Бальзак. Одинокий пасынок Парижа

* * *

Любой разговор об Александре Дюма (речь, конечно, о Дюма-отце) не может ограничиться двумя-тремя строками. На то и Дюма. Скажем сразу: у Бальзака с собратом по перу были довольно натянутые отношения. Дело в том, что Оноре, вкалывая как вол, не мог не сердиться, когда слышал об образе жизни этого «избалованного судьбой лентяя». И понять романиста можно, ибо, в отличие от Бальзака, Дюма на первый план во всём и всегда ставил собственный комфорт: в еде, в работе и даже… в любви. Завзятый кулинар, он обожал сытно поесть, однако почти не употреблял кофе и пренебрежительно относился к табаку. Даже писал Дюма в зависимости от содержания на разной по цвету бумаге. Так, бумага голубого цвета предназначалась для написания романов, желтого – стихов, а розового – для журнальных статей.

Отчаянный дуэлянт, он участвовал более чем в двадцати дуэлях и любил хорошеньких женщин, вино и задорные песни. Недаром людская молва приписывала этому убежденному холостяку несколько сотен незаконнорожденных детей! Большой шутник Дюма даже к дуэлям относился с определенной долей юмора.

Так, однажды ссора с каким-то офицером привела его к дуэли. Условия поединка были суровыми. При наличии одного пистолета соперники должны были тянуть жребий: кто вытягивал бумажку со словом «Смерть» – пускал себе пулю в лоб. Жребий пал на Дюма. Писатель хладнокровно взял пистолет и, попрощавшись с друзьями, вышел в соседнюю комнату. Вскоре раздался звук выстрела… Каково же было изумление присутствующих, когда они увидели живого и невредимого мастера исторических романов с дымящимся пистолетом в правой руке! «Промахнулся!» – сказал Дюма невозмутимо. Инцидент был исчерпан…

Чудом избежал дуэли с вспыльчивым Дюма и Бальзак. Произошло это так. Не выдержав успехов Дюма в драматургии (его пьесы, в отличие от Оноре, неплохо ставились в парижских театрах), он прилюдно бросил конкуренту:

– Когда я выдохнусь, стану писать пьесы…

– О, уважаемый коллега, – сверкнул глазами Дюма, – в таком случае, вам надо начинать прямо сейчас…

К счастью, всё закончилось лишь словесным поединком.

Русский писатель А. И. Куприн для наилучшей характеристики А. Дюма приводит один из моментов творческого вдохновения известного французского романиста, так поразившего одного из гостей-литераторов из России[163], пришедших к тому в гости: «Дюма, без сюртука, в расстегнутом жилете, сидел за письменным столом, а на коленях у него сидело прелестное, белокурое… создание, декольтированное и сверху, и снизу; оно нежно обнимало писателя за шею тонкой обнаженной рукой, а он продолжал писать. Четвертушки исписанной бумаги устилали весь пол…»{479}

Еще больше поразили писателя слова мэтра о том, что, если бы у него на другом колене сидела еще одна женщина, то он «писал бы вдвое больше, вдвое охотнее и вдвое лучше…»

Возможно, причиной такого темперамента и необузданности чувств явился тот факт, что в жилах Дюма-отца на четверть текла негритянская кровь, так как бабушка писателя была негритянкой – рабыней на знойных плантациях Индии. А толстые губы, курчавая шевелюра, широкий приплюснутый нос и смуглая кожа лишь подчеркивали происхождение Александра Дюма. Однако мало кто знал, что этот крепко сложенный гигант преклонялся лишь перед одной женщиной – своей матерью, которую безумно любил и был к ней чрезвычайно привязан.

Александр Куприн: «В расцвете своей славы Дюма был божком капризного Парижа. Когда его роман “Граф Монте-Кристо” печатался ежедневно главами в большой парижской газете, то перед воротами редакции еще с ночи стояли длиннейшие хвосты. Уличных газетчиков чуть не разрывали на части. Популярность его была огромна. Кто-то сказал про него, что его слава и обаяние занимают второе место за Наполеоном»{480}.

Как-то раз Дюма-отец гостил у сына за городом. Однажды за утренним кофе Дюма-младший спросил:

– Как ты спал, папа? Надеюсь, хоть немного отдохнул?

Тот ответил:

– Видишь ли, я вовсе не спал…

– В чём дело, папа? – встревожился сын. – Тебе что-то мешало?

– Мне стыдно сказать, но я захватил с собою из Парижа одну маленькую книжонку и как начал с вечера ее читать, так и читал до самого утра…

– Что же это за книга такая? – удивился Дюма-младший. – Как она называется?

– «Три мушкетера», – смущаясь, ответил отец.

Что касается творчества Дюма-старшего, то здесь имелся один спорный нюанс. Если в «плодовитость» Вальтера Скотта, жившего в крайней нужде и писавшего ради хлеба насущного, ещё можно было верить (оплата издателя зависела от объема написанного), то на Дюма (и об этом знал весь литературный Париж) работали так называемые литературные негры, которые за определённую плату денно и нощно «вкалывали на шефа».

«Конечно, – пишет А. Куприн, – всякому ясно, что выпустить в свет около 560 увесистых книг, содержащих в себе длиннейшие романы и пятиактные пьесы, – дело немыслимое для одного человека, как бы он ни был борзописен, какими бы физическими и духовными силами он ни обладал. Если мы допустим, что Дюма умудрялся при титанических усилиях писать по четыре романа в год, то и тогда ему понадобилось бы для полного комплекта его сочинений работать около ста сорока лет самым усердным образом, подхлестывая себя неистово сотнями чашек крепчайшего кофея… Да. У Дюма были сотрудники… Коллективное творчество имеет множество видов, условий и оттенков. Во всяком случае на фасаде выстроенного дома ставит свое имя архитектор, а не каменщик, и не маляры, и не землекопы»{481}.

Как мы помним, Бальзак тоже делал попытки привлечь для сотрудничества «негра» в лице некоего Лассальи, но ничем хорошим для писателя это не кончилось. Видя, как его идея блистательно воплощена в жизнь каким-то избалованным трутнем, Оноре, конечно, сердился, но поделать ничего не мог. В этом «тёмном деле» Дюма оказался более удачлив, чем его коллеги по писательскому труду. Прочим оставалось только тайно завидовать и… стараться опередить на вираже.