-да, помню, как купил их этой весной за пятёрку с рук у студента с хирургического факультета. Батя у него занимал хорошую должность, будучи заместителем директора Саратовского жирового комбината, в составе различных делегаций выезжал за границу, откуда регулярно привозил какой-нибудь дефицит. Эти очки с наклейкой «Ray-Bans» были привезены из Венгрии, но я отнюдь не был уверен и в той жизни, и сейчас, прожив ещё почти полвека, что это не подделка, а настоящая «фирма́».

Тем не менее, в этих очках, в батничке, расклешённых брюках и полуботинках на платформе я выглядел модным парнем. Сейчас, с высоты прожитых лет, всё это выглядело наивно и смешно. Ну хоть волосы до плеч не отпустил. Да особо и не отпустишь с военной кафедрой. Полковник Смирнов считал, что будущему медику не пристало выглядеть, как какому-то «хыппи». Опять же, длинные волосы под шапочку убирать замучаешься. Девчонки вон как мучились зачастую, пытаясь прибрать свои кудри. Так что в институт мы одевались куда как более скромно, предпочитая обычные брюки и пиджак, да и рубашку скромных оттенков, ну или водолазку.

А пошарив по карманам брюк, помимо нескольких купюр и горстки мелочи обнаружил наручные часы «Командирские». То-то у меня на левом запястье виднелась незагорелая полоска кожи. Это были те самые, знаменитые «Командирские», Чистопольского часового завода. Мне же их мама подарила, когда я поступил в ВУЗ. Сумела урвать в «Военторге» ещё зимой, за 45 рублей, и хранила, спрятав от меня, ждала, пока поступлю. А вот если бы не поступил? Наверное, всё равно бы подарила. Они меня сопровождали по жизни почти тридцать лет, пока окончательно не вышли из строя, после чего пылились в серванте.

Мама… Как же я по тебе соскучился! Ничего, скоро увижу. Насколько я помнил, в Пензу я должен попасть буквально на днях, после того, как получу направление в клиническую ординатуру в саратовской областной больнице, к которой приступлю в августе. До этого в Саратове можно не появляться. В принципе, расстояние-то между городами всего ничего, чуть больше двухсот километров по трассе, так что я иногда наведывался домой и на выходные, не говоря уже про летние и зимние каникулы. Для мамы радость, да и мне хорошо: всегда накормят вкусным борщом и любимыми пирожками с капустой и яйцом. С собой обратно тоже прихватывал, угощал друзей.

А вот отец ушёл рано, когда мне было 15. Он всю жизнь проработал врачом на «скорой», вернее, все свои 43 года, пока однажды в их «буханку» не влетел гружёный щебёнкой «МАЗ». Погибли водитель и мой отец, а ехавшая с ними фельдшер на всю жизнь осталась инвалидом. Водитель грузовика был трезв, просто торопился на объект, и не справился с управлением.

— Банки куда денем? — выводит меня из грустных воспоминаний голос Морозова. — Не тащить же их с собой.

В прошлый раз мы их, кажется, тут и оставили. Память меня не подвела.

— Да вон давай у кустиков поставим, — предложил Беленький с несвойственной представителям его национальности расточительностью. — Может, кому пригодятся.

Хм, а ведь такую банку можно было сдать, кажется, за 40 копеек. Две банки — 80 копеек. Это же почти два литра пива! Но Марк и впрямь почти ничем не походил на потомка Авраама, во всяком случае в его характере черт, присущих людям этой национальности, я не замечал на протяжении многих лет, благо что время от времени мы пересекались.

— Мальчики, вы банки выбросить хотите? — услышали мы голос бабушки из-под «грибка». — Отдайте лучше мне.

Мы не отказали пожилой женщине в её просьбе. Ну а что, огурчики-помидорчики засолить — самое то.

По ходу дела на всякий случай всё же незаметно себя ущипнул… Больно! Место щипка сначала побелело, и тут же стало наливаться краснотой. Нет, не похоже на галлюцинации. А может, на мне какие-то новые приборы или препараты испытывают? Погружение в виртуальную реальность… Но опять же, такая реалистичность! Что ж, в любом случае будем пока принимать всё происходящее как данность. Не бежать же в ближайшую психбольницу с криком: «Помогите! Я сошёл с ума!»

До улицы Братиславской мы добрались на показавшемся мне допотопным троллейбусе. Проезд стоил 4 копейки, две двухкопеечных монетки у меня нашлись, бросил их в прорезь кассового аппарата, прокрутил круглую рукоятку, оторвал высунувшийся язычок билета. Посмотрел цифры… Нет, не счастливый.

«Совесть пассажира — лучший контролёр», — гласила надпись на прилепленной к стеклу над кассой табличке. И ведь платят… Нет привычки у советского человека обманывать государство, во всяком случае, у большинства населения СССР. Хотя контролёры, бывает, ходят с проверками, аж на целый рупь могут оштрафовать. А можно было вообще бесплатно проехать. В школьные годы мы так не раз поступали. Когда народу мало, подходишь, задеваешь покрепче монетоприемник, и звук такой, будто ты туда мелочь кинул. Ну и билет отрываешь с наглой мордой.

Салон автобуса был полупустым, народ дальше станет садиться, и мы заняли два двухместных сиденья с теневой стороны, под отодвинутой форточкой, где нас приятно обдувал ветерок. За окном проплывал давно, казалось бы, забытый пейзаж с наглядной агитацией в виде растяжек и баннеров «Слава КПСС!», «СССР — оплот мира!», «Комсомольцы — вас ждёт БАМ!»… А мы болтали. Болтали о разном. Начали с обсуждения моего странного обморока, но я постарался быстро эту тему задвинуть, после чего перескочили на экзамены, вспомнив Курицыну, которая благополучно эти экзамены завалила, и ей предстояло идти на пересдачу. Поговорили о том, кого какое будущее ждёт. В мечтах все видели себя главными врачами больниц, докторами наук, профессорами… Я про себя посмеивался, так как своё будущее знал наверняка. Если оно, конечно, у меня есть. Не самое героическое, вполне себе обыденное, звёзд с неба я никогда не хватал. Хотя, если я задержусь в этом времени и этом себе молодом, наверное, что-то можно будет и изменить в своей судьбе в лучшую сторону, избежать каких-то ошибок. Да и опыт, знания… Кандидатскую могу хоть сейчас написать. Правда, та, которую я писал в той своей жизни, включала в себя исследования, проводившиеся в 1980-е годы. Тут да, придётся подумать, как всё это адаптировать к настоящему времени, ну или хотя бы к концу 1970-х. Если, опять же, я до них доживу. А то вдруг сейчас проснусь и увижу над собой лица яйцеголовых, как любят выражаться на Западе в отношении всякого рода учёных-вивисекторов.