Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

Александр Ефимович Смирнов, который цитируется выше, в разговоре со мной не раз признавался: его шеф очень не любил КГБ и не упускал возможности поворчать по поводу этой организации. Смирнов же ему каждый раз отвечал: «Но ведь КГБ — это всего лишь вооруженный отряд партии. Как партия прикажет, так КГБ и станет действовать. Ищите причину рядом с вашим кабинетом». Яковлев огорченно крутил головой, тяжело вздыхал.

Виктор Михайлович Чебриков, член Политбюро ЦК КПСС, председатель Комитета государственной безопасности СССР. [ТАСС]

Наверное, в глубине души он понимал, что силы слишком неравны, что еще никто не мог сокрушить этого монстра, были попытки, например, в эпоху правления Хрущева, но все равно комитет каждый раз восставал, словно Феникс из пепла, отряхивался и набирал прежнюю мощь. Кто из других секретарей ЦК и даже членов Политбюро хоть раз пытался слово сказать против Лубянки? Разве только Суслов в пору своего могущества…

Тогдашний главный чекист генерал армии Чебриков на заседаниях в ЦК то и дело вступал в полемику с Александром Николаевичем, особенно когда речь заходила о гласности, открытости, демократизации, критике сталинских «перегибов». И ведь всегда у него находилось много союзников. А Горбачев старался в таких случаях отмалчиваться. В крови, в генах засел у партийцев страх перед всесилием Комитета госбезопасности.

Александр Николаевич, став заведующим Агитпропом, выступил с инициативой против анонимных писем, иначе говоря, доносов, которые были широко распространены на всем необъятном пространстве Советского Союза. Особо тревожный характер это явление приобрело к середине 80-х гг. Так, по свидетельству главного аналитика разведки, а затем главного аналитика КГБ генерала Н. С. Леонова, в 1984 году в ЦК КПСС поступили 74 тысячи анонимных писем, а в последующие два года эта цифра увеличивалась еще на четверть: «Это была особая уродливая форма „демократии“, при которой можно было все сказать, но ни за что не бороться. Пассивное сигнализирование отражало неугасимую жажду справедливости, но оно же свидетельствовало и об отказе от личного участия в исправлении недостатков»[190].

Николай Сергеевич Леонов со стыдом признавался, что вирус анонимных писем поразил даже такую важную государственную структуру, как внешняя разведка. Я уже не говорю о редакциях центральных газет, о союзных ведомствах, правоохранительных органах.

Надо было что-то с этим делать.

В своей записке, адресованной руководству ЦК, Яковлев предлагал запретить рассматривать анонимные письма. И наивно полагал при этом, что наверняка встретит у коллег понимание. Однако воспротивился все тот же КГБ. Видимо, именно анонимные «сигналы» для чекистов оставались тогда важным источником информирования о том, что происходит в стране, о всяких «неблагонадежных» лицах, тревожных явлениях.

Яковлев не отступил, хотя это и противоречило существовавшим негласным правилам (коли Лубянка высказалась против, значит, вопрос с рассмотрения снимается). Вторую записку все с теми же предложениями он отправил «наверх», поставив помимо своей подпись заведующего Общим отделом В. И. Болдина. Опять неудача. Комитет стоял на своем. Тогда авторы инициативы подключили к делу Отдел организационно-партийной работы, находившийся под кураторством Е. К. Лигачева, а предварительно заручились поддержкой генерального секретаря. И только тогда Политбюро приняло решение о запрете рассматривать анонимные письма во всех государственных, советских и партийных органах.

Записка А. Н. Яковлева «О наличии в книготорговой сети книг руководителей КПСС и Советского государства, изданных в 1969–1983 годах». 6 августа 1986. [National security archive]

А вот КГБ, кажется, остался при своих интересах, там от прежней практики отказываться не стали. Яковлеву же наследники Дзержинского поставили еще одну «черную метку».

Разгребая «авгиевы конюшни», доставшиеся ему в Агитпропе, он обнаружил в книготорговой сети залежи из сочинений прежних вождей. Одних книг лауреата Ленинской премии по литературе Л. И. Брежнева на складах скопилось почти три миллиона экземпляров. Еще почти полмиллиона за авторством других деятелей партии и правительства.

Вот какие были «писатели» и какие «издатели». Это сколько же денег было выброшено впустую!

Кроме книг склады магазинов были забиты портретами бывших руководителей: свыше 700 тысяч изображений Брежнева, 130 тысяч — Андропова, 170 тысяч — Черненко.

Ясно, что реализовать, то есть продать, всю эту полиграфическую продукцию было невозможно. Яковлев ставил в известность руководство о том, что Госкомиздату разрешено снять ее с продаж. Иначе говоря, пустить в утиль[191].

Выше я написал, что Яковлеву было несвойственно остро реагировать на ошибки газетчиков, даже допущенные по отношению лично к нему. Где-то могли перепутать или не полностью назвать его титулы, неточно передать сказанное им в интервью. Обычно Александр Николаевич отпускал такие «грехи», только рукой махнет: «С кем не бывает». Видимо, при этом вспоминал собственную журналистскую молодость и те «проколы», которые, случалось, допускал сам, работая в газете. Но бывали случаи, когда он вдруг становился непримирим, требовал крови…

Один из таких эпизодов документы зафиксировали летом 1988 года. 14 июля газета «Правда» публикует изложение его доклада на совещании в ЦК, посвященного итогам XIX парт-конференции.

Ну, публикует и публикует, обычное по тем временам дело. Однако член Политбюро в ярости. Он диктует своему помощнику письмо, адресованное редколлегии «Правды». В нем по пунктам (всего таких пунктов восемь) перечисляет те фразы, которые редакция сократила без согласования с автором доклада.

Заголовок статьи в исполнении Яковлева звучал так: «Браться за дело без промедления и основательно». В газете слово «основательно» выпало.

Сокращению также подверглись такие перлы из доклада:

«Партийная конференция во всех отношениях стала для всей партии, всех коммунистов, всего народа великолепной политической школой, продемонстрировала здоровую идейно-нравственную обстановку в стране».

«Видимо, наша гласность не всем оказалась подъемной, амбиции порой съедают ответственность».

«Поворот к гласности — не только политический курс, отвечающий интересам перестройки. Это и объективный этап развития революции, социалистического общества. Обвинять в чем-то гласность — это все равно что обвинять врача, поставившего точный, пусть и тяжелый, диагноз болезни»[192].

Ну и так далее, всего восемь пунктов. Если внимательно их прочесть, то с точки зрения сегодняшнего дня и вечного здравого смысла газета не совершила ничего предосудительного. Смысл выступления А. Н. Яковлева она передала с максимальной подробностью, никаких искажений не допустила. А сокращения были продиктованы исключительно соображениями размеров газетной полосы — она, увы, не резиновая, всегда приходится что-то сокращать.

Но Александр Николаевич кипит гневом: «Видимо, редколлегия не сочла данную публикацию политически важной. Это, конечно, дело редколлегии, но было бы логичным в этом случае совсем не печатать отчет, а не предлагать читателю иную тональность выступления».

Завершает свое письмо угрозой: «Иными словами, этому факту я придаю принципиальное значение, поскольку подобная практика ставит автора в ложное положение, что в любых обстоятельствах недопустимо, а тем более в данных».

Еще раз подчеркнем: вся история не стоила выеденного яйца. Сокращенные редакцией в ходе верстки фразы (а дело это всегда спешное, надо все закончить до подписания газеты в печать) ну никак не сказывались ни на общей тональности публикации, ни на ее смысле.

В «Правде» переполох. Главный редактор, академик философии В. Г. Афанасьев — кстати, тоже фронтовик, боевой летчик-штурмовик, близок к инфаркту. Два дня «телега» от члена ПБ обсуждается на заседании редколлегии. Наконец, Виктор Григорьевич садится за личное письмо Александру Николаевичу: «Глубоко переживаю случившееся. За 20 лет работы в редакции это, видимо, самый существенный провал в газете»[193].

Я хорошо знал Афанасьева, работал под его началом в той же «Правде» и уверен: он тоже никак не мог взять в толк, отчего такая неадекватная реакция со стороны секретаря ЦК. Но зато он, прошедший огонь, воду и медные трубы в аппаратных ристалищах, прекрасно понимал другое: в подобных случаях лучше покаяться, иначе не сносить головы. И каялся: «15 и 18 июля обсуждали Ваше письмо на редколлегии. Приняли постановление. Для меня и для всех нас это был жестокий урок. Урок на всю жизнь. А беда в том, что материал Ваш был принят как сообщение ТАСС, а не как авторский. И бездумно, глупо сократили».

В конце письма рукой главного редактора сделана приписка: «Мне стыдно смотреть Вам в глаза».

Во как!

Это — к вопросу о той бесконечной доброте, которой якобы славился «дядя Саша» — так Яковлева называли близкие ему главные редакторы.

Виктор Григорьевич Афанасьев, главный редактор газеты «Правда». [РИА Новости]

Да, в отношениях с единомышленниками он не был злопамятен, всегда демонстрировал подчеркнутый демократизм, готовность выслушать, понять, простить… Но, если речь шла о тех, кто находился «по ту сторону баррикады», с ними Яковлев не церемонился.

К «Правде» в годы перестройки он всегда относился настороженно, не без оснований считая эту газету бастионом консервативных сил. Не раз публично критиковал ее на разных совещаниях. И его слишком болезненная, явно неадекватная реакция на те непринципиальные сокращения была вызвана именно этим общим недовольством курсом главного печатного органа КПСС.

То самое «покаянное» письмо В. Г. Афанасьева А. Н. Яковлеву. 19 июля 1988. [ГА РФ. Ф. 10063. Оп. 2. Д. 506]

По всей видимости, не без его участия В. Г. Афанасьева вскоре после того эпизода снимут с должности редактора, отправят на пенсию. Хотя в будущем это не сильно скажется на линии газеты, она так до конца и останется скорее «лигачевской», чем «горбачевской». А в дни августовского путча 1991 года и вовсе присягнет на верность тем силам, которые выступят против демократических перемен.

Еще надо вспомнить о том, что как раз 1986 год стал периодом серьезных испытаний для страны. Апрель: катастрофа на Чернобыльской АЭС. Сентябрь: гибель пассажирского судна «Адмирал Нахимов». Октябрь: потеря атомной подводной лодки К-219 в Саргассовом море.

Политбюро не успевает принять решения о принятых мерах по одной катастрофе, как тут же следует другая. Словно злой рок преследовал огромную страну.

6 октября рассматривали ситуацию с подлодкой[194].

После взрыва на ее борту субмарину пытались отбуксировать, однако по какой-то причине именно этим утром буксировочный трос лопнул, лодка затонула на глубине более пяти тысяч метров. Четыре члена экипажа погибли сразу, еще четверо скончались от полученных ранений.

Члены ПБ озабочены тем, как подавать миру информацию об этом ЧП. Еще не остыли страсти по Чернобылю, а тут новая опасность радиоактивного заражения. Горбачев предлагает дать определенный отчет американцам, МАГАТЭ и ТАСС, проинформировать руководителей соцстран. В этих релизах надо обязательно упомянуть, что, по заключению специалистов, ядерный взрыв исключен.