Моя жизнь: до изгнания
- Автор: Михаил Шемякин
- Жанр: Биографии и Мемуары
- Дата выхода: 2023
Читать книгу "Моя жизнь: до изгнания"
Благословенные будни
И теперь в стенах моей мастерской гудела переливами циммермановская фисгармония, сотрясали воздух какофонические опусы, но в основном кипела живописная и графическая работа, музыкальным фоном которой была волшебная труба Майлза Дэвиса или тихие звуки квартета Джона Льюиса. А вечером, когда я вычерчивал тушью немыслимые движения, скачки и прыжки героев гофмановских сказок, звучали музыка и пение из моих любимых опер “Волшебная флейта” Амадеуса, “Дитя и волшебство” Равеля и его же “Испанский час”, за которым мог последовать пуччиниевский “Джанни Скикки”. И ни один вечер не обходился без обожаемой мной, Ребеккой и Доротеей прокофьевской “Дуэньи”. Партии дона Жерома, Мендозы и дона Карлоса я помню наизусть и могу пропеть и сегодня. А поднять хорошее настроение в пасмурные дни помогала “Любовь к трём апельсинам” того же Прокофьева.
Я увлечённо работал над новыми циклами графических работ.
Истоками “Галантных сцен” являлись старинные французские гравюры, картины Антуана Ватто, Никола Ланкре и “Книга Маркизы” с иллюстрациями Константина Сомова.
На серию графических работ, обозначенную “Правила учтивого тона”, меня натолкнули указы Петра I о том, как надлежит вести себя за обеденным столом: “Не прилично… руками или ногами по столу везде колобродить, но смирно ести, а вилками и ножиком по тарелкам, по скатерти или по блюду не чертить, не колоть и не стучать”. Эта серия несла в себе изрядную долю абсурдности и гротескного юмора как в сюжетах, так и в придуманных мною текстах, их сопровождающих: “Не подобает лошадям и псам уподобляться, справляя малые и большие нужды на улице, в присутствии проходящей публики. А ежели не удалось ни по малому, ни по большому сдержаться, то с чинным видом спеши домой, дабы порты чистить и мыть”.
В этот же период я увлекаюсь иллюстрациями к стихам Роальда Мандельштама, к философскому стихотворению Бодлера “Падаль”, к “Колоколам” Эдгара По, “Житейским воззрениям кота Мурра” Гофмана, немецким средневековым балладам, к гоголевскому “Носу” и роману Достоевского “Преступление и наказание”, работа над которым продолжится в следующем тысячелетии.
Возможности заниматься скульптурой у меня не было: ни мастерской, ни перспективы отлить что-либо из моих работ в бронзе. Обо всём этом мне даже и не мечталось! Но к скульптуре безудержно продолжало тянуть, и вот однажды, накупив пластилина, я вылепил полуметровый рельеф туши, обрамлённой искривлённой рамой, нижнюю часть которой я сделал выступающей и поместил на неё яблоко. “А вдруг случится когда-нибудь, что у нас будет своя кухня и мне удастся отлить этот рельеф с тушей и яблоком в бронзе… И я повешу его на стене кухни, а рядом с бронзовым яблоком положу настоящий кухонный нож”, – размышлял я, разравнивая руками пластилиновый рельеф.
Я не мог предположить, что через несколько лет так и случится: туша фантастическим образом будет доставлена в Париж, отлита в бронзе и будет висеть на стене моей кухни.
Мир подпольных художников обслуживали подпольные мастера, которые за небольшие деньги делали офортные станки, самодельные гальванические ванны, и я заказал одному замечательному умельцу офортный станок с большущим колесом, приводящим в движение тяжёлый стальной вал, прокатывающий офортную доску с выгравированными на ней мною галантными сценами, правилами учтивого тона и метафизическими головами. Потом они раскрашивались – опять же мною – акварельными красками, а Ребекка, оказавшаяся прекрасным техником, аккуратно их разравнивала тончайшей кисточкой. И этот станок сыграл большую роль в моей судьбе, потому что офорты, вышедшие из-под его стального вала, привлекли внимание парижской галерейщицы, благодаря которой супруга и дочь очутились в свободном мире.
В гальванической ванне я работал с медными пластинами, изготовляя из них небольшие декоративные медальоны с фигурами скачущих рыцарей.
Несмотря на обыски, постоянное безденежье, квартирные драки с мордобитием и выбиванием зубов, несущуюся вонь от Панькиных готовок, это было благословенное время! Днём вертелось колесо офортного станка, просушивались разложенные на полу появившиеся на свет новые офорты. Толклись в мастерской друзья, тоже что-то мастерившие. Пробовал свои силы в офорте и рисунке, как оказалось, талантливый не только в литературных трудах, но и в изобразительном искусстве Владимир Иванов, в перерывах между художествами читавший нам свои романтические видения, изложенные блестящим слогом, после чего мы могли неожиданно переключиться на бесконечные дискуссии о значении метафизики и юнговского архетипа в изобразительном искусстве. Ребекка восхищала радующей глаз безупречной техникой, Доротея удивляла своими необычными для ребёнка рисунками.
А поздней ночью, когда Доротея с Ребеккой давно уже спали, я сидел за столом у настольной лампы, читая Гофмана, Гоголя и Достоевского, и делал наброски персонажей, возникающих в моём воображении.