Заяц с янтарными глазами

Дзиро в свои тридцать восемь был все еще очень хорош собой. Он переменил род деятельности и работал теперь в Си-би-эс, занимаясь ведением переговоров о покупке американских телепрограмм. «А еще, — сообщил мне Дзиро, — это я договорился о трансляции в Японии, на Эн-эйч-кей, новогоднего концерта Венского филармонического оркестра. Какой был успех! Вы знаете, что японцы в восторге от венской музыки, от Штрауса? В такси Игги обычно спрашивали: “Откуда вы?” А он отвечал: “Из Австрии, из Вены”. И таксисты принимались напевать мелодию “Голубой Дунай”».

В 1970 году пара купила участок земли на полуострове Ито, в семидесяти милях к югу от Токио, — довольно большой, чтобы построить там дачный дом. На фотографии видна веранда, где вечером можно было уютно посидеть. Впереди заметно понижение склона, а дальше, в обрамлении бамбуков, виден кусочек моря.

А еще они купили участок для могилы на территории храма, где находилась семейная усыпальница одного из их ближайших друзей. Игги намерен был остаться здесь навсегда.

А потом, в 1972 году, они переехали в Таканаву, в квартиры в новом здании, расположенном в удачном месте. «“Хигаси-Гинза”, “Симбаси”, “Даймон”, “Мита”», — певуче объявляет названия станций голос в метро, а потом — «Сэнгакудзи». Там ты выходишь, идешь вверх по склону к дому на тихой улице, по соседству со стенами дворца принца Такамацу. В Токио местами бывает очень тихо. Однажды я сидел там на низенькой зеленой ограде перед домом, дожидаясь возвращения Игги и Дзиро, и за час мимо прошли только две пожилые дамы и проехал один преисполненный надежд таксист.

Это были не слишком большие, но очень удобные квартиры: все было тщательно продумано. В них вели две раздельные входные двери — но внутри квартиры соединялись: дверь из одной гардеробной вела во вторую. В прихожей Игги сделал одну стену полностью зеркальной, а вторую покрыл золотой фольгой. Там стояла маленькая табуретка, на которой можно было разуться, и охранная статуэтка Будды, привезенная в незапамятные времена из Киото. Некоторые из венских картин перекочевали на половину Дзиро, а кое-какой японский фарфор Дзиро, напротив, очутился на полках у Игги. На маленьком домашнем алтаре фотография Эмми стояла рядом с фотографией матери Дзиро. Из гардеробной Игги с его коллекцией пиджаков открывался вид прямо на сады принца. Из гостиной, где стояла витрина, можно было увидеть Токийский залив.

Игги и Дзиро вместе проводили отпуск: Венеция, Флоренция, Париж, Лондон, Гонолулу. А в 1973 году они отправились в Вену. Игги побывал там впервые с 1936 года.

Игги ведет Дзиро к дворцу Эфрусси, они вместе стоят перед домом, где он родился. Они посещают Бургтеатр, «Захер» — отцовское любимое кафе. А по возвращении Игги принимает два важных решения, связанных между собой. Во-первых, он решает усыновить Дзиро. Так Дзиро стал Дзиро Эфрусси-Сугияма. Во-вторых, он решает отказаться от американского гражданства. Я расспрашивал его об этой поездке в Вену и о принятии австрийского гражданства и вспоминал, как Элизабет, приехав в Вену и пройдя от вокзала по Рингу, увидела сломанные, погубленные липы возле дома, где прошло ее детство. «Терпеть не мог Никсона», — вот и все, что отвечал мне Игги, переглядываясь с Дзиро и немедленно меняя тему.

И это заставляет меня задуматься: что же это значит — чувствовать свою принадлежность к какому-то месту? Шарль умер в Париже, оставаясь российским подданным. Виктор считал такое положение вещей неправильным. Пятьдесят лет он жил в Вене с русским паспортом, затем принял австрийское подданство, потом стал гражданином Рейха, а после этого остался вовсе без гражданства. Элизабет прожила пятьдесят лет в Англии, сохраняя голландское подданство. А Игги был австрийцем, затем стал американцем, а потом стал гражданином Австрии, живущим в Японии.

Ассимилируясь, все равно испытываешь потребность уехать куда-то еще. Хранишь паспорт другой страны. Хранишь что-то свое, глубоко личное.