Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

— Ну, как ты голосовал? За или против?

Мне и теперь неловко вспоминать свой ответ. Бравада взяла верх или глупость, обостренная эйфорией перемен.

— Против, — ответил я. — А вы?

— Ну, я-то за. Хотя это никакого значения уже не имеет.

Как будто он уже тогда знал: спустя девять месяцев огромная страна распадется.

Утром 19 августа включаю телевизор: вместо заявленных в программе передач идет балет, затем на экране возникают неестественно застывшие лица дикторов, они мертвыми голосами озвучивают первые декреты ГКЧП. Сразу становится ясно, что нас, возможно, ждут большие перемены. И, скорее всего, сильно не поздоровится тем, кто стоял у руля горбачевской перестройки. Значит, и Яковлеву.

Решение пришло сразу: предложу Александру Николаевичу укрыться на моей даче.

Оседлал я свой «Жигуль» и поехал в «Планету». Наталью застал на ее рабочем месте. Объяснил:

— У меня километрах в восьмидесяти от Москвы, в деревне есть домик, о котором ни одна живая душа не знает. Да и в друзьях у твоего отца я не значусь. А игра начинается без правил, опасная игра. Готов прямо сейчас отвезти туда Александра Николаевича. Пусть побудет в деревне хотя бы первое время, а там — будет видно…

Наташа позвонила домой, предупредила, что сейчас приедет. Кажется, она тогда же в завуалированной форме дала понять отцу, что хочет спрятать его в надежном месте. И минут через десять мы уже были в конце улицы Горького — так тогда называлась нынешняя Тверская, свернули направо, к престижному дому, где жил Яковлев. Когда поднялись на их этаж и вошли в квартиру, то Нина Ивановна, увидев меня, сразу воскликнула:

— Нет-нет, только никаких интервью.

Она была явно взволнована. Да и в квартире наблюдался непривычный беспорядок, во всяком случае, я обратил внимание на незаправленную постель. Александр Николаевич, уже одетый, сидел на ней и все время говорил с кем-то по телефону. Слышались знакомые фамилии: Ельцин, Собчак, Попов…

Наталья поспешила мне на помощь:

— Погоди, мама, речь не об интервью.

Обернулась к отцу:

— Ты готов?

Яковлев встал, протянул ей небольшой пистолет:

— Это я оставляю. Спрячь потом где-нибудь понадежнее.

Когда я пистолет увидел, то сразу вспомнил о том, что работаю профессиональным фотокорреспондентом. Такой кадр: один из высших руководителей государства с оружием в руке! Но было не до съемок. Ведь я приехал в этот дом и в этот час не для того, чтобы поймать в кадр редкий момент, а чтобы спасти человека.

Это, кстати, вечный вопрос нашей профессии: что делать профессиональному журналисту в такой ситуации — свою работу или, отложив блокнот и фотоаппарат, спасать человека? Не факт, что все знают однозначный ответ.

Яковлев выглянул в окно. Пояснил:

— С утра во дворе машина стояла, и мальчики наблюдали за подъездом. Но сейчас, кажется, уехали. Сняли наружку.

Честно сказать, я до этого и знать не знал, что наши органы «пасут» Яковлева, слушают его телефоны, следят за его перемещениями. А теперь, осознав это, понял, что наше предстоящее путешествие обещает всякие приключения и неожиданности.

Спустились вниз. На переднее сиденье рядом со мной уселась Наташа, а на заднем устроился Александр Николаевич. Ему сзади было удобнее из-за раненной на фронте ноги. Попросил:

— Только давайте вначале проедем по Москве, оценим ситуацию.

С Садового кольца мы свернули на набережную Москвы-реки, поехали в сторону Белого дома. Там увидели танки.

Мне казалось, что все ясно, что надо как можно быстрее уносить отсюда ноги. Но именно в этот момент Яковлев говорит:

— Спасибо, ребятки. А теперь возвращаемся домой. Я не могу прятаться в такое время.

Что делать… Переулками снова выезжаем на Садовое, затем берем курс по направлению к Белорусскому вокзалу, к дому, где живет Яковлев. Уже во дворе, прощаясь, я достаю из бардачка фломастер:

— Александр Николаевич, а можно от вас автограф? — Показываю на внутреннюю обшивку крыши своего «Жигуля», там уже есть автографы Никулина, Хазанова, Собчака, знаменитого хирурга Амосова — все они сидели когда-то в этой машине.

Яковлев без разговоров выводит на светлой обшивке: «Вот и день „Х“. Бедная страна. 19.08.91». И расписывается. Я потом кусок этой обшивки вырезал и хранил, как реликвию.

…Когда путч закончился, мне снова довелось увидеть в Кремле Александра Николаевича. Мы с корреспондентом «Огонька» пришли к нему за интервью. И в ходе разговора мелькнул вопрос — не помню точно, как он был сформулирован, но речь шла о том, мог ли Яковлев в критической ситуации то ли защитить себя, то ли добровольно уйти из жизни. «Но у меня же не было оружия», — воскликнул в ответ хозяин кремлевского кабинета.

Я промолчал, не стал ему напоминать о том пистолете[358].

В своих последующих интервью журналистам Александр Николаевич говорил о том, что кроме Льва Шерстенникова свою помощь ему в тот день предлагали и другие люди — всего таких обращений было более двадцати.

Пояснял: не уехал, остался в Москве, потому что было важно показать всем — против танков есть вера в свою правоту.

Он связался с Ельциным, пообещал ему любую посильную помощь, а еще рассказал о машинах с «мальчиками» из КГБ, которые с раннего утра замечены у подъезда. Борис Николаевич отреагировал мгновенно: приказал министру внутренних дел России Баранникову «решить вопрос». И спустя полчаса во двор дома по улице Александра Невского въехал автобус со спецназовцами. После чего «мальчиков» как ветром сдуло. В доме, напомню, была городская квартира самого Ельцина, а также министра обороны маршала Язова, начальника внешней разведки Шебаршина и еще целого ряда известных деятелей.

На другое утро, видимо предварительно созвонившись с теми, кому он доверял и кто разделял его взгляды, Александр Николаевич едет в Моссовет.

В тревожные дни лета 1991 года ему было о чем задуматься. [Из архива Л. Шерстенникова]

Там собираются и все те, с кем Яковлев работал в последние годы, — его помощники и секретари, личный врач (он был положен члену Политбюро), приезжают друзья-журналисты, депутаты…

Туда же подтягивается и недавний начальник его личной охраны, подполковник 9-го управления КГБ СССР А. Е. Смирнов. Охрану с Яковлева сняли, но уволенный из «девятки» Ефимыч продолжал поддерживать дружеские отношения с бывшим шефом. Вообще-то Смирнов ехал в Кремль, чтобы сдать, как положено, свое служебное удостоверение. Однако на Каменном мосту его развернули гаишники: проезд закрыт, идут военные колонны. Тогда он и направился в Моссовет, где обрел свое временное пристанище Александр Николаевич.

Нашел Александра Николаевича, он был возбужден, но не испуган. Хотя в прессе уже появились сообщения о том, что путчисты готовят массовые аресты «перестроечников».

Говорит мне:

— Ефимыч, хорошо, что приехал. Помоги зарядить мой пистолет.

Ему кто-то из начальства — армейского или милицейского — подарил ПСМ[359]. Я не думал тогда, что дело дойдет до стрельбы. А Яковлев продолжает:

— Я так просто им не сдамся.

Еще, помню, там был Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, он позавидовал Яковлеву:

— Вот к вам, Александр Николаевич, столько людей пришло на подмогу — и помощники, и охрана, — а ко мне никто не пришел[360].

Конечно, от всех этих историй с пистолетом попахивало театральщиной. Но кто знает, как повел бы себя человек перед угрозой ареста? Пистолетами тогда многие размахивали. Я хорошо помню, как 20 августа вместе со своим коллегой британским журналистом Рори Пеком прорвался в Белый дом в кабинет вице-президента России Александра Руцкого — тот тоже в момент нашего с ним интервью достал из подмышечной кобуры «Стечкин», поднял его над головой, прорычал: «Пусть только сунутся!» Британский коллега, снимавший интервью на видео, от восторга закатил глаза: такой кадр!

Телефон в эту пору стал звонить все реже. [Из архива Л. Шерстенникова]

В полдень на площади перед зданием Моссовета собирается митинг против гэкачепистов, в поддержку президента. Конечно, Яковлев тоже выступает с балкона этого красивого здания. Ему внимают шестьдесят тысяч человек.

Еще ничего не ясно. Кругом танки и бронемашины. Ельцин и его соратники, укрывшись в Белом доме, ждут, что вот-вот может начаться штурм.

Самый тревожный, самый напряженный день путча.

Дорогие товарищи!

Сегодня очень трудно говорить. Самое страшное, что могло произойти, случилось. Контрреволюция, о которой все время думали правящие большевики, свершилась.

Не было более трагических дней в нашей истории, чем нынешние.

Цель переворота предельно ясна: вернуть нас в туннель смерти сталинизма, надеть ярмо несвободы. Иллюзий быть не должно. Верно, что жить сегодня плохо. Но верно и то, что будет хуже.

Сегодня мы все должны сделать все, чтобы избежать нового моря крови, чтобы сыновья не убивали своих матерей.

Демократия обязана показать свое единство, свою волю, свое умение, свою твердость не поддаваться на провокации.

От нас зависит наше будущее и детей наших.

От нас зависит, избавимся ли мы наконец от дворцовых интриг и переворотов.

От нас зависит, отторгнем ли мы волчьи законы существующих структур власти.

От нас зависит, обретет ли народ наконец власть, которой его сегодня лишили, и покончим ли мы со страхом, трусостью и приспособленчеством.

Сегодня нам надо спросить твердо: где Президент? Мы требуем: дать ему возможность выступить перед народом, и тогда все будет ясно, кто есть кто.

Я призываю повсеместно создать Комитеты защиты Конституции, объединив все силы, которым дороги честь и достоинство страны.

Позор случившегося неописуем, стыд беспределен.

За единство и честь, долой страх, товарищи![361]

В тот же день пишет очередное обращение к товарищам по партии, в которой состоял сорок восемь лет. Выражает недоумение оттого, что руководство КПСС до сих пор не выразило своего отношения к перевороту, к насильственному отстранению от власти генерального секретаря и президента.

В марте 1991 года на референдуме о судьбе Союза он голосовал за его сохранение. [Из архива Л. Шерстенникова]

«У КПСС остался последний шанс остаться политической силой — осудить заговор»[362], — этими словами он завершает свое обращение. Последнее — в адрес еще недавно «родной коммунистической партии».

Как покажет ближайшее будущее, в те дни многое для нас стало последним.

Яковлев опять «на коне». Он нужен сегодня всем этим людям, которые круглые сутки живым щитом стоят вокруг Белого дома, защищая, нет, не Ельцина даже, а те надежды, которые породила у них перестройка. Он с ними. Они готовы отдать свои жизни за идеалы свободы, а он обязан сделать все, чтобы эти жизни были сохранены, чтобы не пролилась кровь.

Моссовет в те дни, как и Белый дом, стал одним из центров сопротивления, штабом сил, которые встали на пути заговорщиков. Яковлев играл там не последнюю роль.

Он постоянно был на связи с российским руководством, не раз говорил по телефону с Б. Н. Ельциным. Через свои каналы узнавал, чем заняты и что собираются предпринимать руководители ЦК. Имел контакты с членами ГКЧП, каждый раз убеждая их в недопустимости силовых методов, призывая к диалогу. Кроме того, учитывая огромный авторитет Яковлева за рубежом, его просили довести правду о ситуации до известных мировых лидеров.