Наперекор земному притяженью

Командир полка

И вот запись в моем дневнике:

«22 марта. Нелепый случай. Ранен Василий Федорович Симбуховский случайным выстрелом в грудь навылет. Отправили в тяжелом состоянии…»

За какой населенный пункт дрался полк 22 марта, я не вспомню. Перевернул страничку назад, прочитал:

«18 марта. Следуем в район Подзамче…» Это было 18 марта. За три дня мы далеко уйти не могли, бои там были ожесточенные. А вот то, что произошло, помню хорошо.

Мы с Николаем были в хате, неподалеку от штаба полка. Я сидел и что-то писал. Николай возился в сенцах, зашивал переметку на седле. Ее разодрало осколком при бомбежке пару дней назад. Я заметил, как кто-то из казаков вбежал к нам во двор, что-то крикнул Николаю и тут же выбежал обратно. Николай вошел в хату. Я поднял голову, вижу — на нем лица нет.

— Что случилось?

— Товарищ начальник… — Николай от волнения запнулся. — Убит Симбуховский. В него Лебедев выстрелил.

— Что-о-о? — только и смог вскрикнуть я. Испарина покрыла лоб. Схватив ремень с кобурой, я выскочил из хаты. По улице уже бежал Аронов с санитарной сумкой в руках. Почти одновременно мы рванули дверь командирского дома.

Василий Федорович лежал на боку. Постель была в крови. Рядом стоял бледный как полотно его ординарец Лебедев. Ефим бросился к постели, схватил руку Симбуховского, нащупывая пульс. Василий Федорович застонал, открыл глаза, сквозь стиснутые зубы тихо проговорил:

— Лебедев не виноват… Это случайность… Не давайте его в обиду…

Ефим перевернул Симбуховского, разорвал на нем рубашку. Пуля попала в грудь, слева, но, к счастью, сердце не задела. Аронов принялся перебинтовывать командира.

А произошло вот что. Лебедев, любимый ординарец и коновод Симбуховского, чистил в сенцах трофейный «парабеллум». Этот хороший немецкий пистолет очень любил наш командир полка и обычно всегда носил его не в кобуре, а за пазухой, за бортом полушубка или куртки-венгерки. Но одна была у него опасная привычка: в пистолете патрон всегда был в патроннике. Лебедев, чистя этот пистолет, упустив из виду привычку своего командира, по неосторожности нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел. Симбуховский, застонав, повалился на кровать.

В том, что это была случайность, у меня сомнения не возникло. Но как это доказать руководству дивизии, прокурору? Ведь случай может быть истолкован как покушение на жизнь командира полка! Тогда — трибунал.

— Ефим, что будем делать? — спросил я Аронова.

— Командира сейчас же отправим в медсанэскадрон, нужна срочная операция. Потом — в госпиталь. Я думаю, что все обойдется. Сердце не задето, по пробито легкое. А Лебедева надо спасать. Ты как считаешь?

— Я согласен. Арестовывать я его не буду. Но я не бог, есть начальство повыше. Слушай, надо сделать так, чтобы Лебедева в полку и в дивизии не было. Понял? Давай отправим его вместе с Василием Федоровичем в госпиталь как сопровождающего.

Симбуховского в тот же день отправили в госпиталь. Лебедев уехал вместе с ним. По этому поводу мне пришлось сочинить объемистое объяснение, выслушать далеко не самые лицеприятные слова от своего начальника майора Мирошина. Но обошлось.

Через день или два проходил я по улице села, где был штаб, и встретил Короткова, того самого сержанта-бронебойщика, который был с нами в бойне в Дубно. Он подошел ко мне, лихо вскинул руку к шапке:

— Здравия желаю, товарищ лейтенант!

— Здравствуй, сержант, здравствуй. Как здоровье? Я слышал, тебе в Икве искупаться пришлось, а бронебойку не бросил, молодец.

— Искупался, да. А как командир полка? Говорили, что он ранен.

— В госпитале майор. С ним и Лебедев…

— Вот какой у пас командир! Ребята прямо говорят: другой бы разве так поступил? Другой бы засудил или расстрелял бы своей рукой. Очень у нас казаки майора нашего любят. И уважают. А я еще чего хотел, товарищ лейтенант, вот поговорить надо, интересную штуку услыхал…

— Ну так что же, давай поговорим. Заходи к нам в хату. Знаешь, где мы с Николаем остановились?

— Это с Горбуновым? Знаю.

К вечеру Коротков зашел ко мне:

— Товарищ лейтенант, я вот что хотел вам рассказать. Здесь, когда развели нас по хатам, наш хозяин, пожилой такой, сказал, что зовут его Макар-драгун…

— Это почему же «драгун»?

— А он говорит, что служил в драгунах еще в царской армии. Здесь стояли. Он и женился на дочери хозяина, у которого были на постое. Он нас хорошо принял. А вчера вот, вечером, сидели мы, покуривали, он и говорит, что здесь, на Ровенщине, есть националистическая организация, «Просвита» называется, что ли. Она продукты заготавливает, одежду…

— Это для чего же?

— Говорит, для своего войска.

— Войска? Это что же за войско? С кем же это войско воевать будет? — поинтересовался я.

— Я спросил. Он пожал плечами и говорит: «Слышал байку, что воевать будут не то с немцами, не то с советами». А в войско не всех принимают, только парней из семей богатых, зажиточных. Вот в Погорельцах такое войско уже есть. Командиром там местный, зовут его Гонта. Есть и в Черешнивке, там командир Покотило.

— Это что, фамилии или прозвища?

— Да нет, он говорит, их так зовут, но то не фамилии. Фамилии он не говорил. Спросить?

— Нет, пока не надо. Пока никому ни слова об этом.

— А еще он говорил, что в их войске есть и роты, и взводы, и отделения. Взвод они называют «чета», отделение — «рой». Связники есть, девчата, женщины молодые. Завхозы тоже есть — «господарчи». Копают они под землей схороны, прячут там оружие, боеприпасы, одежду, обувь, продукты. Когда схороны роют, землю в мешках в реки, в пруды носят, чтобы незаметно было, где копали… Ей-богу, слушал я и не верил. Неужели все так, а? А еще, — Коротков понизил голос, — говорили ребята наши, что где-то здесь, неподалеку, какие-то бандиты нашего командующего фронтом ранили, есть слух такой. Может, кто из этих армий?

На следующий день я поехал в штаб дивизии, в отдел. Рассказал все Братенкову. Он молча подошел к металлическому ящику, в котором, как мне было ведомо, возили секретные документы, достал бумагу, протянул мне. Это было сообщение о действиях подпольной организации украинских националистов на территории западных областей Украины.

Из справки

Главного управления пограничных войск о результатах борьбы с бандитскими группами на территории Ровенской, Волынской и Тернопольской областей в марте 1944 года:

«…22 марта 1944 г. при ликвидации 16-м погранполком войск НКВД охраны тыла бандитской группы «Олег», оперировавшей в Острогском районе Ровенской области, было установлено, что эта банда совместно с ликвидированной бандой «Черноморец» участвовала в нападении на командующего фронтом Ватутина. У убитого главаря банды в дневнике найдена запись такого содержания: 29 февраля «также разбиты две легковые машины, из числа которых — машина, на которой ехал Ватутин. Сам Ватутин ранен. Захвачены документы и карты».

Имеющиеся в нашем распоряжении материалы подтверждают обстоятельства ранения Ватутина, и, кроме того, допрошенный участник этой банды, оставшийся в живых (имеет четыре ранения), также подтвердил факт нападения этой банды на Ватутина…»

Документ, с которым познакомил меня Братенков в отделе дивизии, свидетельствовал о том, что предстоит борьба с новым, выползающим из подполья коварным врагом, действующим в нашем тылу. А кто не знает, что спокойная обстановка в тылу — залог успехов на фронте. По своей прежней службе я прекрасно знал, что порядок в тылу действующих армий обеспечивают войска охраны войскового тыла — пограничные войска. Сам занимался этим в 1941 и 1942 годах. Но насколько теперь усложнилась для пограничников задача!

А нам предстояло бить врага на фронте и в его тылу…

Бои продолжались. В моем дневничке сохранились записи:

«26 марта. Ночной марш в район дер. Паниква. Немцы рядом. Есть пленные.

27 марта. Вели бой за дер. Паниква. Режем шоссе Броды — Львов. У фрицев паника.

28 марта. Ведем наступление на Паникву с целью перерезать шоссе Броды — Львов и полностью окружить противника.

2—8 апреля. Упорные, кровопролитные бои в районе Паниква».

Вспомнилось, что под Паниквой вернулся в полк Николай Савгир, бывший санинструктор из эскадрона Дмитрия Венского. В бою под Скрегитовкой, на том же лесном перекрестке, где погиб Зенский, был убит и Савгир. Во всяком случае, на могиле в лесу, на дощечке, была написана и его фамилия… И вот он, «воскресший», через полгода вернулся в полк.

В боях под Паниквой Николай снова был тяжело ранен. Ему ампутировали руку. А когда раненых эвакуировали из госпиталя в тыл, на машины напала банда бандеровцев. Всех раненых перебили. Из штаба полка послали на Савгира вторую похоронку…

Но и на этот раз случилось чудо. Николай остался жив. Их машина успела проскочить невредимой.

Сейчас он живет и работает в Киеве. Доцент кафедры философии в Киевском политехническом институте.

В конце мая в полк из госпиталя вернулся Василий Федорович Симбуховский. В семейном архиве Симбуховских сохранилось его письмо жене:

«27 мая 1944 года… После продолжительных мытарств я снова в своем родном хозяйстве, с боевыми друзьями… При возвращении из госпиталя попал в аварию. Подробности описывать не буду, а результат таков — шофер в тяжелом состоянии со слабыми признаками жизни отправлен в госпиталь, а я с рассеченной правой бровью, ушибом головы и груди был посажен на попутную машину. Рана быстро заживает и не вызывает каких-либо опасений…»

Ну нужно же было такому случиться! Хорошо еще, что полк в это время был на отдыхе.

Конечно, отдых во время войны — понятие относительное. Кроме занятий с пополнением, караульной службы, получения оружия, конского состава всегда еще куча забот. В полку не было ни одного командира, равнодушно относящегося к своим обязанностям. Во всем царил дух соревнования — кто лучше? А для такого соревнования у нас, в коннице, широкое поле деятельности. Возьмем, к примеру, упряжь. Она изнашивается, а без нее хоть пропадай. Для изготовления упряжи нужна кожа. А где ее брать? Ждать, когда из тылов пришлют? Так вот, кожу мы сами выделывали в тылах дивизии. Наши кузнецы в эскадронах и батареях сами ковали подковные гвозди-ух-пали, как их называли, да и подковы делать тоже самим приходилось. Даже деготь для смазки кож гнать ухитрялись.

По возвращении Василия Федоровича в полк состоялся У нас откровенный разговор. Меня привело к командиру желание выяснить, понять наконец-то, почему же он относится ко мне подчеркнуто официально, сухо, сдержанно. В чем дело? Неужели причиной тому — моя должность? Вроде бы я ни разу не дал не только ему, но и другим офицерам повода к недоброжелательному отношению к себе. Полк стал моей родной боевой семьей.

Должен признаться, я любил Симбуховского. Любил за бесстрашие, преданность боевому делу, внимательность, требовательность. Да бог знает еще за что. Порой и не объяснишь, почему одного человека полюбил, а другого нет.

Я зашел в сенцы командирской хаты, постучал в дверь.