Заяц с янтарными глазами

«Ционштрассе»

Венскому «дворцу» к моменту прибытия нэцке было уже почти тридцать лет. Он строился приблизительно в то же время, что и особняк Эфрусси на рю де Монсо. Это очень театральное здание, рассчитанное на восторженные взгляды зрителей: именно таким его и задумывал заказчик — отец Виктора, мой прапрадед Игнац.

(В моем рассказе встречаются три разных Игнаца Эфрусси, принадлежащих к трем разным поколениям. Младший — мой двоюродный дедушка Игги. Я уже рассказывал о его токийской квартире. Второй Игнац — брат Шарля, парижский бретер и донжуан. А здесь, в Вене, мы встречаемся с бароном Игнацем фон Эфрусси, кавалером Железного креста III класса, пожалованным дворянством за заслуги перед императором, императорским советником, кавалером ордена Святого Олафа, почетным консулом короля Швеции и Норвегии, обладателем бессарабского ордена Золотого руна, обладателем российского ордена Лавра.)

Игнац был венским банкиром со вторым по величине состоянием и владел еще одним огромным зданием на Рингштрассе, а также несколькими банковскими зданиями (и это только в Вене). Я нахожу бухгалтерский документ, где записано, что в 1899 году у него имелись в городе активы стоимостью 3 308 319 флоринов, что приблизительно соответствует двумстам миллионам нынешних долларов (70 % этого богатства составляли ценные бумаги, 23 % — недвижимость, 5 % — произведения искусства и ювелирные изделия, 2 % — золото). Это же целая гора золота, думаю я, да еще у него такой великолепный, совершенно «руританский» перечень титулов! Разумеется, чтобы как-то соответствовать такому перечню, необходимо иметь фасад с целой толпой кариатид и обильной позолотой.

Игнац был грюндером («учредителем») эпохи Gründerzeit — периода становления новой Австрии. Он приехал в Вену с родителями и старшим братом Леоном из Одессы. В 1862 году, когда Дунай затопил Вену (вода добралась до алтарных ступеней собора Святого Стефана), именно семья Эфрусси одолжила правительству средства для строительства набережных и новых мостов.

У меня есть портрет Игнаца. На этом рисунке ему, пожалуй, лет пятьдесят. На нем довольно красивый сюртук с широкими лацканами, свободно завязанный галстук с жемчужной булавкой. Бородатый Игнац с темными, зачесанными назад волосами смотрит прямо на меня оценивающим взглядом, губы у него скептически поджаты.

Есть у меня и портрет Эмилии, его жены. У нее серые глаза, на шее — сложенное несколькими кольцами жемчужное ожерелье, спускающееся на переливчато-черное шелковое платье. Выражение лица у нее примерно такое же, как у мужа, и всякий раз, как я пробовал повесить этот портрет у себя дома, мне приходилось его снимать, потому что Эмилия взирала на нашу домашнюю жизнь как будто с осуждением. Родня прозвала ее «крокодилицей», хотя у нее была обаятельная улыбка — когда ей случалось улыбаться. А поскольку Игнац крутил романы с обеими ее сестрами и в придачу содержал еще нескольких любовниц, то мне, пожалуй, еще повезло, что на моем портрете она как раз улыбается.

Мне почему-то кажется, что это сам Игнац выбрал архитектором Хансена: тот очень умело оперировал символами. А этому богатому еврейскому банкиру нужно было такое здание, которое наглядно подчеркивало бы взлет его семьи, ему нужен был такой дом, который ни в чем не уступал бы всем этим зданиям, выросшим на Рингштрассе.

Контракт они подписали 12 мая 1869 года, а разрешение на строительство городские власти выдали в конце августа. К тому времени, когда Теофил Хансен начал работать над дворцом Эфрусси, он уже удостоился дворянского звания. Теперь он прозывался Теофил фрайгерр (барон) фон Хансен, а его клиент, уже получивший рыцарский титул, — Игнац риттер фон Эфрусси. С самого начала Игнац и Хансен разошлись во мнениях относительно величины постройки: сохранившиеся чертежи свидетельствуют о бесконечных пересмотрах замысла, происходивших по мере того, как два этих волевых человека старались придумать, как лучше использовать это выигрышное место. Игнацу была нужна конюшня для четырех лошадей, а также каретный сарай «для двух или трех экипажей». Главным его требованием была лестница для него лично, которой не смогла бы пользоваться больше ни одна живая душа. Все это перечислено в великолепно иллюстрированной статье 1871 года, напечатанной в архитектурном журнале «Альгемайне бауцайтунг». Этот дворец должен был стать трибуной, обращенной к Вене: его балконы будут взирать на город сверху, а сам город будет проходить мимо его огромных дубовых дверей.

Я стою возле него. Это последняя минута, когда у меня еще остается выбор: развернуться, перейти дорогу, сесть в трамвай и оставить в покое этот династический дом с его историей. Я делаю вдох. Потом толкаю левую створку, прохожу сквозь огромные дубовые двойные ворота и оказываюсь в длинном темном коридоре под высоким кессонным потолком. Я иду дальше — и оказываюсь в застекленном внутреннем дворе. Вокруг меня поднимаются пять этажей, размеченные пунктиром балконов. Передо мной на пьедестале — большая, в человеческий рост, статуя, пожалуй, чересчур мускулистого Аполлона с лирой, вяло перебирающего струны.

Во дворе в кадках растут деревца, стоит конторка портье. Я начинаю сбивчиво рассказывать ему, кто я, и что это дом моих предков, и что я очень хотел бы осмотреть его изнутри, если только это не создаст никому лишних проблем. Разумеется, не создаст. Из-за конторки выходит обаятельный человек и спрашивает, что именно мне хотелось бы увидеть.

Я вижу вокруг сплошной мрамор: он здесь повсюду. Это мало о чем говорит. Все мраморное: пол, ступени, стены лестницы, колонны на лестнице, потолок над лестницей, рельефные украшения на потолке над лестницей. Я поворачиваю влево и поднимаюсь по фамильной лестнице, по низким мраморным ступеням. Я поворачиваю вправо и оказываюсь в очередном вестибюле. Я гляжу вниз и вижу инициалы патриарха, выложенные на мраморном полу: увенчанные короной буквы «J» и «E» (Иоахим Эфрусси). У пышной лестницы стоят два торшера, они выше меня. Ступеньки — низкие и как будто торопливые — поднимаются выше и выше. Огромные двойные двери, черные с золотом, обрамлены черным мрамором. Я толкаю дверь — и вхожу в мир Игнаца Эфрусси.

Для комнат, покрытых позолотой, эти помещения слишком уж темны. Стены разделены на панели, границы которых прочерчены лентами позолоты. Камины — тяжеловесные мраморные штуковины. Полы выложены замысловатым паркетом. Все потолочное пространство делится на группы ромбов, овалов и треугольников, которые перемежаются с тяжелой золоченой лепниной, образующей замысловатые завитки неоклассицистической пены. Дополняют эту забористую мешанину венки и аканты. Все панели расписаны Кристианом Грипенкерлем — прославленным декоратором, автором потолков зала Оперы. Для каждой из комнат выбран какой-нибудь классический сюжет: в бильярдной мы видим ряд любовных побед Зевса — Леду, Антиопу, Данаю и Европу, причем каждую обнаженную девушку поддерживают амуры на фоне бархатных драпировок. В музыкальной комнате изображены аллегории искусств. В гостиной толпа богинь рассыпает вокруг себя цветы. В другой гостиной, поменьше, там и сям порхают амуры. В столовой (более чем предсказуемо) разливают вино нимфы, увитые виноградными гроздьями или обвешанные дичью. Над дверной перемычкой — уже непонятно почему — восседают очередные амуры.

Я постепенно понимаю, что все в этом доме какое-то чересчур начищенное. Среди этих гладких мраморных поверхностей просто не за что ухватиться. Это отсутствие осязательных ощущений приводит меня в замешательство: я провожу руками по стенам — и они делаются слегка липкими. Мне казалось, я уже проверил свои впечатления от архитектуры «прекрасной эпохи», когда выворачивал себе шею в Парижской опере, силясь рассмотреть потолок Бодри. Но здесь все это гораздо ближе и к тому же воспринимается как нечто личное. В этом засилье золота чувствуется агрессивное отсутствие ценности. Какой смысл стоит за всем этим великолепием? Быть может, Игнац хотел задавить им своих недоброжелателей?

В бальном зале, выходящем тремя большими окнами на площадь с Вотивкирхе, Игнац неожиданно «проговорился». Здесь, на потолке (то есть там, где в любом другом дворце на Рингштрассе можно было увидеть какие-нибудь «райские» сцены), росписи иллюстрируют ряд эпизодов из ветхозаветной Книги Есфири: вот на Есфирь надевают венец царицы Персии, вот перед ней принимает благословение коленопреклоненный первосвященник в раввинских одеяниях, а позади нее — служанки, тоже коленопреклоненные. А еще здесь показана гибель сынов Амана, врага евреев, от рук вооруженных евреев.

Отлично придумано. Это очень долговечный и в то же время завуалированный способ заявить о себе, о своих корнях. Каким бы преуспевающим, каким бы богатым ни был хозяин, бальный зал — единственное помещение в еврейском доме, которое могли увидеть гости-гои. И это единственный образец еврейской живописи на всей Рингштрассе. Здесь, на «Ционштрассе», все-таки обнаружилась частичка Сиона.