Бальзак. Одинокий пасынок Парижа

* * *

…Если дерутся двое мужчин – это трагедия; если дерутся женщины – это комедия. Другое дело, что комедия эта лишь при взгляде со стороны, ибо на самом деле женская ненависть не знает границ.

Ненависть г-жи де Брюньоль не знала границ. Она чувствовала себя обманутой и оскорблённой. Оноре, которому она отдала столько лет своей жизни, не церемонясь, выставил её вон, променяв на какую-то… какую-то избалованную панночку. Пустую кокетку. Никчемную провинциалку. Блудливую овцу. Бессовестную и беспринципную. Г-жа де Брюньоль ненавидела Ганскую. И после того, как та заявилась в Париж, решила Бальзаку отомстить. Потому что этот бессовестный Оноре надумал построить своё личное счастье, растоптав жизнь другого человека – Луизы де Брюньоль. Так что за свои поступки, г-н Бальзак, вы должны ответить.

Для начала – деньги. Где эти денежки, где? Пока лишь одни обещания. Пусть отдаёт, немедленно! Вот и с гербовой бумагой и почтовыми марками дело слишком затянулось, не пора ли ускорить процесс? Доколе тянуть кота за хвост?! Где патент на торговлю?..

С мужем у Луизы всё неожиданно застопорилось. Потенциальный муженёк оказался прохвостом. С этим проще: прощелыгу-архитектора за ушко да на солнышко! Г-жа Брюньоль и не таких выставляла вон. Но в душе по-прежнему всё кипит и клокочет. Этот бессовестный Оноре взял и выставил… саму экономку. Вот и вся благодарность за годы преданной службы.

Когда закипает гнев, разум мутнеет. Г-же Брюньоль не терпелось отомстить. Прежде всего, конечно, Ганской (которую просто ненавидела), а также бессовестному хозяину. Оноре, Оноре… Откуда ему было знать, что у неё, Луизы, имелись свои виды на этого одарённого природой человека? Разве все эти годы она не была с ним учтива, мила и ласкова? А сколько сносила пар обуви, бегая то в типографию, то в книжную лавку, а то и вовсе – уладить дела с привередливыми кредиторами? Ну и… интимное. Оноре, мальчик, он столько работал, не отходя от письменного стола! Поэтому иногда ему требовался полноценный отдых, чтобы развеяться, забыться, прийти наконец в себя. И г-жа Брюньоль была всегда готова протянуть ему руку помощи (да и не только руку). Эта бесчувственная, фригидная полька – что она могла ему дать, кроме страданий?! Зато уж она-то, Луиза, прекрасно знала, как сделать этого взрослого ребёнка по-настоящему счастливым. О, как она любила эту благодарную улыбку на его пухлых губах. Оноре…

Ганская в Париже – это конец всем грёзам г-жи де Брюньоль, крах всему. Именно из-за этого – чтобы испортить этой негоднице жизнь, – следовало действовать до конца. А для этого у Луизы имелись серьёзные козыри: письма.

В апреле 1847 года Бальзака уже нет на улице Басс. Ни его, ни г-жи Ганской, ни г-жи Брюньоль. Оноре занимается собственным домом на рю Фортюне, расставляя там свои «китайские вазы», развешивая картины, руководя сонмом рабочих, которые где-то штукатурят, где-то красят, а где-то громко стучат молотками. Свой дом – дело нешуточное. Мысли Бальзака только об одном – о милой Еве и о том, как они скоро здесь обоснуются, радуясь своему непомерному счастью. Занятый ремонтом Бальзак мало пишет, не до этого.

Перед нами – вернувшийся из прошлого Оноре-адмирал, волею судьбы оказавшийся на капитанском мостике очередного грандиозного ледокола. Свистать всех наверх, по местам стоять, вахту держать! Через каких-нибудь полгода здесь всё должно быть готово к приёму Хозяина и Хозяйки. А потому – работать и работать! Отлынивающих – за борт!..

И вот, раскачиваясь на своём корабле, Оноре, временно став военачальником, забывает о главном – о собственной безопасности. Не будучи профессиональным военным, но раз за разом влезая в эту шкуру, он не знает главного: сила любого полководца в его тылах. Чем надёжнее тылы – тем крепче передний строй. И это азбука военного искусства. Надёжность тыла базируется на секретности. Ведь секретность – это прежде всего организация и порядок. Но у Бальзака всё шиворот-навыворот и вверх тормашками. Как копна растрёпанных волос на его голове.

Кстати, о голове. Страдая головными болями, романист уже почти ничего не пишет. Ряд исследователей приписывают Бальзаку хронический арахноидит и даже менингит[170]. Но это вряд ли. Скорее всего, у не знавшего отдыха писателя, страдавшего ожирением и переживавшего стрессы, имела место гипертоническая болезнь, клинически проявлявшаяся в виде гипертонических кризов. Подтверждением этому служит и тот факт, что при сильных головных болях хороший эффект давали кровопускания, в том числе – гирудотерапия (пиявочное кровопускание).

У Бальзака хандра, почти депрессия. Издатели отворачивают носы. «Модеста Миньон» и «Крестьяне» не оправдали надежд. «Граф Монте-Кристо» и «Королева Марго» оказались намного успешнее. За пару лет Александр Дюма совершил то, о чём Бальзак мечтал многие годы; конкурент сделался истинным королём романа-фельетона. Для читателей Бальзак оказался слишком скучен. Даже шалопай Эжен Сю – и тот успешнее. Денежные ручейки потепенно утекали в карманы других, более читаемых. Всё это очень-таки болезненно – как щелчок по носу.

Впрочем, впереди Бальзака ожидало нечто более ощутимое – настоящая оплеуха. Потеряв бдительность, совсем не думая о секретности своего тыла, Оноре, расслабившись, допустил досадную оплошность, обидев своего секретчика. Речь, конечно же, о г-же де Брюньоль. Луиза знала всё. Всё – это всё. Даже где на теле Оноре волосатая родинка. Но нет, не это – не это! – было главным в секретном бальзаковском архиве. И даже не его долговые бумаги и векселя, пусть даже сомнительного качества. Всё не то. Главным секретом в ящичке секретчика, конечно же, являлись письма. Основу всей секретной переписки Бальзака составляли его письма: Ганской и от Ганской. Эта переписка – некий архив под грифом «Совершенно секретно. По прочтении сжечь».

В те времена письма сжигались редко; по крайней мере, «по прочтении». Письма не жгли – их перечитывали. С ними даже засыпали, держа у груди. Целовали, плакали, грустили и… (только – тс-с!) обязательно нюхали! Не понюхав, как уловить запах любимой (любимого)? Ну а сжигали потом. Когда приходила пора – например, перед уходом в Вечность. Но никак не тогда, когда эти письма являлись «целебным бальзамом» страстной души.

Луиза Брюньоль прекрасно всё знала: где, кто, сколько и почём. И когда пришло время, быстро поняла: это время – её! И лишь тогда пустила в ход убойную артиллерию: переписку Бальзака. Артиллерия бывает лёгкой и тяжёлой. Отношения пары были давно всем известны, поэтому большинство писем относились к разряду лёгкой артиллерии. Из тяжёлой на руках у шантажистки оказались приватные письма любовников, свидетельствующие о внебрачных отношениях г-жи Ганской с французским романистом при жизни пана Ганского, а также информация о беременности Эвелины от любовника и преждевременных родах (речь о выкидыше). Последнее было уже никакой не артиллерией: данная информация могла стать самой настоящей бомбой! Польские аристократы, узнав об этом, не оставили бы от панночки камня на камня, растерзав её сердце на куски.

Всё это зловредная экономка обещала предать огласке; прежде всего, оповестить поляков, а уж потом… Вообще, подобное называется шантажом. И Луиза открыто шантажировала. Когда она всё это выложила Оноре, тот похолодел.

– Чего же ты хочешь, Луиза? – спросил он.

– Денег, Оноре, только денег, – рассмеялась негодница. – Больше мне от вас, господин де Бальзак, уже ничего не нужно. Спасибо, отблагодарили…

– Сколько?..

– Тридцать тысяч. Наличными. И побыстрее…

– Тридцать тысяч?! – подскочил Бальзак. – Помилуй, но это же чистый грабёж!

– Иначе копии с ваших писем станут достоянием гласности в Верховне. И Бердичеве – тоже. Вот так. Представляю, как обрадуются Мнишеки…

Пребывая в фимиаме алчности, шантажист забывает одно: шантажировать можно по мелочи. Ты мне, я – тебе. Когда жертву загоняют в угол, шансов у негодяя нет, и от него избавляются. При всей своей неуклюжести Бальзак умел держать удар. Поняв, что дело зашло слишком далеко, и он подвергся серьёзной угрозе шантажа, романист (вспомним, юрист по образованию), воспользовавшись своими связями в Департаменте полиции, призывает мадам де Брюньоль к ответу.

Следователь Гландаз (тот самый, что помог Оноре посетить тюрьму Консьержери) с шантажисткой не церемонился. Растерявшейся г-же Брюньоль даже не представили наряду со «злым» следователем «доброго» – того, который бы смягчил нахлынувшую панику. Часа «беседы по душам» хватило, чтобы из наглой, жадной и мстительной особы она превратилась в обычную домохозяйку, мечтавшую только об одном – вырваться из безжалостных тисков правосудия. Луиза созналась во всём, и даже была готова покорно понесли «заслуженное наказание». Ну да, она любила Оноре и всегда надеялась, что рано или поздно составит ему достойную пару, дабы «вместе состариться». А видеть рядом с ним г-жу Ганскую ей, Луизе, было просто невмоготу…

Дело закончилось миром. Луиза де Брюньоль дала слово забыть о копиях компрометирующих писем, а Бальзак отзывал своё заявление. Правда, сначала следовало изъять у Луизы эти самые письма и копии, «грозившие ему смертью». Состоялся суд, вынесший решение провести обыск на дому у «подлого создания».

Отныне шантажистка навсегда потеряла «своего Оноре»; для Бальзака г-жа де Брюньоль перестала существовать. В его письмах с некоторых пор появится новое слово: карга. И это слово Бальзак будет всегда вспоминать, когда речь будет заходить о бывшей экономке. К счастью для Луизы, та об этом даже не догадывалась. Зато хорошо знала г-жа Ганская, которой Оноре рассказал о случившемся 13 мая 1847 года, вскоре после своего возвращения из Форбаха и Франкфурта, где он простился с Евой.

«Карга хочет причинить тебе неприятности в Польше… Встанем же вместе на защиту наших жизней, как я пытаюсь защитить их здесь». «Она будет обесчещена. Правосудие навсегда подрежет Карге крылья. Она подохнет»{530}.

Ещё через какое-то время он пишет Ганской: «Я был у нее, она вернула мне письма, сказав при этом, что любит меня больше жизни и мысль оказаться у меня в немилости убивает ее. Я был прав, призывая пойти на соглашение, иначе это обошлось бы гораздо дороже, а так, ввиду ее бедности, она примирится и с простой подачкой в несколько тысяч франков. Но внутренне я говорил себе: она отдает не все! Что-то оставила себе! Так и есть, не хватает трех писем. Три или двадцать четыре – одно и то же. Но я получу и их. Не для того я затеял дело… Все это лишает меня желания заниматься литературой, я не делаю ничего. А должен работать по десять-двенадцать часов в день, чтобы заработать необходимые мне шестьдесят тысяч франков»{531}.

При расставании Бальзак заплатит г-же де Брюньоль 5 тысяч франков. Хотя, по мнению Оноре, за все годы службы он задолжал экономке никак не меньше десяти тысяч (ведь в периоды безденежья она порой расплачивалась за него из своего кармана). Тем не менее однажды Бальзак напишет: «Великие люди подобны скалам в океане – к ним прилипают только устрицы».