Наперекор земному притяженью

Мы рвемся на запад

Наш полк стал получать пополнение. Новые люди — кто они, откуда? Обстрелянные или новички? Хорошо, если воевавшие, из раненых, а если «зелень» — к ним еще присматривайся и присматривайся. Ведь не к параду готовимся. Дадут немного отдохнуть — и снова в бой.

Спустя неделю к нам прибыл необычный обоз — повозки с большими котлами, мешками, набитыми бог знает чем. Но самое главное, что привлекло наше внимание, — на повозках сидели молодые девчата. В форме, в кубаночках.

Оказалось, прибыл ППО — полевой прачечный отряд. Так именовалось это корпусное подразделение. Ну, подумалось мне, потеряют теперь наши казаки сон и покой…

Разместились девушки в большой палатке, на поляне, близ тихонько воркующего ручья. Весьма скоро галантность наших кавалеров стала заметна невооруженным глазом. Добровольцев воду натаскать, дров напилить, наколоть и вообще выполнить любые просьбы и указания нашлось довольно много.

Пришлось вмешаться штабу полка. Соответствующий приказ строго регламентировал дни и часы «взаимоотношений» эскадронов и батарей с прибывшим «пополнением»: кто и когда сдает белье в стирку, кто, когда и в чем помогает. После приказа казачки чуть поугомонились.

Вечером сидели мы с Николаем Григорьевичем за столом, письма писали. Я — отцу с матерью, он — супруге своей, Анне Никифоровне, в Оренбург. Вдруг слышу стук в стену, разделявшую комнату, где мы обосновались, и санчасть, которой Ефим командовал. Спрашиваю: «Чего стучишь?» — «Зайди, — говорит, — ко мне, дело есть». Захожу. Ефим у стола хлопочет. Запах яичницы с салом приятно защекотал ноздри. Такими яствами мы не часто баловались.

— Что это ты пир затеял? В честь каких событий?

— Сейчас узнаешь. Девочки, вы руки помыли?

Из другой комнаты выходят две незнакомые девушки. Поздоровались робко и присели на скамейку. Сообразил я, что девчата из ППО, поскольку раньше в полку их не было. Посмотрел я мельком на одну, на другую. Показалось, что где-то я видел это лицо. Точно видел… Девушка в упор, широко раскрыв глаза, смотрела на меня. На ее лице проступила неуверенная улыбка.

— Лейтенант… миленький… господи, жив… — чуть слышно пролепетала она.

И тут я вспомнил. Рождествено. Школа. Медсанэскадрон. 19 января. Ведь это опа тогда мне трофейную сигарету принесла!

Подошел, протянул ей обе руки:

— Здравствуйте! Как видите, жив!

— Господи, слава богу, живы! А я, честно говоря, и не думала, что вы выживете. Врачи вас в смертники определили. А уж когда вас ночью в Россошь повезли, то никто и не думал, что доедете.

Ефим с удивлением смотрел на нас.

— Ну, Ефим, по такому поводу придется тебе…

— Без намеков, прошу, без намеков! Сам понимаю.

Из какого-то заветного, только ему одному известного места была извлечена фляга с чистейшим спиртом. Призывно шкварчала большая глубокая сковорода, вместившая чуть ли не две дюжины яиц. Появилась еще какая-то снедь. Весело стало. Разговоры пошли, воспоминания.

— Может, погуляем, — тихонько предложила мне сидевшая рядом Люда. Кстати, только тогда, за столом, я узнал, что она москвичка и что служит в дивизионном медсанэскадроне, а сейчас прикомандирована в помощь ППО кладовщицей.

Мы незаметно, так по крайней мере мне показалось, вышли из дома. Пошли по тропинке в глубь леса. Люда рассказывала о школе, о том, что добровольно пошла в военкомат, попросилась в действующую армию и вот уже год при нашем корпусе.

— Поначалу страшно было, особенно там, под Валуйками. Как стали раненых привозить, знаете, руки затряслись. Я крови боюсь. Боялась раньше. А тогда, в Рождествено, когда вас увидала, да еще врач сказал «безнадежный», подумала, что никогда не привыкну на смерть смотреть…

— Не надо, Людочка, сейчас об этом. Кто погиб — того не вернешь. Кто выжил — живет. Не о смерти думать надо. Смотри, какой лес. И хвоей пахнет. Люблю лес…

— Я тоже люблю. И речку. Особенно летом. Товарищ лейтенант, а вы тоже из Москвы?

— Да. Вернее, из Подмосковья. Слышала такое село — Тайнинское? И станция Тайнинская есть по Ярославской дороге.

Я увлекся воспоминаниями и не сразу заметил, что стало смеркаться.

— Товарищ лейтенант, — тихо произнесла Люда, — уже поздно.

— Не надо «лейтенант». Зови меня по имени. Ведь я тебе не начальник, ты не подчиненная. Договорились?

— Не знаю, получится ли.

— Должно получиться. Ведь мы еще встретимся?

— А вам… А ты… Хотел бы?

— Конечно.

— Значит, встретимся. Знаешь что? Научи меня верхом ездить! А то все на повозках да на машинах. У нас ведь верховых лошадей нет.

— Во-первых, не лошадей, а копей. В кавалерии так говорить положено…

Слушаюсь, товарищ гвардии лейтенант! — рассмеялась Люда. — Так как насчет занятий, договорились?

— Вот это как раз и во-вторых. Когда прикажете? Прямо сейчас?

— Ну, не сейчас… Сейчас уже темнеет. Завтра можно?

— Конечно, можно. Приходи в конце дня.

На следующее утро я проснулся рано в необычайно приподнятом настроении. Одно лишь смущало: столько часов до встречи с Людой.

— Товарищ начальник… — на пороге стоял дядя Коля.

— Чего тебе?

— Где это вы вчера вечером пропадали?

— А ты что, родитель мой? Так я совершеннолетний.

— Это так, а все же сказать, куда идете, надо. Не рядовой солдат. Вечером из штаба прибегали, вас к телефону Братенков требовал.

— Ругался?

— А я почем знаю? Я посыльному сказал, что вы где-то в подразделениях.

— Так что ж ты вчера промолчал?

— А что говорить, на ночь глядя?

Антон Максимович Братенков в то время замещал заболевшего начальника отдела в дивизии. Позвонив, я узнал, что к двенадцати часам нужно прибыть в штаб дивизии.

Братенков собирал оперативников для ознакомления с обстановкой на направлениях Воронежского фронта, в тылу действующих армий и в нашем районе. Данные контрразведки, о которых он сообщал, совсем не соответствовали моему благодушному, мирному настроению, навеянному вчерашним вечером. Оказалось, неподалеку от нашего расположения противник выбросил на парашютах группу разведчиков или диверсантов. Жители соседнего хутора обнаружили в лесу несколько парашютов. Других данных пока не было.

— Так что, дорогие, отдых отдыхом, но вы должны быть постоянно начеку. А то вчера я хотел поговорить с одним нашим товарищем, а его в полку найти не смогли.

Говоря это, Антон Максимович даже не взглянул в мою сторону. Я же от стыда готов был провалиться сквозь землю.

— Парашютисты могут быть одеты в красноармейскую форму, — продолжал Братенков, — и вряд ли это немцы. Кому, как не вам, знать, что подонков хватает. Есть такая русская присказка: у каждого варева своя накипь. Вот и повсплывали. По линии командования ориентировка командирам полков дана. Надеюсь, вам задача ясна?

Через час мы с дядей Колей тронулись обратно. Я думал о только что услышанном. Как-то не вязалось: десант, враги, диверсанты и тишина, лес, покой. Ожидание встречи с Людой. Милая она девушка.

Размечтавшись, я не заметил развесистой сосны, склонившейся над дорогой, и чуть было не напоролся на толстый сук. Резко пригнул голову. Как я оказался на земле — так и не понял.

— Не разбился? — тут же подскочил ко мне дядя Коля.

— Не знаю. Голова кружится.

— Головой ударился?

— Да нет, не ударился, — я провел рукой по лбу.-^ Черт, неужели ранение дает себя знать? Скажи кому — как пить дать упрячут в госпиталь. — Николай Григорьевич! О том, что случилось, никому ни слова! Это и просьба и приказ. Понял?

У штаба полка отдал коня Николаю.

— Давай домой — обед приготовь. Я через часок приду.

В штабе полка помощник начальника штаба, как у нас называли — ПНШ-2, что-то писал, заглядывая в двухверстку — топографическую карту, сложенную гармошкой. Поздоровались. Он достал из ящика стола бумагу:

— Из штаба дивизии привез нарочный, посмотри.

Это было распоряжение об усилении охраны и ориентировка о возможном появлении десантов противника в нашем районе. Мы стали обдумывать план действий.

Короче, вместо обеда я едва поспел к ужину. Дядя Коля привычно выразил свое недовольство.

— Не ворчи, старина. Скажи-ка лучше, Людочка не приходила?

— Какая еще Людочка? Уж не та ли, с которой вы вчера до ночи гулянку устроили? — Николай строго посмотрел на меня и даже постучал пальцем по столу.

— Вчера, сегодня, завтра… Я что, маленький? Сегодня мы верхом поедем. Как только она придет, подседлай коней.

— Ничего я седлать не буду. Кони вам не баловство. Нахлопает холку, что я потом делать буду?

— Холку-холку… Что ж ты думаешь, мы сразу галопом полетим? Шагом поедем.

— А шагом и так можно. На своих двоих.

« Слушай, Николай, ты мне надоел. Сказано подседлать, — значит, седлай, выполняй приказание.

— Приказание… — обиделся дядя Коля. И, что-то бормоча себе под нос, вышел из комнаты.

В седьмом часу вечера за окном мелькнула черная каракулевая кубаночка. Остановившись в дверях, Люда бегло осмотрела наше пристанище.

— Можно?

— Конечно, конечно! — я почувствовал, что отчего-то краснею. — Проходи, садись. Сейчас дядя Коля подседлает нам коняшек, и поедем.

— Правда? Прямо сегодня? Ой, а как же мне быть? — Люда указала взглядом на свои колени, обтянутые юбочкой.

— Фу ты, я и не учел. А у тебя или у девчат разве пет брюк?

— У меня нет. А у девчат не знаю. Не видела.

— Вот тебе раз… Слушай, а если мои? Дядя Коля! — крикнул я в сенцы, — Где мои зимние диагоналевые брюки?

— Здесь, в мешке. А зачем они?

— Давай-давай, доставай. Девушка их примерит.

Николай зашел в комнату, взглянул исподлобья на гостью:

— А не маловаты будут?

— Сейчас посмотрим. Мои не подойдут, с тебя сниму. Посидишь пока дома, под одеялом, — улыбнулся я.

Покопавшись в своем хозяйстве, Николай принес брюки. Мы вышли из комнаты, чтобы дать возможность девушке переодеться.

Через пять минут передо мной стоял симпатичный казачонок в брючках, словно специально сшитых. Продолжая ворчать, Николай подвел к крыльцу моего Разбоя и свою Тумбу. Я подсадил Люду в седло, потихоньку, шагом, мы направились к лесу. Лошади наши, сдружившиеся за прошедшие месяцы, шагали нога в ногу, приветливо поворачивая морды друг к другу. Люда достаточно быстро освоилась и уже без страха поглядывала по сторонам. Но, когда Тумба споткнулась о еловый корень, она от неожиданности ойкнула и, бросив повод, схватилась за меня. Разбой и Тумба остановились. Я притянул Люду к себе.

— Так бы век быть вместе, — прошептала Люда, — Но я знаю, что этого не будет. Не может быть.

— Но почему же? — удивился я.

— Война, милый. И еще одна причина есть. — Она опустила голову.

— Какая еще причина?

— Не скажу.

— Людочка, милая, да что ты выдумываешь!

— Не надо. Если бы не война, я никому, слышишь, никому на свете не отдала бы тебя. Никогда!

Я растерялся. Гулко забилось сердце, стиснутое радостью. Я снова притянул ее к себе:

— Но сейчас-то мы вместе…

Люда заплакала, а потом вдруг сказала: