Бальзак. Одинокий пасынок Парижа

* * *

Оноре покинул Париж в солнечный воскресный день. Дом на рю Фортюне он оставлял на мать. Из письма сестре: «Г-жа Ганская чрезвычайно тревожится за это жилище, в котором собрано такое богатство. Оно является плодом шестилетней моей бережливости. А вдруг там что-нибудь украдут или стрясется еще другая беда»{534}.

Перед поездкой его здорово напугали, наговорив такие «страсти» про Украину, что путешественник на всякий случай запасся сухарями, сгущённым кофе, копчёным языком… Он, по-видимому, совсем не догадывался, какая там вкусная украинская горилка (а уж русская водка!), ибо прихватил ещё и… бутылку анисовки.

Г. Робб: «5 сентября Бальзак “героически” появился на вокзале с сундучком, сумкой с ночными принадлежностями и корзиной, в которой лежали кофейная эссенция, сахар, фаршированные языки, косточка (для полировки зубов) и оплетенная бутылочка анисового семени. Он вооружился двумя крайне полезными выражениями: узнал, как будет “молоко” по-немецки и по-польски. Путешествие должно было занять восемь дней…»{535}

Поначалу с дорогой везло. Во-первых, он ехал не на дилижансе, а на поезде! И во-вторых, сильно подфартило с попутчиками. По счастливой случайности, Бальзак сел на поезд, которым ехали две известные светские дамы: жена временно исполняющего обязанности российского представителя графа Павла Киселева[171] София Станиславовна Киселёва, урожденная Потоцкая, и графиня Ольга Нарышкина, сестра госпожи Киселевой. Графиня Потоцкая приходилась родственницей Эвелине Ганской и невесткой русскому поверенному в делах в Париже. При их содействии романисту удалось без лишней волокиты пересечь немецкую границу.

Прибыв из Парижа в Брюссель, пассажиры пересели на другой поезд, следовавший до Кёльна. В Германии с влиятельными попутчиками пришлось распрощаться. «С грустью в сердце я бодро попрощался с моими защитниками, так как собирался вступить в пустыню, с которой сталкивается любой путешественник, совершенно не сведущий в иностранных языках»{536}.

А вот дальше пришлось на дилижансе трястись до Ганновера. Потом – Бреслау. По прибытии туда взять бы да отдохнуть – куда там! К ужасу Бальзака, его багаж, перепутав, погрузили на поезд, отправлявшийся в Вену. Возмущённый нерасторопностью местных железнодорожников, Оноре поднял большую бучу. «Моя живость заставила их предположить, что я нетрезв, – признаюсь, к такому выводу мог привести и яркий цвет моего лица…»{537}

Но мир в который раз оказался не без добрых людей. Добраться из Бреслау на локомотиве до Кракова помог брат русского консула в Кракове, которому Бальзак вручил рекомендательное письмо от одного знакомого – доктора Рота, врача австрийского посольства. Из Кракова Бальзак на венском курьерском поезде пересёк Галицию и оказался в Бродах. Получив пропуск от русского консула в Радзивилов, путешественник отправился дальше. Где там эта Верховня? Проще из пушки до Луны…

«Я пересек четверть земного шара. Если бы я проехал еще такое же расстояние, то оказался бы по ту сторону Гималаев…»

Всё хорошо, что хорошо кончается. Откуда Оноре было знать, что даже здесь его романы пользуются большой популярностью? А всё из-за бельгийских издателей-ворюг. Не платя автору ни гроша, они преспокойно печатали его романы и отправляли их сюда. Местная цензура не имела к произведениям г-на де Бальзака никаких претензий. В Австрии и России его имя оказалось настолько известно, что в Радзивилове местные едва не устроили демонстрацию в его честь. Правда, власти ограничились всего лишь триумфальным приёмом. Ничего удивительного, что после Радзивилова Бальзака уже встречали как знатного вельможу. Генерал Гаккель, директор таможенной службы, дал в честь Бальзака обед; в салон г-жи Гаккель, дабы засвидетельствовать своё почтение, спешили представители местной знати. Далее Оноре мчится в кибитке с колокольчиками.

Вот и Бердичев, откуда до Верховни, как рассказывали, два шага. Может, и два. Только где она, эта Верховня? Дорога, как ему показалось, закончилась. На помощь пришёл неизвестно откуда взявшийся местный француз-портной, пообещавший, что Бальзака доставят в Верховню по степи. В глазах Бальзака степь – это «прерии Фенимора Купера».

13 сентября, на закате дня, Бальзак прибывает в Верховню. «В половине шестого меня разбудил крик иудея, увидевшего Землю обетованную. Я увидел Лувр или греческий храм, позолоченный заходящим солнцем и глядящий на долину. Это была третья долина, которую я увидел после того, как пересек границу!»{538}

Оноре заявился как гром среди ясного неба. Письмо, в котором он извещал о своём приезде, дойдёт сюда лишь через десять дней после его прибытия.

Бальзак – сестре Лоре Сюрвиль:

«Дом у них – настоящий Лувр, а поместье величиной с наши департаменты. Невозможно представить себе, какие тут просторы, как плодородна земля, которую никогда не удобряют, а засевают хлебом каждый год. У молодого графа и молодой графини вдвоем имеется около двадцати тысяч крестьян мужского пола, то есть в общем у них тысяч сорок “душ”, но, чтобы обработать все эти земли, понадобилось бы четыреста тысяч душ. И засевают тут лишь столько, сколько можно убрать…»{539}

Во втором своём письме сестре (ноябрь 1847 г.) Оноре пишет:

«У меня восхитительные апартаменты, состоящие из гостиной, кабинета и спальни. Кабинет оштукатурен в розовый цвет; в нем есть камин, превосходные ковры и удобная мебель. Во всех окнах прозрачные стекла, так что я вижу округу во всех направлениях. Можешь себе представить, как выглядит этот Лувр – у них пять или шесть таких апартаментов только для гостей»{540}.

Правда, писателя в Верховне многое откровенно озадачивает:

«…Эта страна удивительна тем, что наряду с величайшей роскошью тут недостает самых обыкновенных предметов, необходимых для комфорта. Здешнее поместье единственное, где употребляют карселевскую лампу и где устроена больница. В доме видишь зеркала в десять футов высотой, а стены не оклеены обоями… Мы отапливаемся здесь соломой… За неделю в печах сгорает столько соломы, сколько ее бывает на рынке Сен-Лоран в Париже…»{541}

Будучи в душе предпринимателем, Бальзак садится за деловые подсчёты. Итак, в распоряжении братьев Мнишеков (Ежи и Андре) почти 60 тысяч дубов. Дубы для оборотистого буржуа – это целое состояние! В Европе железнодорожный бум. И если из этих дубов изготавливать шпалы… О! В глазах Оноре замелькали шестизначные цифры…

«Франция нуждается сейчас в огромном количестве дуба для железнодорожных шпал, но этого дуба у нас почти нет. Он необходим нам и для строительных целей, и для столярных поделок. Мне известно, что цены на дуб выросли почти вдвое… Сплавить шестьдесят тысяч этих стволов – дело не шуточное».

Подсчёты показывают, что один дубовый ствол обойдется минимум в десять франков. Это – тут; и в двадцать – после перевозки, то есть – уже там, на месте. Речь об одном обработанном стволе (без сучьев и коры). Но нужны-то не брёвна – шпалы! То есть эти самые брёвна ещё следовало должным образом распилить на десятифутовые шпалы. А это немалые деньги. Так что миллионы на дубах, понимает Бальзак, явно не заработать. Хотя тысяч четыреста – вполне.

Он срочно пишет сестре Лоре, чтобы её никчемный увалень-муженёк немедленно занялся дубами и шпалами. Мсье Сюрвиль, действительно, был увальнем, но не никчемным. Грамотный инженер-строитель, он быстро подсчитал все «за» и «против» и охнул: нерентабельно. Везти дубы (даже шпалы) из Украины в Европу себе в убыток. Так что – пустая затея, подытоживает Лора.

Ева разместила гостя во флигеле: спальня, салон-прихожая и, конечно, роскошный кабинет. На письменном столе толстые сальные свечи в серебряных канделябрах. Здесь Бальзак пишет роман «Мадам де ла Шантери» («Madame de La Chanterie»), а также вторую часть «Изнанки современной истории» («L’Envers de l’Histoire Contemporaine»). Что-то исправляет в старых работах, дополняет, планирует новые сочинения. Ему здесь спокойно, поэтому пишется легко и быстро. В качестве отдыха – общение с Евой и местными.

Как заметил Оноре, даже врачи здесь лечили как-то по-особенному. Самым именитым доктором во всей округе считался г-н Кноте. Когда у Эвелины появились боли в суставах, вызвали лекаря. С ходу поставив диагноз (ревматизм), доктор Кноте принялся лечить. Сначала распорядился заколоть молодого поросёнка, затем (ещё у живого, трепыхавшегося и брызгавшегося кровью!) приказал вскрыть ему брюхо, после чего хворая хозяйка должна была погрузить в его горячее нутро больные ступни. Далее следовало сидеть над издыхающим животным не менее получаса. Странно, боли быстро проходили, правда, через какое-то время возобновлялись.

Бальзаку доктор Кноте тоже помог, и не раз. Так, он прописывал французу некие таинственные порошки (в том числе – от мигрени и болей в спине), за что романист был ему чрезвычайно признателен. В знак благодарности Оноре пришлёт доктору несколько скрипок, к которым эскулап, будучи коллекционером, был неравнодушен.

В целом, Бальзак больше восхищается от увиденного на родине Ганской, нежели осуждает. Вот что он вспоминал о своей поездке в Киев:

«Ну вот, я видел Северный Рим, татарский город с тремястами церквей, с богатствами Лавры и святой Софией украинских степей. Хорошо поглядеть на это разок. Приняли меня чрезвычайно радушно. Поверите ли, один богатый мужик прочел все мои произведения, каждую неделю он ставит за меня свечку в церкви св. Николая и обещал дать денег слугам сестры госпожи Ганской, если они сообщат ему, когда я приеду еще раз, так как он хочет увидеть меня»{542}.

Бальзаку всё больше и больше нравилось здесь. Эх, если б не Париж, остался бы здесь навсегда!..