Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1

Конечно, в процессе этого осмотра, знакомясь с ленинской комнатой, библиотекой, классными комнатами и вообще всем тем, что мы постарались изобразить на прилагаемых схемах, наши друзья обменивались впечатлениями не только об увиденном, но и об испытанном в первый день своего пребывания в полку. Прежде всего, они обменялись мнениями о своём внешнем виде. Все нашли, что Колбин и Шадрин в новом обмундировании выглядят как нельзя лучше, и что по виду их нельзя отличить от старых красноармейцев, встречавшихся во дворе. Немного посмеялись над довольно нескладной фигурой Белякова, которому гимнастёрки по росту так и не удалось подобрать, и поэтому рукава той, которую ему выдали, едва закрывали руки ниже локтя. В отношении Алёшкина пришли к выводу, что хотя он не отличался такой стройностью и подтянутостью, как Колбин или Шадрин, но всё же выглядел в военной форме сносно. Невольно вспомнили совершенно нелепый вид многих из так называемых антилигентов, в особенности Яшку Штоффера, на котором форма висела как на вешалке, тонкие ноги болтались в широких голенищах сапог, а пряжка ремня всё время сползала куда-то вниз, чуть ли не на ширинку брюк.

Затем Колбин, как самый бойкий и острый на язык, сказал:

— Знаете, друзья, ведь это только один день нашей службы проходит, впереди ещё целый год. Ни о каких боях с китайцами пока и разговора нет… Это что же? Нас так и будут каждый день муштровать: пойди туда, пойди сюда, стой, повернись, разойдись? Я, братцы, наверно, не выдержу…

Все ему сочувственно поддакивали, но Беляков, как более взрослый (он был старше других лет на пять, имея отсрочку как железнодорожник) заметил, что в армии, в том числе и в Красной, нужны порядок и дисциплина, а потому приходится выполнять все эти бездельные, на первый взгляд, команды. Колбин, выслушав это замечание, только недовольно фыркнул. Но ни он, ни остальные из этой компании и вообще из всей роты одногодичников даже и не представляли, что всё, что им довелось испытать в этот первый день, — только первые и, пожалуй, самые маленькие цветочки, а ягодки — весьма невкусные — ещё впереди. Пока настоящая муштра ими не испытана.

За разговорами, разглядыванием различных плакатов и картин, развешанных на стенах комнат, время прошло незаметно. Для всех оказался неожиданным громкий голос какого-то отделенного, скомандовавший:

— На вечернюю поверку становись!

Командиры отделений, будто её и ждали, бегом прибежали на свои места, недовольно поглядывая на медленно подходивших и неторопливо встававших в строй бойцов. Никто из красноармейцев не заметил, что в момент подачи команды рядом с дежурным стоял старшина с большими карманными часами в руке. Когда все, наконец, построились (последним опять был Штоффер, всё ещё не умевший находить своё место в строю), дежурный вновь скомандовал:

— Направо, равняйсь, смирно! — затем подошёл к старшине, приложил руку к козырьку фуражки (у него и у дневальных, несмотря на то, что они находились в помещении, были на голове фуражки) и громко отрапортовал:

— Товарищ старшина! Первая рота на вечернюю поверку построена, докладывает дежурный, командир Петров.

Старшина, тоже в фуражке, как-то небрежно козырнул и громко сказал:

— Вольно!

Дежурный повернулся к строю и повторил эту команду. Старшина неторопливым, но очень красивым пружинистым шагом прошёл к середине строя. Рота была построена в две шеренги и занимала в длину почти всё пространство жилой части казармы. Повернувшись лицом к строю, слегка расставив ноги, старшина стал держать речь. В течение года таких речей и Борис, и его сослуживцы наслушались очень много, но эта, первая, ему особенно запомнилась.

— Вот што, товарищи антилигенты. Вы свои антилигентские привычки давайте заховаем. Тут вам не институт и не верситет, тут армия. Красная (он говорил Храсная) армия! И потому всякие там штучки-дрючки делать не позволено. Во-первых, каждый боец должен иметь вид бравого красноармейца.

Кстати сказать, старшина, несмотря на свои 30–32 года, был строен, подтянут и ловок во всех движениях, как какой-нибудь цирковой артист — это сравнение не наше, а Бориса Алёшкина, поэтому мы за него не отвечаем.

— Ремень надо затянуть так, чтоб под него нельзя было и пальца подоткнуть, складки гимнастёрки все сдвинуть назад. Сапоги всегда должны быть начищены, усе пуговки застёгнуты. Во-вторых, команды надо сполнять быстро, чётко, без раздумий, а вы что?!! На вечернюю поверку становились пять минут, а должны встать за полминуты, ясно? И я от вас этого, хоть вы и антилигенция, а добьюсь! По команде «равняйсь» смотри в грудь четвёртого человека, голову не нагинай, живот не выпячивай, на месте не топчись. По команде «смирно» замри, как неживой, не шевелись! Ну вот, пока усё.

Старшина говорил довольно спокойным, даже монотонным голосом, как будто читал вслух давно надоевшую, удивительно простую и совершенно понятную каждому, даже самому глупому человеку, книгу, которую, ввиду полного незнания её подчинёнными, ему всё-таки приходится вновь и вновь повторять. И, вдруг, совершенно неожиданно, Белобородько рявкнул таким громким голосом, что все вздрогнули:

— Равняйсь!

Он прошёл к правофланговому командиру первого отделения Евстафьеву и, глядя вдоль строя, уже более спокойным тоном стал говорить:

— Васильев, в вашем отделении кто-то завалился назад. Так, вперёд, хорошо. Петров, кто у вас там брюхо выпятил, убрать! Штоффер, а вы куда на полшага вперёд выползли? Не шевелись, руками не болтать!

Затем он таким же образом выровнял вторую шеренгу. На это ушло около пяти минут и, пожалуй, только тут, впервые в жизни, Борис понял, как трудно стоять в строю. Эти минуты напряжённого неподвижного стояния, с головой, повёрнутой направо, казались вечностью. Потом он узнал, что то же самое испытали и его товарищи.

Старшина же, закончив равнение строя, неторопливо вернулся к его середине и вдруг вновь рявкнул:

— Смир-р-на! И не шевелись!

Продержав в этом положении строй пару минут, он опять-таки неожиданно крикнул:

— Разойдись!

Многие даже и не поняли эту команду и отупело стояли на месте, и лишь подталкиваемые своими командирами отделения, они, наконец, уяснили, что надо куда-нибудь уйти. Когда все разбрелись по казарме, надеясь, что всё уже закончено, вдруг вновь загремел голос старшины:

— Ста-а-новись!

На этот раз построение роты заняло минуты две-три. Старшина снова покачал головой, взглянув на часы, но, видимо, понимая, что надо поторопиться, лишь скомандовал:

— По порядку номеров рассчитайсь!

Когда был закончен расчёт, старшина по имевшемуся у него списку начал поимённую перекличку. Наученные ещё в карантине новобранцы, услышав свою фамилию, чётко отвечали «я», и лишь один Колбин решил схулиганить и ответил «есть».

Старшина поднял голову, взглянул на ответившего и ничего не сказал. Только окончилась перекличка, как отворились входные двери, и в казарму вошла группа командиров. Впереди шёл высокий брюнет, с небольшими чёрными усиками и строгим, но очень красивым лицом. Командирская форма сидела на нём как влитая, сапоги блестели как зеркало и, вообще, всё снаряжение: портупея, кобура, ремень, полевая сумка, — имели такой опрятный и изящный вид, что как будто бы он только что вышел из какой-то специальной чистки. В петлицах у него блестела «шпала» (так красноармейцы называли прямоугольник, отличавший командиров батальонов). Все поняли, что это командир их роты Константинов. Почти рядом с ним шёл низенький, рыжеватый, веснушчатый, круглолицый, голубоглазый, видимо, очень весёлый человек. Его обмундирование и снаряжение было также опрятно и хорошо пригнано, но до своего щеголеватого соседа ему было далеко. В петлицах у него имелись три кубика, а на рукаве звездочка — стало понятно, что это политрук роты Савельев.

Следом за ними стояло три командира с двумя кубиками каждый, один из них — Новиков принимал роту на вокзале; все поняли, что и остальные двое тоже командиры взводов. Фамилии всех этих командиров бойцы узнали от отделенных во время знакомства с ними. Завидев вошедших, старшина снова подал соответствующие команды, строй замер, а он, подтянувшись ещё больше, если это было только возможно, чеканящим шагом направился к вошедшим. Остановившись в трёх шагах от командира роты, Белобородько, приложив руку к козырьку фуражки, чётко отрапортовал:

— Товарищ командир роты, первая рота одногодичников закончила вечернюю поверку. По списочному составу в роте 120 человек и 18 младших командиров. На поверке присутствуют все, за исключением младшего командира Веселова, отправленного в штаб дивизии с донесением. В роте никаких происшествий не случилось. Докладывает старшина роты Белобородько.

Константинов красиво поднял руку к козырьку фуражки, затем опустил её и, сопровождаемый остальными командирами, прошёл к середине строя. Остановившись, он негромко сказал:

— Здравствуйте, товарищи!

Не ожидавшие такого приветствия, да и не умевшие на него как следует отвечать, все вразброд загалдели:

— Здравствуйте, здравствуйте, — и только несколько человек командиров отделений и бойцов, имевших небольшое понятие о военной службе, довольно дружно крикнули:

— Здрасьте, товарищ командир роты! — но их крик смешался с общим галдежом и поэтому был почти не слышен.

Константинов скомандовал «вольно» и, слегка улыбнувшись, сказал:

— Ну, вот, видите, товарищи, как многому вам предстоит научиться! Не говоря уже ни о чём другом, вы даже поздороваться с пришедшим к вам командиром не умеете. Ну, да ничего… Всему этому и многому другому мы вас обучим. Товарищи, учившиеся здесь перед вами, не подвели нас: они сейчас храбро командуют доверенными им подразделениями и ведут успешные бои против зарвавшихся белокитайцев. Я не сомневаюсь, что и вы окажетесь достойными своих предшественников. А теперь разрешите представить вам командный состав нашей роты. Политрук роты — товарищ Савельев. После окончания поверки он с вами побеседует. Командиры взводов: первого взвода — Новиков, второго взвода — Степанов, третьего — Васильев. С завтрашнего дня они начнут с вами заниматься, и вы их хорошо узнаете. С младшим командным составом, надеюсь, вы уже познакомились. У меня всё. Старшина, наряд на завтра назначили? Нет ещё? Ну, тогда продолжайте, — с этими словами Константинов и сопровождавшие его прошли через казарму, придирчиво поглядывая на койки бойцов, и скрылись за дверью, ведущей в коридор административной части казармы.

Когда командиры вышли, старшина достал из висевшего через плечо планшета список и, сделав в нём какие-то пометки, начал читать:

— Слушай наряд на завтра! Дежурный по роте — помкомвзвода Петров, дневальные — командиры отделений Евстафьев и Суматошин. Уборка помещения — Алёшкин, Беляков, Шадрин, Бунчиков. Пыль, плевательницы — Колбин, вне очереди: будет помнить, как надо на поверке отвечать.

После этого старшина назначил ещё двоих на кухню, троих на уборку вокруг казармы. Таким образом, всё первое отделение первого взвода оказалось в наряде с самого начала своей службы.

После зачтения списка старшина несколько раз скомандовал «равняйсь, смирно, вольно», затем, увидев выглянувшего в дверь политрука, сказал: