Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2

Прянин ждал ответа Бориса, и, видно, то, что он услышал, ему понравилось. Он придержал вороного, так как они уже успели подъехать к больнице, и, нагнувшись к вылезавшему из тарантаса попутчику, вытаскивавшему из-под сиденья свёрток с лекарствами, вполголоса сказал:

— Ничего, Борис Яковлевич, не грустите. Ошибок у нас за последние пять лет было наделано немало, многие хорошие люди пострадали при этом. Хочу думать, что и вы оказались одним из них. Ничего я пока не обещаю, всё будет зависеть от вас. Работайте честно, отдавайте людям полученные от советской власти знания. Я думаю, народ это поймёт, и станете вы опять коммунистом. Можете рассчитывать на мою помощь и поддержку. Я рад тому, что вы мужественно перенесли такой тяжёлый удар и не только не пали духом, но нашли в себе достаточно сил, чтобы поступить в институт и с честью его закончить. Думаю также, что в этом деле большую поддержку вы получили от своей жены. Она, кажется, у вас очень хороший человек, во всяком случае, они с моей Дусей вроде как подружились. Надеюсь, что и мы с вами подружимся… Ну, пока, до завтра. Но, пошла, — шевельнул он вожжами, и нетерпеливо перебиравший ногами вороной рванулся с места.

Алёшкин поднялся на крыльцо больницы. Там находилось человек пять служащих, среди которых был и фельдшер Чинченко. Зайдя на веранду, Борис передал фельдшеру банки с акрихином и плазмоцидом, пакет с хинином решил пока оставить у себя. Затем весело сказал:

— Я вам, товарищи, зарплату привёз, не ждали?

Но медсестра Нюся весело возразила:

— А вот и не угадали! Василий Прокопыч из сельсовета в Майское позвонил, чтобы узнать, ехать ли завтра за деньгами, а ему ответили, что с вами переслали. Вот мы тут и собрались, ждём вас. Вон даже Матрёна Васильевна идёт.

Борис передал находившемуся тут же завхозу ведомость и деньги, завёрнутые им ещё в Майском в отдельную пачку. Свои деньги, а их было триста рублей, он заранее положил во внутренний карман пиджака. Усевшись за маленький столик, стоявший в углу веранды, завхоз начал выдавать жалование столпившимся около него сёстрам и санитаркам.

Алёшкин, зайдя в кабинет, спрятал хинин в стоявший там шкаф, где хранились ядовитые и наиболее ценные медикаменты, ключ от которого в первый же день Чинченко передал ему, надел халат и быстро обошёл больных. Затем, выяснив у фельдшера результаты амбулаторного приёма, Борис отправился домой.

Дома его уже ждали. Катя и девочки, как всегда, обрадовались его приходу и пустились в рассказы о мелких домашних новостях, которых всегда бывает много в семьях, где есть дети. Между прочим, Катя сказала, что за ней была прислана лошадь с завода, и ей пришлось-таки съездить в контору, чтобы написать какую-то срочную и важную бумагу для Госбанка. Она сказала также, что директор обещал освободить помещение, предназначенное для их квартиры, не позднее воскресенья, до которого оставалось всего четыре дня. Одновременно он заявил, что весь дом, как обещал вначале, отдать не может: нужно срочно дать квартиру ещё кое-кому. Таким образом, там будут жить сразу две семьи.

— Но, — заметила Катя, — дом этот большой, я в нём уже была вместе с Дусей Пряниной. Там одна большая комната с плитой, затем две маленьких, одна из них сообщается с верандой, выходящей в огород и сад, и у самого крыльца, ты только подумай, такая же огромная шелковица растёт, как в Краснодаре! Опять, значит, девчонки все перемазанные ходить будут, не настираешься на них! Все помещения, о которых я рассказала, будут наши. Кроме выхода в сад, есть другой вход, через другую веранду со двора. Эта веранда перегорожена, за перегородкой налево от входа есть ещё большая комната, в ней и будут жить соседи. Двор большой, есть сарайчики, уборная, а в самом конце стоит саманный домик, в котором уже сейчас живёт старый рабочий завода со своей женой и сыновьями. Вообще, квартира мне понравилась, большая она, вот только где мы мебели наберём? А расположена очень удобно: почти рядом магазин сельпо, школа и твоя больница, да и до завода недалеко… Наконец-то мы тоже, может быть, по-человечески поживём, — закончила Катя свой рассказ.

Она очень обрадовалась деньгам, привезённым Борисом, и заявила:

— Ну, Борька, нам теперь сам чёрт не страшен!

Время в августе 1940 года для семьи Алёшкиных летело с непостижимой быстротой. Все дни были насыщены до такой степени, что Борис и Катя, расставшись рано утром, встречались только поздно вечером и были настолько утомлены дневными заботами, что еле успевали добраться до постели.

Сразу же после переезда встал вопрос о домработнице, ведь оба они целыми днями должны были находиться на работе. Борис должен был работать на две ставки, то есть не менее 12 часов в сутки. Меньше времени уделять работе он не мог, и не только в силу привычного отношения к своим обязанностям, но и потому, что ситуация требовала почти целого дня его пребывания то в больнице, то в амбулатории. У Кати сложилось так, что из-за запущенной канцелярской работы ей пришлось разгребать прямо-таки Авгиевы конюшни, что, естественно, не позволяло уложиться в нормальное время работы. Поэтому после перерыва на обед, который она обычно съедала в заводской столовой, Катя часто оставалась в конторе дотемна.

Благодаря соседям, для помощи по хозяйству нашли Нюру. Сама из большой многодетной казачьей семьи, эта девушка оставила школу после четвёртого класса, некоторое время, как старшая, нянчилась с младшими братишками и сестрёнками, затем, после 16 лет поступила в роддом санитаркой, но выдержала там всего около двух месяцев. Не хотелось ей работать и в колхозной бригаде. Вообще, было довольно трудно понять стремления Нюры. Она и из Александровки уезжала, как делали многие её сверстники, и на Крахмальном заводе работать пробовала — найти себя не могла. Без особого энтузиазма она выслушала предложение о работе в семье Алёшкиных, однако на переговоры пришла. Екатерина Петровна обладала особым даром общения с окружавшими её людьми, сумела она уговорить и Нюру. Правда, это предложение имело материальную выгоду для будущей домработницы — оклад в 50 рублей. Что касается обязанностей, они заключались в ежедневной уборке квартиры, пребывании вместе с детьми с 8 часов утра до 6–8 часов вечера, совместной с ними еды (завтрак, обед, а часто и ужин). С точки зрения любого сельского труженика эта работа была совсем необременительной, ведь и приготовление пищи, и стирка белья оставались на плечах хозяйки. Но Кате пришлось всё-таки долго уламывать эту упрямую белобрысую девушку. Однако не прошло и недели, как Нюра настолько обжилась в семье Алёшкиных, привыкла к тому, что к ней относились как к равноправному члену семьи, а работы требовали не так уж много, что осталась вполне довольной и, по существу, полностью переселилась в этот дом. Да и в своей родной семье она стала пользоваться некоторым почётом: во-первых, она не бездельничала, а зарабатывала, и, по мнению многих соседей, неплохо, а во-вторых, она всё-таки служила не у кого-нибудь, а у самого доктора, единственного на всю станицу. Вот так и устроились дела семьи Алёшкиных.

16 августа 1940 года, как всегда, без особой торжественности, но с очередным Катиным пирогом, отпраздновали день рождения Бориса — ему стукнуло 33 года. Вечером, после сытного вкусного ужина Нюра пошла домой, а дети улеглись в постели. Борис и Катя сидели на крылечке, выходившем в их небольшой огородик, в котором, правда, ещё ничего не росло, кроме самосейки укропа, различных полевых цветов и сорняков (детсад в доме находился несколько лет, и за это время огородом никто не занимался). Стояла тёмная-тёмная южная августовская ночь. На небе многочисленными бриллиантовыми искрами горели крупные яркие звёзды. Было очень тихо. Прижавшись друг к другу, супруги, уставшие после трудового дня и празднества, устроенного в честь рождения Бориса, долго молча смотрели на это небо, на сонную тихую улочку, видную через невысокий плетень, отгораживавший огород от неё, и думали, может быть, каждый о своей работе, о детях или друг о друге. Но вот нарушила молчание Катя:

— Кажется, Борька, мы с тобой окопались! Теперь только бы с работой всё наладилось, а там дела пойдут. Жить здесь мне даже нравится: и климат хороший, и местоположение станицы, вот только Текушев…

— А что Текушев? — быстро прореагировал Борис.

— Да, что-что? Ты же знаешь. Ведь тебя предупреждали, какой он. Как только вечером задержусь, так и он тут как тут! А жена его под окнами бродит, караулит… Просто и смешно, и противно. Правда, он пока только смотрит на меня, как волк на овечку, но думается мне, что ему и сорваться недолго.

— Пусть только попробует! Я ему такой скандал закачу, что он и с места полетит! — возмутился Борис.

— Ладно, ладно храбриться! — засмеялась Катя. — Ничего он со мной не сделает, будь спокоен. Ну, а у тебя как? Ведь вчера вернулся из отпуска Чинченко, как он отнёсся к твоим нововведениям?

— Да у меня всё хорошо, и с Антоном Ивановичем встретились по-товарищески, и народ у меня работящий, а Матрёна Васильевна — просто замечательная бабка! Да, она очень звала нас к себе в преферанс поиграть. Может, завтра сходим, ведь воскресенье.

— Что же, сходим, я тоже отдохнуть хочу, всё равно в моей конторе ещё больше месяца разбираться нужно. Чёрт знает, до чего там всё запущено! Ну, шут с ним, главное то, что мы, наконец-то, на постоянном месте. Никуда нам ехать не нужно, никто не ждёт, чтоб мы квартиру освободили, не нужно каждый день думать о том, где взять денег на завтра. Одним словом, теперь у нас, Борька, настанет тихая и спокойная жизнь, — закончила Катя и, потянувшись, добавила. — Пойдём-ка спать. Устала я за сегодняшний день.

Она поднялась с крыльца и направилась в тёплую комнатку, которая служила им спальней, являясь в то же время и кабинетом Бориса. Последнее название она получила потому, что в своё время являлась кабинетом заведующей детсадом, и в ней «по наследству» остался большой письменный стол, который Текушев милостиво разрешил Алёшкиным временно оставить у себя. Кроме двух стульев, в этой комнатке стояла простая железная койка, при помощи деревянных щитов расширенная до размеров полутораспальной кровати. Именно на ней и спали наши счастливые хозяева квартиры. В соседней комнатке стояла такая же койка, на ней спала старшая дочка Эла, а на двух маленьких детских кроватках, купленных по случаю на базаре в Муртазове, спали Нина и Майя. Впрочем, они часто забирались в одну и спали вместе. Из фанерных ящиков, покрытых какой-то скатертью, Катя соорудила здесь некое подобие комода. В кухне стоял большой кухонный, он же и обеденный, стол и несколько стульев и табуреток. Вот, собственно, в этом и заключалась вся более чем скромная обстановка их квартиры. Но они были довольны и этим.

— Что вещи? — говорили они оба. — Вещи появятся сами собой. Важно то, что мы теперь на постоянном месте живём и основательную почву под ногами имеем!

Рассуждая так, они и не думали, что все их мечты и планы полетят прахом уже через несколько дней, а менее чем через год и вовсе развеются. И действительно…