Жизнь и смерть Маноэла дос Сантоса Гарринчи

Предисловие

В апреле восемьдесят первого я оказался в Гетеборге на хоккейном чемпионате. Зал, где с шипением резали лед, сухо похрустывали клюшки, трещали борта, глухо сталкивались тела, находился в двух шагах от стадиона «Уллеви», заколдованного тишиной и ожиданием. Улицы были сухими, чистыми, полными солнца, попадались афиши, оповещавшие, что в ближайшее воскресенье по всей Швеции — открытие футбольного сезона. Я вздыхал, шагая на работу в зал мимо запертого стадиона. Искушение томило душу. И все-таки я ускользнул от своих спецкоровских обязанностей. Не простил бы себе, не сделав этого…

Медленно шел вдоль высокой трибуны с ребрами скамеек, отыскивая те, где в пятьдесят восьмом располагалась ложа прессы. Ноги сами принесли, озираться и примериваться не пришлось. Сел там, где сидел без малого четверть века назад. И в памяти двинулся, поплыл матч чемпионата мира нашей сборной с бразильцами.

Воображение немедленно предложило Гарринчу. Вот здесь, на этой полосе, именуемой правым флангом, совсем рядом, под скамьями прессы, он мелькнул с одиннадцатым номером на спине. Крадучись приближался с мячом к защитнику, тот пятился как загипнотизированный. Вдруг бразилец склонился влево до самой травы, словно подстреленный, а когда защитник, поверив, сделал шаг в ту же сторону, неуловимо быстро выпрямился и справа пронесся к воротам. Штанга басом загудела, потрясенная ударом мяча.

С этого эпизода начался тот знаменитый матч. Знаменитый тем, что впервые на чемпионате в состав были введены Пеле, Гарринча и Зито и сборная Бразилии счастливо нашла, отобрала всех тех, кто покорил мир едва ли не идеальной игрой и кому вскоре досталась Золотая богиня. Замечу, что и в истории советского футбола матч остался примечательным. Наша команда, впервые выехавшая на мировой чемпионат, проиграла противнику, какого прежде не знала, невиданной силы, тем не менее достоинства своего не уронила, неловкости за нее испытать не пришлось.

Ради точности обязан сказать, что имя Гарринча услышал за день до матча при любопытных обстоятельствах.

В прохладном полуподвале отеля в Хиндосе наша команда собралась на установку. Тренер Г. Качалин излагал план игры, назвал вероятный состав противника, внушал футболистам, как им следует противостоять тому или другому бразильцу. Когда собрание близилось к концу, кто-то из команды вопросительно произнес: «А Гарринча?»

Я уже повидал бразильцев во встрече с англичанами, игрока с таким именем там не было. Имя мне ничего не говорило, и я, скорее всего, пропустил бы его мимо ушей. Но уж слишком затянулась пауза, словно вопрос был бестактен, не к месту. Смысл же ответа был таков: не надо ломать голову, не появлялся он в первых двух матчах, бог даст, не появится и завтра.

Долгая, трудная пауза и заставила меня после пуститься в расспросы. Выяснилось, что Гарринчу видели в игре московские динамовцы, недавно ездившие в Южную Америку, и у них создалось впечатление, что наблюдать за ним с трибун гораздо приятнее, чем встретить его на поле.

Сколько я ни читал воспоминаний, отзывов о Гарринче, все они начинались с первого впечатления. Иначе, наверное, невозможно: человек этот немедленно приковывал к себе внимание. Выглядел он странновато для футболиста. Ничего атлетического, выгодного. Ростом невелик, горбился, шея незаметна, расслабленный, понурый, взгляд исподлобья. И ноги удивительной конфигурации: казалось, соединить их вместе он не мог, расставлены и обе наклонены влево. Я вдаюсь в подробности потому, что после того матча побывал на даче, где жили бразильцы, и постарался как можно лучше рассмотреть Гарринчу. Внешность других футболистов вблизи совпадала с представлением о них, полученным издали, с трибун, в игре. А Гарринча был тот и не тот. Вроде бы он, наверняка он, но как же не похож на того, на правом фланге, неуловимого, эксцентричного фокусника!

Гарринча сыграл в четырех матчах шведского чемпионата и не забил ни одного мяча. Казалось бы, уж если форварду суждено покорить аудиторию, без метких попаданий по воротам не обойтись. Юный Пеле с того и начал — в тех же четырех матчах провел шесть мячей. Однако восхищенное признание публики они разделили поровну, никто, по-моему, голы тогда во внимание не принял.

Феномен этого признания, думаю, заключался в том, что очевидцы почувствовали: такого игрока им видеть не приходилось да и навряд ли когда-либо придется. Сейчас, перевидав многих и многих звезд, я с полной уверенностью свидетельствую, что то ощущение нас не обманывало. Если задаться целью применить к Гарринче всего одно слово, то иного, кроме «неподражаемый», не сыщу.

Все большие мастера остаются в нашей памяти единственными в своем роде. И все же можно представить других игроков, похожих или старающихся быть похожими на Пеле, Чарльтона, Беккенбауэра, Круиффа. Да и заслуга этих звезд первой величины перед футболом в том и состояла, что каждый из них создал образец игрового поведения, которому, хочешь или не хочешь, полагалось так или иначе следовать, чтобы соответствовать требованиям времени.

Оригинальность Гарринчи принадлежала ему одному, при всем желании повторить его хоть в малой степени было невозможно. Его обманные движения, предопределенные внешним своеобразием, не поддавались разучиванию и копированию. «Ничего не могу понять» — этот отзыв о прорывах Гарринчи я не раз слышал от бывалых защитников. И прибавить еще надо поразительную способность этого, на взгляд нескладного, вялого человека в мгновение ока срываться с места, из неудобного, безнадежного положения со скоростью выстрела. Обман и скорость делали его хозяином положения, а сторожей, самых аккуратных и бдительных, оставляли в дураках. Толкаться, оттирать плечами, настаивать на силе Гарринча избегал. Его манили чистое поле, простор, где он на мгновение, но останется один. Все, что он вытворял, было игрой в первозданном, если угодно, в детском значении этого слова. И публика не могла налюбоваться этой его игрой.

Но не забудем, что среди футбольных выражений есть и такое: «заигрывается». В нем — упрек, осуждение, ибо превыше всего интересы общие, командные, отвлекаться от которых не позволено даже самым хитроумным искусникам. Прямая выгода от правого крайнего Гарринчи была более чем очевидна: он, как минер, взрывал своими проходами оборону противника, она трещала по швам, рушилась, требовала срочного привлечения дополнительных сил для спасения, а в это время получали свободу его партнеры Пеле и Вава, которые и забивали голы. В финальном матче чемпионата, когда бразильцы встречались со шведами, два мяча (самые важные, первый и второй) были проведены на диво одинаково. Гарринча выбегал к линии ворот, делал передачу в середину, и центральный нападающий Вава вместе с мячом влетал в сетку.

Каждый из нас, журналистов, когда ситуация требовала предвосхитить события, наверное, попадал впросак. А бывает, мы угадываем. В суете каждодневности никто, кроме нас самих, не замечает, не помнит этого риска. Мне приятно было перечитать, что я писал в «Футболе» в шестидесятом, когда футбольный мир уже поворачивался навстречу следующему чемпионату мира.

«Говорят, что, играя за свой клуб „Ботафого“, Гарринча уже не тот — потерял скорость, отяжелел. Но я не удивлюсь, если к чилийскому чемпионату замечательный форвард, которому тогда исполнится 29 лет, обретет снова свои лучшие качества».

Признаться, надежных оснований для подобного заявления я не имел. Сделал его, находясь во власти глубоко врезавшихся впечатлений. И они не подвели.

На VII чемпионат я не ездил. Ограничусь известными фактами, достаточно красноречивыми. После того как Пеле выбыл из-за травмы, бразды правления в атаке принял Гарринча. И в четвертьфинале с англичанами, и в полуфинале с чилийцами он забил по два мяча, проложив своей команде дорогу к повторению шведского успеха. Не забивавший четыре года назад, Гарринча в трудный момент вышел за пределы своей привычной роли подыгрывающего правого крайнего и проявил себя азартным, вдохновенным, решительным бомбардиром. Отныне в хроники мирового футбола его имя занесено не «на полях», не в примечаниях и комментариях, а в основном тексте, набранном крупно. Стать героем двух подряд чемпионатов мира, по-моему, не удавалось никому, кроме Гарринчи. Даже Пеле — «королю футбола».

Кто же он, откуда взялся этот футбольный герой? В свое время я немало читал и слышал о Гарринче. Более всего озадачивало множество разноречий и противоречий. Восхищение искусством соседствовало с уничижительными отзывами о человеческом облике, величие на поле с ничтожеством за его пределами, слухи о бешеных заработках с известиями о крайней нужде. Верилось и не верилось, трудно было пробиться к достоверному сквозь путаницу сенсационных сообщений.

И вот книга журналиста Игоря Горанского.

Скажу прежде всего, что ее автор — футбольный болельщик. Давний, коренной, московский, начавший свой стаж с матча «Спартака» с басками в 1937 году, на который его за ручку привел отец.

«Боление» — немаловажная гарантия. Оно ведь не только в любознательности и напичканности информацией. Оно само по себе сильное чувство и открывает доступ в душу другим чувствам — сочувствию, состраданию, тревоге, возмущению, желанию заступиться. Для болельщика мастер, а уж тем более звезда, интересен не одними финтами и голами, а всей своей судьбой. С Горанским мне довелось работать локоть к локтю в Мексике, в 1983 году, на чемпионате мира юниоров. Сотрудничество доставило удовольствие и в силу его журналистской квалификации, а еще и потому, что болельщицкое в нем позволяло не считаться со временем, проникать за закрытые двери, выспрашивать, искать, докапываться до истины. Обычная работа подсвечивалась живым личным интересом. Кстати говоря, тогда он и рассказал мне о своем намерении написать о Гарринче.

Горанский немало лет проработал корреспондентом советского телевидения и радио в Бразилии и Мексике, объездил многие страны Южной Америки. Тот континент с наскока не освоишь, для заезжего европейца его глубокое своеобразие легко может остаться незамеченным, либо оставленным в пренебрежении, либо тайной за семью печатями. Горанский, мягко, доброжелательно общительный, чуткий к людям, вжился в народную жизнь, чувствовал себя там своим, и его принимали как своего.

Пожив в Бразилии (это для его книги более всего важно), легко ориентируясь в людях, нравах, укладе, прессе, наконец, и в футболе, с вечным соперничеством «Фламенго» и «Флуминенсе», Горанский оставался москвичом, уроженцем Таганки, верным «Спартаку», а значит, свободным от горячечной предвзятости обожателей и недругов Гарринчи, советским журналистом, которому естественно было проникнуть в социальную подоплеку то яркой, то жалкой, а в сущности трагической судьбы великого бразильского футболиста. Допускаю, что кто-то может отозваться так: «О футболе бы в книге надо побольше написать».

Бразильских мастеров наши зрители видят регулярно. Начало было положено в 1956 году: клуб «Атлетико Португеза» сыграл в Москве и Тбилиси. Свежо в памяти первенство мира юниоров, проходившее в нашей стране в 1985 году, завершившееся победой бразильцев. В промежутке между этими событиями и у себя на стадионах, и на телеэкранах мы пересмотрели немало матчей с участием клубов и сборной Бразилии. Возьму на себя смелость свести воедино многолетние впечатления: футбол изощренный, изысканный, не похожий ни на какой другой, наблюдать за которым — одно наслаждение. Это впечатление неподвластно биржевой скачке результатов, мест и очков. Даже то, что сборная Бразилии, некогда слывшая непревзойденной, чуть ли не непобедимой, на четырех последних чемпионатах мира не могла продвинуться так высоко, как намеревалась, как во времена Пеле и Гарринчи, нисколько не смазало впечатления от бразильского футбола.