Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2

Закончив осмотр больной, Борис обернулся к медсестре:

— Нюся, банки поставьте сегодня ещё раз, больше справа. Кодеин продолжайте давать. Да, надо будет ей хотя бы раз в день камфару вводить подкожно. Вы это умеете делать?

— Ну конечно. Когда укол сделать? Сейчас?

— Нет, лучше к вечеру.

— Доктор, а можно без уколов? — каким-то жалобно-умоляющим голосом спросила больная.

— Вот все они так, — заметила Нюся, — боятся этих уколов, как чёрт ладана… Раз доктор сказал надо, значит надо! Не бойся, не бойся! Я не больно сделаю. Ложись.

— Да, Евдокия Мироновна, — подтвердил Борис, — вам необходимо лежать, вставать совсем нельзя, и укол нужно непременно сделать. Лежите спокойно, я вас завтра ещё посмотрю, да, может быть, и вечером загляну.

— А это вот Валя и Ксюша, они с малярией, — сказала медсестра, когда Борис Яковлевич и она подошли к двум другим больным, лежавшим во втором ряду кроватей, находившихся ближе к окнам.

— Одна уже завтра на выписку, Антон Иванович сказал, а вторая ещё полежит, у неё вчера такой приступ был, прямо страх, — продолжала Нюся.

— Чем вы их лечите? — спросил Борис.

— Акрихином, конечно. Антон Иванович обещал для Клавы из Майского хинина привезти, а, видно, не дали.

Алёшкин взглянул на двух молодых женщин, которые в свою очередь глядели на него. Подойдя к той, которую звали Валей, и которая не лежала, а сидела на кровати, завернувшись в старенький серый байковый халатик, очевидно, больничный, он довольно строго сказал:

— Ложитесь, пожалуйста, в постель. Когда я буду приходить с обходом, все больные, как бы они себя ни чувствовали, должны обязательно лежать, а вы, Нюся, проследите за этим, да и другим сёстрам передайте.

Тем временем больная, немного напуганная строгим тоном молодого доктора, сбросила халатик и юркнула под одеяло. Уложив её на спину и пощупав живот, Борис ощутил большую и плотную селезёнку. Он спросил:

— Давно вы больны малярией?

— Да, почитай, с детства. Она нестрашная: потреплет, потреплет маленько, а там опять ничего, — бойко ответила Валя.

«Да-а, ничего! — подумал Борис. — А селезёнка-то вон какая… Она же хроник. Мало того, что сама болеет, ведь через комаров и других заражает». Вслух он спросил Нюсю:

— А много ли у вас в Александровке малярии?

— Это вы у Антона Ивановича спросите, он лучше знает. Ну, а у нас больные не переводятся: не успеем одного выписать, как новый появляется. С этого года начали акрихинизацию проводить, да должна бригада из района приехать на борьбу с комарами… Наверно, теперь меньше будет.

— Наверно, — согласился Борис, — ну а как у неё с температурой? — показал он на Валю.

— Да вот уже неделя, как температура нормальная, и приступов не было.

— Ну что же, это хорошо. А лечиться, Валентина, вам всё-таки придётся ещё долго. Приходите регулярно в амбулаторию, мы вам будем давать бесплатно лекарства, ведь у вас хроническая малярия, с ней надо бороться, забрасывать лечение нельзя.

Нюся повернулась к больной:

— А я тебе что говорила? Так ведь вы не слушаетесь, только бы из больницы выписаться, а там на всё наплевать! И Антон Иванович не раз говорил. У вас в семье уже сколько больных? Может быть, ты их заразила. Слушай, что доктор-то говорит.

Больная смущённо прикрыла глаза и в полголоса сказала:

— Я теперь поняла, буду слушаться.

Борис стал осматривать вторую малярийную больную, которая как-то странно осунулась и, став апатичной и безвольной, находилась в таком состоянии, что как будто с ужасом ждала чего-то. Заметив, что состояние больной вызвало некоторые недоумение у врача, Нюся заметила:

— У Клавы скоро приступ начнётся, у них всегда так перед приступом.

Борис промолчал и направился к выходу из палаты.

— А разве к мужчинам мы не пойдём? — удивилась медсестра.

— А как к ним пройти?

— Вот, — и Нюся показала на дверь в боковой стене палаты.

Эта дверь соединяла обе палаты. Таким образом в любое время дня и ночи больные из обеих палат могли свободно проникать к соседям. Алёшкин внутренне усмехнулся, вспомнив, как строго разделялись мужские отделения от женских в их клинике при Первой горбольнице.

В мужской палате, где стояло тоже восемь коек, находилось всего два человека. Один из них — седой старик с жёлтой морщинистой кожей и вздутым животом — лежал на спине, смотрел в потолок и никак не реагировал на вошедших. Про него Нюся сказала:

— Это Петрович, старый почётный малярик. Каждый год раза по два, по три лежит. Я вот третий год здесь работаю, а он за это время уже, наверно, раз десять лежал. Не долечивается: как только приступы немного ослабнут, так и бежит из больницы, ну а когда снова прихватит, возвращается. Сейчас у него приступ недавно начался, полчаса тому назад я ему температуру измеряла — 40,5 °C.

Борис понял, что такого больного в настоящий момент лучше не тревожить.

Из этих случаев новый доктор сделал вывод, что борьба с малярией в Александровке, да, вероятно, и во всём районе, ведётся далеко не удовлетворительно. Кстати сказать, в то время в самом Краснодаре, да и вообще на Кубани, малярия являлась самым распространённым заболеванием и не прекращалась потому, что в большинстве сельских лечебных учреждений её залечивали, а не вылечивали, и, по существу, плодили хроников, распространявших заболевание.

Второй больной — молодой парень, которого Нюся назвала просто Колькой, имел на правой голени огромный фурункул размером с хорошее яблоко. Фурункул был завязан повязкой с ихтиоловой мазью. Нюся сняла повязку, и Борис как следует рассмотрел и ощупал уже готовый к вскрытию абсцесс. Его необходимо было вскрыть и потому, что в паховой области у Кольки увеличился и уплотнился лимфоузел, а кожа над ним покраснела. Медсестра, накладывая снова повязку, сказала:

— Антон Иванович хотел ему нарыв разрезать, да Колька не даётся, боится. Решили ждать, пока сам прорвётся. Мы ему сейчас красный стрептоцид даём, температура немного меньше стала…

Выйдя из мужской палаты, Борис и сопровождавшая его медсестра очутились в небольшом коридорчике, выходившем на застеклённую веранду, окружавшую почти весь дом. С одного края веранды был отгорожен небольшой закоулочек — уборная, которой пользовались все ходячие больные, впрочем, и неходячие тоже, как сказала Нюся. С веранды по крыльцу в несколько ступенек Борис и Нюся спустились во двор, огороженный высоким плетнём, где на расстоянии 10–12 шагов от здания больницы стоял ещё один маленький саманный домик. В этом домике в одной половине находилась кухня, а в другой прачечная. В небольшой пристройке к домику, сделанной из плетня, обмазанного глиной и побеленного известью, располагался хозяйственный склад.

Осмотрев небольшую кухню, на которой хозяйничала молодая, черноволосая, проворная женщина, которую Нюся почтительно называла тётей Наташей, Борис увидел, что всё здесь сияло ослепительной чистотой. Такой же чистой и опрятной была и сама кухарка. В кухне стоял вкусный запах украинского борща, кроме того, в кастрюле на плите что-то ещё аппетитно булькало.

Поздоровавшись, Алёшкин спросил у Натальи Карнауховой (так звали кухарку), что она сегодня готовит на обед, и узнал, что будет борщ и тушёное мясо с картофелем, а на третье компот. Кроме того, для тяжёлой больной с температурой — бульон с клёцками и манная каша. Наталья сказала, что Антон Иванович каждое утро перед обходом больных заходит на кухню, и они составляют меню на день в зависимости от того, какие продукты есть на складе.

— Больные на питание не обижаются, — заметила Нюся, — многие дома едят гораздо хуже.

В это время на пороге в кухне показался завхоз и пригласил Бориса осмотреть его хозяйство. Наталья предлагала попробовать борщ, который уже готов, но Борис отказался, пообещав снять пробу в другой раз.

Василий Прокопыч подвёл Бориса к противоположной стороне домика и открыл дверь небольшого помещения. Там на большой печи они увидели котёл, в котором в это время кипятилось бельё. Посередине на скамейке стояла объёмистая ванна, над которой склонилась немолодая женщина, усердно стиравшая простыню на широкой стиральной доске. На приветствие Бориса она подняла усталую голову, кивнула и снова принялась за работу. Когда Алёшкин и завхоз вышли из этого душного и жаркого помещения, Василий Прокопыч заметил:

— Наша Пелагея не больно разговорчива, недавно мужа похоронила, от малярии помер. Уж как его ни лечил Антон Иванович, не помогло. А у неё четверо ребят. Вот теперь и взялась работать за двоих — за санитарку и за прачку… Ну, да она справляется. У нас такая прачка была, что после неё хоть всё бельё перестирывай. Товарищ Чинченко её рассчитал, хотел другую взять, а Пелагея уговорила отдать эту работу ей, вот теперь и старается. Ну, а вот и мой склад, — продолжал завхоз, отпирая большой висячий замок дощатой двери своего сарайчика.

В сарае стоял большой ларь, в отделениях которого находились крупы нескольких сортов. В углу на специальной подставке стоял мешок с сахарным песком, а на прикреплённых к стене полках — пачки чая и банки с лавровым листом, перцем, солью. В другом углу сарая, в большом фанерном ящике был насыпан картофель, а рядом на доске лежало несколько вилков капусты. В картонных коробках — морковь и свёкла.

— Мясо и запасы овощей я здесь не держу. Это так, только на один-два дня. Антон Иванович договорился с председателем кооператива, у них при магазине хороший погреб есть, там мы эти продукты и держим. Молоко, да часто и овощи тоже, из Муртазова вожу, масло покупаем в кооперативе. На дворе у нас хороший колодец есть, воду из него берём — там, в углу, — сказал Василий Прокопыч, когда они с Борисом вышли из сарая. — В саду когда-то были абрикосы, черешни, сливы, да сейчас за садом уже давно никто не ухаживает, так что он почти не плодоносит.

Борис осмотрел и эту часть своего нового хозяйства. Явная бедность больницы его расстроила, но он был доволен тем, что получил это в полное своё владение, и теперь только от него зависело, как привести всё в образцовый порядок и лучшим образом преобразовать.

— Хорошо, Василий Прокопыч, мы с вами потом обсудим все хозяйственные дела, а сейчас пойдём в амбулаторию. Пожалуйста, проводите меня.

Завхоз запер свой склад, и они вышли на улицу.