Оглядываюсь и не сожалею

Командировка в Турцию

В августе 1944 года меня вызвали в партком предприятия и направили в Мытищинский горком партии, где мне было предложено перейти на работу в Министерство иностранных дел. Через несколько дней после собеседования в ЦК партии и последующей сдачи трех экзаменов, я был оформлен на работу в МИД в качестве слушателя спецкурсов. После изнуряющей работы в ЦАКБ учеба на курсах была отдушиной, хотя занимались по десять часов. Жил я в то время в Подлипках. Особенно необычным и увлекательным было обучение машинописи, которое я освоил прилично, что в дальнейшем пригодилось в работе. Преподавала пожилая женщина, высококвалифицированная машинистка, требовавшая от нас печатать вслепую и всеми пальцами, что было трудно, но позже мы оценили этот метод. Через три месяца, окончив курсы, мы приступили к работе в МИДе в качестве референтов. Было нелегко, особенно когда работали по ночам. В конце года многие из нас начали оформляться в загранкомандировку, в том числе и я. В первых числах января 1945 года, купив в спецмагазине необходимую экипировку, и слегка преобразившись (в основном за счет перехода с кепок на шляпы), мы получили лиры и втроем с сокурсниками выехали в Турцию.

Наш путь пролегал через Баку, Тбилиси, Ленинакан, Карс, Арзрум и Анкару. Война приближалась к долгожданному концу, настроение было приподнятое, люди стали более общительными, самое тяжелое было позади, хотя впереди было еще много крови и горя. В Тбилиси мы стояли несколько часов и успели отыскать мать нашего сотрудника по МИДу Джима Лордкипанидзе, отличного парня. Она угостила нас знаменитой грузинской чачей, в которой я не нашел ничего хорошего. Побеседовав немного, мы отправились осматривать город – центр, Куру, крепость Метехи. На меня все производило большое впечатление, особенно Метехи, романтика! Следующая остановка была в Ленинакане. Здесь впечатления были другие – грязь, теснота, запущенность. Сходили в баню, сопровождающий сказал, что из-за недостатка воды, ее не спускают в канализацию, а используют для стирки. На следующий день мы пересекли границу. Волнение было велико, стало немного грустно. Детали таможенного досмотра и посадка в поезд в памяти не сохранились, запомнилось лишь яркое солнце, ослепительно белый снег, маленькие вагончики узкоколейки. Поезд шел так медленно, что турецкие солдаты на ходу спрыгивали на снег и бежали рядом с поездом, дурачась, как дети. Все они были в солнцезащитных очках, что для нас было в новинку. А солдаты в поезде были на случай расчистки снежных заносов на узкоколейке. Наш поезд дважды останавливался в ожидании, когда солдаты очистят путь.

Прибыли в Карс, где нас радушно встретили сотрудники консульства и пригласили к себе. В Карсе мы пробыли два дня, осмотрели город, расположенный на склоне ущелья, по дну которого течет небольшая речка. По другую сторону ущелья находится грозная старинная крепость, в штурме которой участвовал мой дед, о чем я упоминал. Долго я смотрел на эти стены, стараясь представить картины кровопролитного боя. Городок маленький, бедный, интереса не представляет. Учитывая, что нам далее предстояло ехать без сопровождающего, мы прошли инструктаж, связанный с необходимостью минимального общения и соблюдения местных обычаев. Пришлось зазубрить несколько фраз по-турецки, которые я помню до сих пор, типа: емек бурая гетыр (кушать принесите сюда). С улыбкой вспоминаю наш выход в вагон-ресторан. Учитывая отсутствие у нас какого-либо ресторанного опыта, мы сели за крайний столик спиной к остальным. Перед нами было зеркало, глядя в которое мы могли учиться «хорошим манерам» у отраженных в зеркале пассажиров.

В Эрзруме нас встретил на платформе какой-то тип с измятым лицом, в потертом пальто с поднятым воротником и в котелке, очень похожий на одесского сыщика, как мне представлялось по фильмам. Он стал вертеться возле нас, стараясь завязать разговор по-русски, причем довольно примитивно. Мы уклонились от разговора, так как были предупреждены об этом «хвосте», и пошли по платформе, а он поплелся за нами. Потом он остановил нас и стал ныть о том, что он старый, больной человек, дома куча детей, а он работает в полиции и имеет задание следить за нами, но он готов отвязаться от нас, если мы дадим три лиры, что мы и сделали. Потом сели в сани, и пара невзрачных лошадок резво помчала нас в гостиницу. Гостиница была на уровне дома приезжих в провинциальном городке прошлого века с двумя примечательностями: в коридоре с легким шипением горел газовый фонарь, который я видел впервые в жизни. Вторую достопримечательность мы обнаружили ночью. Это были злющие клопы, с которыми мы «забавлялись» всю ночь. Город мы осмотреть не успели, а хотелось бы в знак уважения к А. С. Пушкину. Поезд уходил рано. В Анкаре на вокзале нас встречали товарищи из посольства, и мы на двух машинах через пятнадцать минут были на месте. По дороге я жадно всматривался во все окружающее, все было так необычно и интересно. Посольство находилось на проспекте Ататюрка – центральной улице Анкары, связывающей центр города с президентским дворцом, расположенным на живописном холме в парке на окраине города. Здание посольства напоминало большой пароход благодаря длинному балкону и надстройке наверху. Вокруг здания был уютный садик, огороженный металлической изгородью. По соседству с нами располагались различные посольства. Вначале мы устроились в одной комнате втроем на третьем этаже посольства с «удобствами» в коридоре, затем я получил отдельную комнату.

На следующий день я был представлен послу Сергею Александровичу Виноградову. До перехода на дипломатическую работу он был профессором в Ленинградском университете, историк. Человек высокой культуры, простой, приветливый, трудолюбивый. Позже он был послом во Франции и удостоился высшей награды – ордена Почетного легиона. Вместе с женой, Евгенией Александровной, и девятиклассницей дочкой он жил в здании посольства, его спальня была как раз под моей комнатой, что, естественно, заставляло меня и моих гостей ходить на цыпочках, когда мы часов в двенадцать ночи или позже, закончив работу, заходили ко мне пропустить по стаканчику вина. Моим непосредственным начальником был Волков Павел Александрович, чудесный человек лет пятидесяти, жизнерадостный, общительный, но очень осторожный, пунктуальный. В молодости работал слесарем, затем был выдвинут на работу в МИД, работал в Париже, в Виши, а в последние годы в Анкаре. Он страдал плохим слухом, очень терзался этим и, может быть, из-за этого не имел семьи. Он дал мне очень много добрых советов, которые я использовал в своей работе после того, как он уехал, а я остался за него. Обедал я, как и многие сотрудники, в маленькой столовой, расположенной в подвальном этаже жилого дома напротив посольства. Одна комнатка и кухня, где хозяйничали муж с женой, ведя все хозяйство: закупку продуктов, доставку, готовку, обслуживание, уборку и т. д. Это был пример четкой организации труда. Интересна судьба этой пары. Он – турок могучего телосложения, добрый, улыбчивый, был бойцом-буденовцем в гражданскую войну, женился на симпатичной украинке и вернулся в Турцию. Кормили нас не мудрствуя, без выбора, но «от пуза», в основном борщ украинский и баранина с картошкой, все очень вкусно и в изобилии. После голодных военных лет, особенно в первое время, мы нажимали на еду и стали округляться. В город в ресторан выбирались довольно редко, да и то в дневное время. За продуктами для завтрака и ужина ездили за три остановки в магазинчик, точнее в лавку, которой владел болгарин, всегда лояльно и предупредительно относившийся к русским. Нам очень нравился стиль торговли в магазинах, когда продавец не признает слова «нет». Если даже в его магазине чего-то действительно нет, он посылает мальчика, тот бежит туда-обратно, и вам приносят то, что заказали.

Среди сотрудников посольства было человек шесть молодых ребят и две девушки, которые не засиделись «в девках»; одна вышла замуж за торгпреда, другая – за консула в Стамбуле, Грубякова. Последний до назначения его консулом работал в посольстве вторым секретарем, и я с ним нередко беседовал. У него было трудное детство, он рано остался без родителей и стал беспризорником, затем попал в детдом и, в конце концов, благодаря упорству получил образование и стал дипломатом. Мы все с одобрением отнеслись к известию, что он женится на Наташе Нагорной, работавшей в канцелярии. Вскоре они переехали в Стамбул. Позже, когда я был уже в Москве, до меня дошла страшная весть: Наташа, ожидавшая ребенка, решила рожать на своей родной Украине, где в деревне жила ее мать. Там Наташа погибла от удара молнии.

Вскоре мне стало ясно, что жить одному за границей очень тоскливо и я, по совету Волкова, написал письмо на имя заместителя министра с просьбой направить ко мне Татьяну, с которой обязуюсь оформить брак. Через три месяца, в мае 1946 года, Таня прибыла в Анкару. Освоившись с обстановкой, она решила работать и начала осваивать машинопись. Месяца через два она уже работала в канцелярии машинисткой. Мне запомнились ее дежурства у радиоприемника в 23–24 часа, когда Москва передавала наиболее важные газетные статьи, которые с приемника попадали сразу же на машинку в несколько экземпляров, и утром мы имели возможность читать новости.

Иногда мы выбирались в кино или по магазинам. В кино были порядки, вызывавшие у нас негативное отношение: сеансы шли без перерыва, зрители входили и выходили когда кому вздумается, раз-говаривали, грызли орехи, ели мороженое. Интересно было потолкаться на базаре, но из-за незнания языка многое было недоступно. Среди нас был переводчик, молодой человек громадного роста и могучей комплекции, блондин, с румянцем во все щеки. Он не просто знал турецкий, но владел им в совершенстве и знал на память многие выдержки из Корана, чем не могли похвастать даже многие турки. И вот он выбирает наиболее подходящее место на многолюдном рынке и начинает заводить разговор с каким-нибудь седовласым старцем, и постепенно вокруг них начинает собираться толпа. Володя с улыбкой, перебирая четки, возвышается над толпой, вокруг турки цокают от восхищения и качают головами, а мы стоим в сторонке, преисполненные гордости.

Однажды, вскоре после того, как уехал Волков, я получил приглашение принять участие в праздновании дня Турецкой республики. Это для меня было неожиданностью, и я опешил, не зная, как мне готовиться к «выходу в свет». Но посол взял надо мной шефство, благодаря чему был взят напрокат на два дня фрак и цилиндр, у первого секретаря одолжили сорочку с крахмальной манишкой и жемчужной булавкой. Когда я облачился в эту «роскошь» и взглянул в зеркало, у меня затряслись коленки. Не помню, как доехали до стадиона и разместились на дипломатической трибуне. Моя скованность привела к тому, что у меня страшно разболелась голова, и я уже не смотрел на парад, а молил Бога, чтобы он скорее закончился. А тут еще так не кстати появился официант с подносом, на котором стояли рюмки с коньяком. Глядя на других, я тоже взял рюмку. Вокруг все, не торопясь, потягивали коньяк, даже дамы. Для русского человека пить не закусывая – варварство, но в гостях не своя воля, и я начал пригублять, испытав добровольную пытку. К счастью, скоро все закончилось, и я, приехав в посольство, сразу же пошел в столовую лечиться борщем. По пути меня встретил наш сотрудник и, «пораженный» блестящим парадом, сфотографировал меня. Однако, как это обычно бывает, фотографию я не получил, о чем очень сожалел, так как быть во фраке мне больше не пришлось. Вскоре из Москвы на мое имя пришла посылка, в которой была скроенная, но не сшитая парадная дипломатическая форма с погонами, золотым шитьем, перчатками и (предел мечтаний) кортиком. У многих вызывало удивление введение формы для дипломатов, тем более с погонами и кортиком, но в то время форма была введена у юристов, транспортников, шахтеров. Конечно, форма подтягивает, дисциплинирует. В этой форме я был на процедуре поздравления президента Турции Исмета Инёню, а затем и на параде. На этот раз я чувствовал себя уверенно и видел все, что происходило на поле стадиона, и был готов даже выпить рюмку коньяку, но на этот раз его не было.