Жизнь и смерть Маноэла дос Сантоса Гарринчи

Трудные годы

Операция колена самого знаменитого в мире, сделанная бесплатно спортивным хирургом Марио Тоуриньо из футбольного клуба «Америка», прошла успешно.

Через неделю Гарринча начал ходить, а через месяц приступил к тренировкам. Наконец, спустя еще несколько дней он вышел на поле в черно-белой полосатой футболке «Ботафого», как всегда, под седьмым номером, явно соскучившийся по футболу. Несмотря на лишний вес, он уверенно отыграл первый тайм и вместе со всеми спустился на перерыв в раздевалку. Присев на скамейку, привычно снял мокрую от пота футболку, расшнуровал бутсы. Но, нагнувшись, вдруг почувствовал знакомую боль в колене. Поднялся, босиком прошелся по холодному кафельному полу, пытаясь расслабить ноги. Боль не проходила. Тренер заметил его маневры. Пришлось признаться, что снова разболелось колено. Шеф, озабоченный нулевым счетом, заменил Гарринчу молодым футболистом и повел команду наверх, продолжать игру.

Раздевалка опустела. Гарринча заглянул в кабинет массажиста, приоткрыл дверь в коридор. Вокруг ни души. Впервые он почувствовал страх. Вспомнились самые тяжелые матчи, когда он держался только на уколах. Тогда, чтобы не кричать от боли, он брал в рот полотенце. Прихрамывая — нога продолжала ныть, — направился в душ. Долго стоял под струями прохладной воды. На поле к игрокам запаса, сидевшим под прозрачным навесом, он вышел уже в самом конце игры. И даже не глянув на табло, сразу понял по тому, как притих стадион, что у «Ботафого» игра не клеилась. Сумрачные лица товарищей, потухшие глаза, устремленные на поле. Требуемой турнирной ситуацией победы не получалось. Запасные игроки потеснились, освобождая ему место. Молча присел на край скамейки, и в это мгновение по стадиону прокатился оглушительный тяжелый стон. В ворота «Ботафого» влетел мяч. Сидевшие рядом молодые игроки, закрыв в отчаянии глаза, все, как один, схватились за голову. Чемпионат был проигран.

Гарринча не вернулся в раздевалку, сразу уехал со стадиона. Вечером позвонил массажисту, попросил приехать. Но тот обещал встретиться с ним лишь завтра. Нога болела всю ночь, не давала спать. Наутро он сам поехал в госпиталь.

Приговор врача суров и однозначен. Прекратить игры, на неделю в постель. Затем еще пару недель продолжать лечение в госпитале. Рушились все планы, под сомнением оказывался новый контракт с клубом.

Руководители команды с заметным неудовольствием предоставили ему еще один отпуск, разумеется, без выплаты процентов от матчей.

Инъекции, пункции, ледяные компрессы, которые делались ежедневно почти в течение целого года, лишили колено привычной гибкости. Гарринча плохо чувствовал мяч, не мог вести его по полю так стремительно, как прежде. На опасном тридцатилетнем рубеже, критическом для каждого мастера, Гарринча утратил способность «взрываться» для молниеносного рывка. Все это он понял, выйдя из госпиталя. В отношениях с руководством команды возник холодок. На него стали смотреть невидящими глазами. Он стыдился появляться в команде.

Предстояла поездка в Италию. Ему обещали по десять тысяч крузейро за игру, но лишь в том случае, если Гарринча будет продолжать делать уколы. Руководство клуба наивно полагало, что Маноэл утратил скорость, стремясь поберечь от боли прооперированную ногу. Он один знал, что это не так. Просто колено стало совсем чужим. И все же он поехал. Играл и удивлялся сам себе. Итальянская публика освистывала каждый его промах, полагая, что спад в игре заморской знаменитости объясняется зазнайством. Гарринча переставал быть самим собой.

Возможно, нужно было отказаться от этой поездки, продолжить лечение, воспользовавшись паузой в национальном чемпионате. Но ему предложили, и он, благодарный за доверие, поехал. Он еще не понимал, что руководство «Ботафого» пригласило его в Италию, не столько из доверия, а главным образом ради рекламы. На матчи бразильской команды с легендарным Гарринчей приходило больше зрителей, что увеличивало сборы, которые и были основной целью зарубежного турне. О спортивной стороне таких матчей мало кто задумывался в «Ботафого».

— Когда мы вернулись в Бразилию, мне заплатили гроши, чуть больше стоимости банана, — жаловался Маноэл товарищам. — Говорили, что сыграл слабо.

Он серьезно стал подумывать об уходе из команды.

Неудачи на поле подействовали на него угнетающе. Он впал в отчаяние. Друзья советовали сменить обстановку. Вместе с Элзой Гарринча уехал на остров Гобернадор. Но там, в тиши безлюдных морских пляжей и скал, ощущал себя очень одиноким, и это вскоре стало невыносимым. Никто из знакомых на острове не появлялся. Он пристрастился к кашасе, прикладывался к бутылке по нескольку раз в день в надежде забыть свои горести, отвлечься от тяжелых проблем. Для выплаты алиментов Наир пришлось заложить дом на острове.

Газеты писали, что Гарринча, сделав без разрешения руководства клуба, с которым имел контракт, операцию колена, тем самым осложнил турнирное положение «Ботафого», которое оставалось шатким. Всю вину за неудачи клуба взвалили на Гарринчу. О возобновлении контракта не могло быть и речи. Вынужденное расставание с «Ботафого», с которым он был связан двенадцать счастливых лет, совсем выбило его из колеи. Гарринча не находил себе места, думая, что с уходом из «Ботафого» он навсегда расстается с футболом, которому отдал не только многие годы жизни, но и свою душу. Целый год ушел на тяжелые переживания, надежды и разочарования. Наконец, в начале 1966 года, Гарринча был продан в «Коринтианс» — один из ведущих футбольных клубов штата Сан-Паулу.

Гигантский город встретил Гарринчу фейерверком. Болельщики пришли на вокзал, куда он прибыл, со знаменами и с песнями проводили его до гостиницы на авениде Сан-Жоан. Радушная встреча оказала благотворное действие на Гарринчу. Все было как в прежние славные времена. Он немного успокоился. Газеты писали, что Гарринча эмоционально возродился для нового взлета. «Коринтианс», утративший в последнее время часть публики, разочарованной его игрой, приглашая Гарринчу, стремился вернуть ее на стадион. Команда, как и Гарринча, остро нуждалась в деньгах.

Перед самым переездом Маноэла в Сан-Паулу его пригласили участвовать в чемпионате мира, который должен был состояться в Англии. Бразильская конфедерация спорта, ее руководитель Жоао Авеланж, учитывая прежние большие заслуги Гарринчи, считали своим долгом предоставить ему возможность поехать на мировое первенство. Конфедерация могла позволить себе этот благородный жест, чего нельзя было ожидать от профессиональных клубов.

Гарринча серьезно отнесся к приглашению участвовать в чемпионате мира, прекратил выпивки, начал рационально питаться, вернулся к интенсивным физическим занятиям. Заманчивая мечта выиграть для Бразилии в третий раз Золотую богиню увлекла его.

До отъезда в Англию он сыграл несколько матчей за «Коринтианс».

В Англии Гарринче была уготована роль туриста. Его выпустили на поле всего два раза, и то ненадолго. В тяжелом матче с португальцами был потерян Пеле, вновь, как и в Чили, получивший серьезную травму. А после проигрыша венграм сборная Бразилии вообще утратила надежду на успех. Гарринча улетел вместе со всеми на родину, не дождавшись окончания чемпионата.

Он снова повел жизнь затворника. Недели проводил один в бунгало на даче. Под кроватью валялись пустые бутылки из-под кашасы. Он пристрастился к виски, вкус которого узнал в Англии. Гарринча с ужасом понимал, что больше никогда не сможет восхищать людей своим мастерством, не будет в одиночку выигрывать матчи, что приводило в восторг болельщиков не только Рио-де-Жанейро, но и многих других городов мира. Никто не будет скандировать его звучное имя: «Гар-рин-чча! Ра-ра-ра, Гар-рин-чча! Ча-ча-ча». Ночами он вскакивал с постели, просыпаясь от этих криков, которые ему теперь лишь снились.

Иногда, встречаясь с друзьями за рюмкой кашасы, он спрашивал: «Как люди могли со мной сделать такое?» Он все еще считал, что, если бы в Англии ему дали сыграть в матче с Португалией, его результат мог быть иной. Гарринчу снисходительно слушали, вспоминая бледные матчи «Коринтианса» с его участием, успокаивали: «Ты свое уже сделал, Мане, в Швеции и Чили». Он, соглашаясь, кивал головой и вновь наполнял свою рюмку.

Наступил 1968 год. 35-летний Гарринча снова в поисках футбольного клуба. «Коринтиансу» не удалось поправить свое финансовое положение. Зрители не вернулись на стадион, и Гарринча больше не был нужен клубу. Он мечется по стране. Выступает в товарищеских матчах то за «Португезу» в Рио-де-Жанейро, то за «Бангу» — невесть какие команды. Неожиданно устремляется в дебри далекого штата Гойяс. В том же году Гарринча впервые выступает в зарубежных командах. Сначала сыграл несколько матчей в Боливии, затем заключил контракт с колумбийской «Атлетико Барранкилья».

Барранкилья — большой портовый город на побережье Карибского моря, имеющий торговые связи чуть ли не со всем миром. Изумруды, золото, контрабанда — эти слова будто витали в воздухе, когда Гарринча шел по узким портовым улочкам. Маклерам, торговцам и докерам Барранкильи футбол представлялся забавным развлечением, не больше. И все же стадион на десять тысяч мест в день его первого выступления за колумбийскую команду был заполнен до отказа. Зрители встретили выход Гарринчи стоя. Все они пришли на звезду. Разочарование последовало быстро. Убедившись, что звезда светит тускло, не показывает былой ловкости, проворства и мастерства, что даже знаменитый дриблинг не получался у Гарринчи на сочном зеленом газоне колумбийского стадиона, болельщики принялись его освистывать. Так он и ушел под свист. Сверху ему вслед летели помидоры и яйца.

Провал в Колумбии кумира бразильского футбола заставил Бразильскую конфедерацию спорта отвечать на вопросы журналистов. Они спрашивали: «Как можно было отдать Гарринчу, гордость бразильцев, на осмеяние в чужую страну?» Дискуссия кипела неделю. А потом как-то разом все забылось. На северные районы Бразилии налетел мощный ураган, и газеты бросились подсчитывать убытки этого края.

Спустя некоторое время о Гарринче вспомнили вновь. Руководство бразильского спорта торжественно отмечало десятилетие первой победы сборной Бразилии в розыгрыше Кубка Жюля Риме. Среди приглашенных не оказалось Гарринчи… «Забывчивость» организаторов торжества нанесла футболисту столь же чувствительный удар, как и злополучный камень на чилийском стадионе. Газеты с возмущением писали о недопустимом отношении руководителей бразильского футбола к герою шведского и чилийского чемпионатов. Но что толку, если Гарринча не участвовал в торжестве?

Конфедерация оправдывалась: Гарринча, мол, в тот момент находился за рубежом и не мог присутствовать на празднике. Мане огорчился, наверное, больше всех. И не потому, что не попал на празднование. В «забывчивости» он увидел свою полную и безоговорочную отставку от футбола.

Слухи, связанные с личной жизнью Гарринчи, один нелепее другого, время от времени появлялись в печати. Обсуждались его отношения с Элзой, дочерьми, старыми знакомыми. Возле его дома постоянно дежурили фоторепортеры, любопытные. В газетах писали, что он якобы поссорился с Элзой, ушел из дома. А как-то в канун карнавала одна утренняя газета сообщила, что Мане и Элза… покончили с собой. Чтобы опровергнуть нелепое сообщение, Гарринча все утро позировал у ворот фотографам.