Америго. Человек, который дал свое имя Америке

Конечно, они легко могли потерпеть неудачу или затеряться без надежды на возвращение. Кажется удивительным, что их лодка могла выжить в высоких широтах Северной Атлантики, но неутомимый исследователь Тим Северин попытался реконструировать их поход в 1980-х и добрался до Ньюфаундленда из Ирландии без поломок[205]. Не исключено, что некоторые из ранних торфяных убежищ, открытых археологами в Гренландии и даже Ньюфаундленде, были работой ирландских отшельников. Конструкционные особенности и материалы соответствуют норвежским и ирландским традициям.

Путешествие Брендана, однако, очевидный миф. В нем перемешаны ирландские традиции земли эльфов с общими моментами из христианской отшельнической литературы. Брендан встречает Иуду в месте его мучений; он высаживается на спину кита, которого ошибочно принимает за сушу; он выгоняет демонов, спасается от монстров, беседует с падшими ангелами, обратившимися в птиц, и поднимается по ступеням искупительной лестницы до вершины благодати, с которой ему открывается земной рай. Некоторые детали говорят о воображении писателя; остров овец, более тучных, чем быки, предполагает монашескую фантазию Марди Гра[206]. Но в то же время Navigatio описывает море в терминах отчетов о подлинных путешествиях. Открытие острова, на котором проживает единственный отшельник, могло реально случиться во время скитаний ирландских монахов. Текст включает в себя довольно достоверное описание айсберга.

Брендан вдохновил более поздних путешественников из Европы в Атлантику. «Остров св. Брендана» есть на многих картах и атласах 14 и 15-го веков. Бристольские навигаторы, к чьей деятельности мы вернемся в следующей главе, активно искали его в 1480-х. Колумб упоминает легенду о Брендане в отчете о своем последнем трансатлантическом вояже[207]. Атлантические нагромождения туч, которые часто дают ложное впечатление о близости суши, укрепили миф. В 16-м веке появилась хроника о завоевании острова, носящая сатирический характер, основанная на реальных конкистадорских рассказах[208].

Мне неизвестны прямые свидетельства того, что Веспуччи знал эту легенду; имеется разве что упоминание в приписываемом ему тексте сомнительной аутентичности, будто Канарские острова ранее назывались островами Блеста. Это название, однако, могло быть взято с карты, на топонимику которой заметное влияние оказала Navigatio Brandani, имевшая хождение в годы позднего Средневековья в большом числе экземпляров. Но Брендан пользовался такой высокой популярностью, что было бы удивительно, если бы Веспуччи не был знаком с его историей. Средиземноморский эквивалент, история о св. Юстасе, была хорошо известна из благочестивой живописи, так же как и по многим письменным версиям. Золотая Легенда, наиболее популярный агиографический сборник Средних веков, сделала ее широко известной. Испытания святого включали в себя побег по морю от наказания, кораблекрушения, штормы, встречи со всякого рода грабителями и пиратами, какие только может предложить море, и воссоединение с семьей как раз вовремя, чтобы пройти мученические испытания. Рассказ полон рыцарского благородства, ибо Юстас был родовитым князем, безупречным как по крови, так и по качествам души, и потому являлся превосходной моделью для будущих исследователей. Популярная обработка истории, Libro del caballero Zifar, представляет собой от начала и до конца светский рыцарский роман.

Веспуччи был менее подвержен рыцарским фантазиям, чем Колумб, чье сильное желание подниматься по социальной лестнице заметно отличалось от «славы и чести», которых искал Америго. Одно характерное отличие состояло в том, что рыцарство было средневековой ценностью, в то время как слава и честь – уже ценности эпохи Ренессанса. Хотя чрезмерно упрощать не нужно, ибо рыцарство оставалось влиятельным и в новые времена, а слава и честь – в той или иной форме – почти универсальные квесты, которые возникают в каждой культуре, имеющей социально влиятельную аристократическую модель. И всё же не будет ошибкой сказать, что язык славы и чести постепенно замещал язык любви и войны в коде аристократического самоопределения на Западе. И Веспуччи иллюстрирует тенденцию: свободно обращающийся с лексиконом славы, он никогда не заимствовал ничего напрямую, если я прочитал его правильно, из литературы рыцарства.

Но он вряд ли мог избежать влияния рыцарского духа. В ту эпоху этот дух ощущался повсюду. И многие поступки благородного безрассудства имели морской антураж. Его более молодой португальский современник, поэт Жиль Висенте, мог естественным образом уподобить привлекательную женщину кораблю или военной лошади. Такие сравнения делались с желанием польстить; нужно представить себе корабль с надутыми парусами и развевающимися вымпелами и лошадь с богатой попоной и развевающейся ливреей:

Моряк, скажи,
Чем мачты, корабли и звёзды
Так хороши?
Солдат, скажи,
Чем битвы, лошади и шпаги
Так хороши?Перевод Дм. Якубова

Сравнительные параллели между кораблями и рыцарством были магнетически сильными: словно волны были нужны только для того, чтобы бежать подобно ослицам, а военные корабли – взбрыкивать и скакать, как военные лошади. Типичные сюжетные линии рыцарского романа включали в себя рассказы о героях с трудной судьбой – разочарованные жизненными невзгодами, они ушли в море, открыли новые острова, прогнали монстров, гигантов и дикарей, встретившихся на их пути, завоевали любовь принцессы и кончили тем, что стали королями. Морские герои моделировали свою жизнь по этим трогательным биографиям. Головорезы, служившие принцу Генри, так называемому «Навигатору», кто исследовал африканскую Атлантику и прочесывал ее острова с 1420-х по 1460-е, называли себя «князьями» и «сквайрами» и давали себе такие книжные имена, как Ланселот и Тристрам. Граф Перо Нино был одним из наиболее известных кастильских морских командиров 15-го века, чей оруженосец описывал его жизнь в стиле рыцарского романа. Колумб представлял себя «капитаном рыцарей и конкистадоров» и эмулировал своей собственной жизнью мифических героев. Об убитом потомке семьи Пераса из Севильи, который захватил крошечный остров Гомера у его исконных обитателей в маленькой кровавой войне в середине 15-го века, поэт выдал такие лирические строки:

Рыдайте, о девы, он плача достоин —
Гильен Пераса, весь в цветах, упокоен.
Остался в Ла-Палме поверженный воин.
Гильен Пераса под плитою лежит,
Где меч, где копьё, где доспехи и щит?
Ты предан судьбой и людьми позабыт[209].Перевод Дм. Якубова

Все условности жанра втиснуты в эти строки: призывная мольба к дамам, романтические чувства, рыцарская военная экипировка, призыв к судьбе. Те же самые «беллетристические приемы литературы о путешествиях», как выразился Лучано Формисано, проникли и в писания Веспуччи[210].