Наперекор земному притяженью

Нужно было так спланировать движение, чтобы к рассвету выйти обязательно к населенному пункту и в нем найти укрытие и для людей, и для лошадей, и для техники.

«Выйти к населенному пункту…» Но ведь мы были в глубоком тылу у противника, и почти в каждом селе у него были гарнизоны, а между гарнизонами установлена связь. Пришлось гарнизоны уничтожать внезапными короткими налетами так, чтобы они и тревоги поднять не успели. Как только входили в населенный пункт и размещались по хатам, по сараям, тут же выставляли посты наблюдения. Следили за тем, чтобы по улицам не было, никакого лишнего хождения.

Днем немецкие самолеты утюжили села, открывая огонь из пулеметов. Очевидно, немецкие летчики рассчитывали на ответный огонь с нашей стороны. Но приказ был строжайший: ни в коем случае по самолетам огня не открывать. Так и не удалось противнику обнаружить нас. Мы уходили все дальше и дальше в тыл.

Приказом командира дивизии нашему полку при поддержке нескольких танков предписывалось захватить город Валуйки. Мы шли к городу, уже бывшему однажды победной вехой одного из полков нашей 11-й Морозов-ской дивизии 1-й конной армии в гражданскую войну.

Из разведотдела дивизии сообщали, что Валуйки заняты двумя полками итальянской пехотной дивизии, несколькими подразделениями немецкой пехотной дивизии, двумя строительными батальонами. Кроме того, в городе две танковые роты, артиллерийский полк и зенитный дивизион. Подступы к городу с востока прикрыты подготовленными к обороне зданиями, на окраине с юга — противотанковый ров. С северо-востока и юго-востока — сплошные проволочные заграждения. Вдоль улиц в городе — ДЗОТы…

Да, не простым был валуйский «орешек».

Остановились в одном небольшом селе. Это было, по-моему, 17 января. Случайно я узнал, что с нами вместе расположатся несколько подразделений штаба дивизии и Особый отдел. Можно встретиться с Братенковым, давно я его не видел.

— Нет, товарищ начальник, — возразил дядя Коля. — Прежде всего надо немного отдохнуть. Да и Братенков не машина. До ночи еще время есть.

Он был прав. Надо признать, хотя я и держался к тому времени в седле довольно уверенно и чувства мои к «четырехногому» транспорту уже не определялись шипением «проклятущая» и «чтоб тебя…», все же ночные переходы но 30–40 километров давались нелегко. Впрочем, похвалиться легкостью преодоления этих двух сотен километров ночных маршей вряд ли кто мог.

Проспали мы с дядей Колей часа три. Он занялся «транспортом» — моим Разбоем и своей вороной коротконогой Тумбой, а я пошел искать Братенкова.

— Товарищ лейтенант, прошу подождать! — остановил меня часовой у крыльца большой хаты.

— Что, отдыхает?

— Нет. Просил никого не пускать.

— Я подожду, а ты доложи: прибыл оперуполномоченный из 250-го кавполка.

Пожав плечами, казак вошел в сени. Не успел я даже закурить, как он вернулся.

— Майор велел зайти.

— Вот видишь, а ты: «Не пускать!»

В большой комнате, основную часть которой занимала, как и везде в российских деревнях, русская печь с лежанкой и полатями, на лавке за столом сидел Братенков. Напротив — двое мужчин. По виду — местные.

Братенков, не представляя меня, кивнул на свободный край лавки.

— Садитесь. Слушайте. Это товарищи из местного партизанского отряда.

Разговор шел, как я вскоре понял, о выполнении задания нашего командования. Связь с местными партизанами была установлена по решению командира корпуса генерала Соколова. Замысел был такой: Валуйки освободить внезапным ударом, с ходу, не дав противнику возможности подтянуть подкрепление, эвакуировать из города технику и многочисленные армейские склады. Предстояло взорвать железнодорожное полотно на участках Валуйки — У разово и Валуйки — Волоконовка. Об этом и шла речь.

— Вы должны знать, — обратился Братенков ко мне, — что в операции участвуют партизаны. Предупредите ваших командиров эскадронов. И смотрите, чтобы неприятностей не было.

Получив подробный инструктаж, я ушел к своим. До Валуек оставался один ночной переход…

Ночью наш полк занял большое село Рождествепо. До Валуек оставалось около пяти километров. От села до окраины города — чистое поле. Вдоль железнодорожной насыпи дорога. Эскадроны спешились. Подошли танки. Казаки пересели с коней на броню. Десант. Наступление началось в пять утра. Командиры эскадронов получили приказ: при занятии железнодорожной станции дать по три красных ракеты.

Через полчаса в городе послышалась пулеметная и винтовочная стрельба. Заговорили и танки. Командир нашего полка майор Шаповалов нервничал. От эскадронов никаких докладов не было. Оставалось ждать условленных красных ракет.

Наконец в хату прибежал коновод командира полка:

— Товарищ майор! Товарищ майор! Три красные ракеты на левой окраине!

— Чумовой! Какой «левой»? Восточной, северной или западной?

— А черт его батьку знает, где тут север, где восток. Солнышка-то нету. Но ракеты я сам видел.

— Ну, как думаешь, комиссар, двинем в город?

— Не имея доклада о положении эскадронов?

— А здесь мы ничего не высидим. Связи все равно не будет. И раненых что-то из города не видно. Пора.

— Да, пожалуй, двинемся.

— По коням! — и Шаповалов первым шагнул через порог.

Ординарец подвел мне Разбоя.

— Товарищ начальник, а не рано ли мы в город пода-емся?

— Приказ командира полка. Пойдем вместе со штабом.

— Уж больно группа большая. Эскадроны в маскхалатах затемно прошли, а мы-то — вон какая кавалькада.

— Ладно-ладно, дядя Коля, проскочим…

Сказал не очень уверенно. Да и откуда было взяться уверенности, если наш полк готовился принять свой первый на этой войне бой…

Половину пути прошли спокойно. С каждой сотней метров приближался город, и казалось, что все обойдется, дойдем без помех. А что, если немцы остались на окраине? Наши затемно прошли в город, завязался бой, а очищены окраины или нет, кто знает. Может, но случайно из города в Рождествено и раненых-то ни одного человека не привезли? Да и из казаков никто не пришел.

Придержав коня, я приотстал, чтобы посмотреть со стороны. Уж больно заметная кавалькада! Ее бы рассредоточить, растянуть. А то идем, как на показательных учениях.

Я дал шпоры Разбою, догнал голову колонны, поравнялся с Шаповаловым и вполголоса высказал ему свои опасения. Он искоса посмотрел на меня, дав понять: молод ты, брат, меня учить, да и зелен. Жестко сказал:

— Ничего, проскочим.

Я вернулся на свое место в третьей шеренге. Шли по-уставному — тройками. До первых домов на окраине оставалось метров триста — четыреста. У железнодорожной насыпи валялись сброшенные под откос обгоревшие вагоны, помятые цистерны. Слева возвышалась серая громадина элеватора. Неожиданно с элеватора застрочил крупнокалиберный пулемет. Пули со свистом пронеслись у нас над головами. Пригнувшись в седлах, мы резко рванули влево, под насыпь.

— Слезай! — раздалась команда начальника штаба. — Спокойно! Без паники! Коноводам взять коней и галопом в деревню! Батареи! Справа от дороги — в поле! С передков — и к бою! Лошадей убрать, пушки — на руках. Огонь по элеватору! Диментман! Слышали команду?

Лев Диментман, почти мой ровесник, командир батареи, придерживая одной рукой полевую сумку, другой — кобуру с пистолетом, побежал к пушкам.

Я подвел коня к дяде Коле:

— Бери Разбоя и галопом в Рождествепо. Понял?

— Товарищ начальник, а как же вы?

Делай, что говорю! — крикнул я. — Город рядом, и пешком дойдем.

Батарея Диментмана снялась с передков, лошадей галопом повели тесной группкой обратно в Рождествено, а расчеты засуетились у пушек. Через минуту несколько снарядов полетели в элеватор, но вреда никакого не нанесли. Как стоял, так и стоит. Еще несколько пушечных выстрелов. Стало тихо. Пулемет на элеваторе замолчал. Наша группа, выжидая, притаилась под прикрытием насыпи. Прошло минут десять. Тихо. Только собрались двигаться дальше, решив, что пулеметчики на элеваторе или убиты или сбежали, как у крайних домов появились два танка. Чьи? Танки были белыми, выкрашенными под снег. Наши тоже такие. И по типу не сразу опознаешь. Ко всему прочему, темно. Танки пока не двигались и не стреляли.

Но вот на одном башня медленно повернулась, раздался раскатистый выстрел, и одна из пушек диментмановской батареи скрылась в дыме разрыва. И снова выстрел, третий, четвертый! Минуты не прошло, как все четыре пушки были разбиты у нас на глазах.

— Пэтээры! К бою! — хрипло гаркнул кто-то рядом. — Ложись за вагоны и по танкам!

Две пары казаков с длинными неуклюжими ружьями побежали к исковерканной цистерне. Почти тут Hie в эту цистерну влепился бронебойный снаряд и, пробив ее насквозь, с ревом пронесся дальше. Я оглянулся. Рядом никого не было. По полю, к разбитым пушкам, галопом неслась пара лошадей с большими, приспособленными под станковый пулемет санями. Было видно, как двое каза-

коп, соскочив с саней, бегали от одного орудия к другому, забирая раневых. Уложили их на сани, тут же тронулись. Кони пошли крупной рысью в нашу сторону.

Я успел увидеть сидящего на самом краю Леву Димептмана, в грязном разодранном полушубке. Поравнявшись со мной, хриплым голосом он проорал:

— Лейтенант! Прыгай к нам! Танки в атаку пойдут — отрежут, пропадешь!

С танков застрочили пулеметы. Пули вспороли снег рядом с санями. Державший вожжи пожилой казак попытался придержать коней. Я, мало соображая, правильно ли поступаю, прыгнул на сани. Диментман притянул меня к себе.

— Вот, ядрена корень, к чему приводят необдуманные решения! Разве можно было так открыто!

Удар…

Опрокинулось куда-то небо.

Стало темно и тихо.

Вот и отвоевался…

Но почему так мерзнут лохмотья кожи на животе? Разорвало пополам? Как не хочется умирать… И тихо как, тихо. Почему же нет боли? Буду считать. Раз… два… три… А небо-то есть. Вот оно, серое-серое. Почему же так мерзнут лохмотья кожи? Двадцать один… двадцать два… Нет, не умираю… Надо посмотреть, где ноги, далеко ли?

Я приподнял голову. Рядом, на боку, лежал Диментман. На виске — небольшая дырочка. Из нее толчками выплескивалась кровь. Снег у его головы стал ноздреватым от теплой крови. Убит Лев. Вот он, рядом. А ведь только что он, прижав меня к себе, прохрипел свои последние в жизни слова. Не закончил мысли, не успел. И он убит, и я убит. Зачем? Кому это было нужно?

Какие-то ничтожные, глупые мысли лезут в голову. Неужели у всех, кто умирает, такие мысли глупые? Почему же я не умираю? Повернул голову в другую сторону: поле, снег, дорога со следами саней, копыт, навоз кое-где. Понял — лежу на спине посередине дороги. А как же танки? Танки где? Ведь я на дороге. Пойдут танки — раздавят! Ползти, ползти надо к вагонам, туда, к насыпи. Там не заметят. Попробовал повернуться со спины на живот. Получилось. Ноги как плети. Но слава богу, не оторваны, со мной вместе повернулись. Ползти, ползти надо. Ниже локтей рук не чувствую, словно нет их. Опираясь локтями, пополз к насыпи. Боли никакой. Что же случилось? Контузия? А что это такое? Что должен чувствовать контуженный? Да откуда я знаю! Ползти надо, ползти!..