Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2

Вечером в заводском клубе шло кино — вещь для Александровки довольно редкая. Старшие Алёшкины отправились в клуб, показывали картину «Юность Максима». Собственно, это была уже не новая картина, и в Москве Борис успел посмотреть все три фильма, посвящённых Максиму, но для александровских жителей это была ещё новинка. Конечно, всем, в том числе Кате и Борису, понравился замечательный Максим (Борис Чирков). Пожалуй, именно с этой картины киноартист стал одним из любимейших в семье Алёшкиных.

В кино они встретились с Пряниными, и пока Катя и Дуся занимались обсуждением своих женских и заводских дел, сам Прянин решил прощупать Бориса. Он спросил напрямую:

— Ну, что же, Борис Яковлевич, попрощаться приехал? Выучился, теперь, наверно, в Майском, а может быть, и в Нальчике хирургом работать будешь?

Борис улыбнулся:

— Успокойся, Фёдор Николаевич, никуда я от вас не уеду, по крайней мере, в течение нескольких лет. Очень хочется больницу до ума довести и поработать в ней. Да и по семейным делам мне пока никуда трогаться нельзя. Сам видишь, семья у меня немаленькая, а все ведь голенькие! Ну-ка, прокорми да одень такую ораву, тут уж не до переездов. А знания, которые я получил, и здесь пригодятся. Так-то вот.

Прянин, обрадовавшись словам Алёшкина, сказал:

— Вот за это молодец! Сразу же начнём пристройку к твоей больнице, колхоз во всём поможет. Да и на директора поднажмём. Только давай, работай!

Больше поговорить им не пришлось — свет в зале потух, и началось кино.

На другой день, после осмотра больных и двухчасового приёма в амбулатории, Алёшкин решил ехать в Майское: нужно было доложить о прибытии в военкомат и райздрав, получить кое-какие медикаменты. Вчера, когда он готовил лекарства для Чинченко, заметил, что аптечный шкаф был почти пустым.

Военком, к которому зашёл Борис, принял его очень тепло, расспросил об успехах. Когда Алёшкин предъявил своё свидетельство об окончании курсов с отличными оценками, остался очень доволен. С некоторым смущением он заметил:

— Знаешь, Борис Яковлевич, до сих пор не пришло из Нальчикского облвоенкомата присвоение тебе специального врачебного звания «военврач третьего ранга». Понять не могу, чего они там так долго валандаются, ну да я на днях поеду в Нальчик, попробую пробить это дело. Так что пока, товарищ лейтенант, давайте не взводом командуйте, а лечите больных.

В райздраве были новости. Бывшая зав. райздравом Раиса Иосифовна, уехав с мужем в отпуск в Ростов-на-Дону, где они закончили институт, сообщила, что назад не вернётся, так как останется жить у больной матери. Райисполком временно назначил на эту должность её заместителя — фельдшера Симоняна.

Возвращение Алёшкина после окончания московских курсов Симоняном было встречено без особого энтузиазма: он полагал, что Борис будет претендовать на должность заведующего хирургическим отделением в Майской районной больнице (эта должность была теперь свободна), а обосновавшись в Майском, может стать кандидатом и на должность зав. райздравом. Симонян же к командным высотам, даже в районном масштабе, привык и очень любил их, ведь до приезда в Майское Раисы Иосифовны именно он в течение нескольких лет заведовал райздравом. С её назначением вынужден был перейти на второе место и теперь, когда появилась возможность выбраться наверх, приехал Алёшкин, и его положение стало неустойчивым. Симонян уже успел узнать, что райвоенком звонил в райком ВКП(б) и рекомендовал именно Бориса на должность зав. райздравом. Их встреча прошла довольно холодно, тем более что не успел Алёшкин появиться в райздраве, как туда позвонили по телефону из райбольницы и просили направить его для срочной консультации по поводу хирургического заболевания только что доставленной жены директора Котляревского коноплянного завода. Симонян передал эту просьбу Борису, тот, разумеется, отправился туда, но попросил своего начальника дождаться его в райздраве для серьёзного разговора. С большим неудовольствием Симонян дал согласие на эту встречу. Он предполагал, что Борис будет настаивать на переводе его в Майское, и уже заранее приготовил ряд возражений, одним из которых было то, что фельдшер Чинченко болен, и оставлять такой большой участок без медицинской помощи сейчас просто нельзя. Он, конечно, помнил просьбу Антона Ивановича забрать Алёшкина из Александровки, но сейчас рассуждал по-другому: своя рубашка ближе к телу. Разумеется, ничего этого Борис в то время не знал, и все эти «тайны мадридского двора» стали ему известны лишь через несколько месяцев.

Придя в больницу, Борис Яковлевич застал растерянных и немного испуганных врачей, заметно обрадовавшихся его появлению. Там по штату полагался заведующий и два заведующих отделениями, на тот момент в больнице находился заведующий — терапевт со стажем около десяти лет и зав. терапевтическим отделением — совсем ещё молоденькая врач, окончившая институт два года тому назад, хирурга не было. В поликлинике и больнице эти должности занимал муж Раисы Иосифовны. Когда в райздраве узнали о том, что супруги в Майское не вернутся, то Симонян послал запрос в Наркомздрав Кабардино-Балкарии. Ему ответили, что раньше осени 1941 года хирурга ждать не следует. Пока всех хирургических больных, требовавших врачебного вмешательства, отправляли в больницу на станцию Прохладное или в Нальчик. Приём амбулаторных больных и простейшие операции проводил старый фельдшер Костенко, в тот момент он тоже находился в больнице, но никакой помощи больной оказать не мог. Вызывая Алёшкина, заведующая больницей не рассчитывала на то, что он сумеет что-то сделать, но надеялась, что он хотя бы уговорит больную на отправку в Прохладное.

Борис узнал, что женщина около месяца тому назад родила, и после родов у неё всё время болела правая грудь. Несколько дней тому назад температура внезапно поднялась до 40 градусов, грудь стала твёрдой, как дерево, и при малейшем прикосновении вызывала сильную боль. Даже ещё до осмотра, со слов врачей, описавших ему вышеприведённые симптомы, Алёшкину стало ясно, что здесь речь идёт о гнойном мастите. Единственный способ, который мог помочь в этом случае, а может быть, даже и спасти больную, — это немедленное вскрытие глубокого воспалительного очага (ведь никаких терапевтических средств для борьбы с гнойной инфекцией тогда не было — ни пенициллина, ни стрептомицина, ни сульфаниламидных препаратов — о них тогда ещё просто не знали). Ехать на операцию в прохладненскую больницу больная отказывалась потому, что туда не брали с ребёнком, следовательно, его пришлось бы отнимать от груди и переводить на искусственное вскармливание в месячном возрасте, что в то время тоже было немалой проблемой. Здесь же, в Майском, их госпитализировали вдвоём, да и до дома было всего несколько километров. Врачи-терапевты и фельдшер Костенко не решались оставлять больную без хирургического вмешательства, а операцию делать было некому.

После того, как Борис узнал от врачей о положении больной, он захотел её осмотреть. Ему дали халат. Зайдя в палату, где находилась женщина, а на соседней койке — спящий ребёнок, Алёшкин понял, что операция необходима прямо сейчас, промедление могло привести к сепсису. Как выяснилось, больную и так привезли уже поздно: более недели её лечили дома самыми различными средствами — всевозможными компрессами и припарками из печёного лука и даже из сырого мяса. Женщина была почти без сознания, с заострившимся носом, сухими потрескавшимися губами и ярким румянцем на смуглых щеках. Она тяжело и прерывисто дышала.

Алёшкин решился. Повернувшись к сопровождавшим его врачам, он твёрдо сказал:

— Ну что же, сейчас мы её прооперируем, и всё будет в порядке.

— Доктор, — вполголоса обратилась к нему заведующая больницей, — я её недавно слушала — тоны сердца аритмичны, пульс слабый, очень частый. Сейчас наркоз и операция очень опасны.

Также тихо Борис ответил:

— А переезд в Прохладное она не перенесёт, её нужно оперировать здесь, сейчас, немедленно. Стерильный материал есть? А операционная сестра?

Услышав на оба вопроса положительный ответ, повернулся к фельдшеру Костенко:

— Помогать мне будете вы.

Заведующая больницей сказала:

— Наркоз могу дать я. У Марка Веньяминовича, когда он оперировал, я всегда давала наркоз.

Борис улыбнулся:

— Наркоза не потребуется, применение его для больной действительно будет очень тяжёлым. Мы сделаем операцию под местной анестезией.

— Под местной?!! — почти одновременно воскликнули и врачи, и фельдшер. — Такую операцию? Но это невозможно!

Костенко под местным обезболиванием вскрывал фурункулы и небольшие абсцессы, и больные почти всегда громко кричали, испытывая сильную боль. По-видимому, техникой местной анестезии он не владел, а тут этот молодой и, очевидно, очень самонадеянный врач берётся вскрывать почти всю грудную железу под местным обезболиванием — дикость!

Оба врача и Костенко, опасаясь неблагоприятного исхода операции, уже жалели о том, что позвали этого Алёшкина. Положили бы больной спиртовой компресс, может быть, рассосалось бы, может быть, самостоятельно вскрылся бы нарыв, ведь многие грудницей болеют (так тогда часто называли мастит), и не все помирают. Но Алёшкина позвали, он уже взял в свои руки руководство делом, и ничего не оставалось, как со страхом ждать, чем кончится операция.

Между тем, Борис вызвал операционную сестру и, узнав, что в операционной есть все необходимые простерилизованные инструменты и материал, попросил дополнительно приготовить 20-граммовый шприц, иглу длиной 10–12 см и другую — 6–8 сантиметров. Затем, узнав, что в больнице нет новокаина в порошке, велел послать в аптеку заказ на два порошка новокаина по 2,5 грамма каждый. Он остался очень доволен, когда выяснилось, что есть свежий физиологический раствор в бутылках. В то время его довольно часто вводили тяжёлым больным под кожу, иногда это делали и внутривенно, ведь крови для переливания в районной больнице, конечно, не было.

После этих распоряжений Борис отправился в предоперационную, чтобы помыть руки, то же самое он заставил сделать и фельдшера. У операционной сестры нашлись и стерильные халаты, и простыни. Пока Алёшкин и Костенко мылись, она успела разложить на своём столике все необходимые инструменты. На подоконнике стояли три литровые бутылки с физраствором. На вопрос о наличии мази Вишневского сестра ответила, что они никогда такой мазью не пользовались, и её у них нет. К счастью, Костенко вспомнил, что эта мазь есть в амбулатории, он применял её очень редко, и поэтому банка была почти целой. Послали человека за мазью.

В это время принесли порошки с новокаином. Борис попросил заведующую больницей, не нарушая стерильности, открыть одну из бутылок с физиологическим раствором и всыпать туда порошок новокаина. Когда порошок растворился, она по его просьбе вскрыла ампулу адреналина и накапала в ту же бутылку десять капель. Сестре поручили приготовить чистый стакан или банки.

Когда всё было готово, привезли больную. Обнажённая женщина лежала на операционном столе. Её воспалённая грудь, из которой, наверно, уже несколько дней не отсасывали молоко, и в глубине которой, несомненно, находился основательный очаг инфекции, имела огромные размеры, тёмно-багровый цвет и необычайную плотность. Увидев подходившего к ней врача, больная слабым голосом спросила: