Рожденные в пламени

– Твоя ошибка... – прорычал я, когда Азоф пробрался через оставленный Морданом зазор и разбил голову дредноута своим громовым молотом. И одновременно с этим волкит Сомбрака пронзил его в грудь. «Контемптор» покачнулся, как будто не в состоянии осмыслить незамедлительность своей смерти, и рухнул неактивной кучей металла.

Остальные Пожиратели Миров едва заметили смерть дредноута. Их разум обуяла жажда убийства, и они не остановятся, пока не умрут, или не умрем мы. Впервые с тех пор, как мы высадились на «Ретиарий», мысли Железного Десятого и Пожирателей Миров совпали.

Мы преодолели бурю их ярости. Без «Контемптора», разбивающего наши ряды, узкие пространства коридоров стали для нас более подходящими.

– Отбейте! – выкрикнул со своего места Азоф, ныне стоявший в передней боевой шеренге. – Отбейте всё, что они захватили!

Удары молота бились о нашу совместную оборону, но мы держались. Стена щитов держалась, и мы могли продвигаться дальше.

Основание моего щита скребло по полу с каждым тяжело добытым шагом. Мое плечо пылало от необходимости подпирать им щит, чтобы не дать противнику завладеть нашей позицией. Наша сила исходила из сплоченности. Если одно звено не выдержит, то вся наша цепь рассыплется.

Они ударялись о нас, мы отбрасывали их обратно. Каждый раз мы стояли твердо и поглощали воздействие, и с каждым разом Пожиратели Миров становились всё более взбешенными и безрассудными в своих попытках сломить нас.

Нам потребовалось более восемнадцати минут, чтобы убить всех воинов-берсеркеров в лабиринте. Когда всё закончилось, кровь блестела на стенах и заливала палубу у нас под ногами, мы вышли в следующее помещение, усталые, но победоносные.

Я ожидал увидеть инжинариум. То, что мы там обнаружили, представляло собой нечто совершенно иное.

Широкий откос вел от поднятой переборки секции коридора. Мы взобрались на него, сохраняя порядок и одновременно быстро выравнивая свои ряды. Он привел нас к яме, немногим больше, чем пустому резервуару из простого, окровавленного металла. Её недавно чистили, но некоторые пятна, несмываемое наследие кровопролития легиона, остались.

В яме нас ожидали наши братья-Бессмертные, пронзенные от паха до темени уродливыми железными шипами. Я насчитал тридцать и замешкался от осознания того, сколь немногие из нас вообще смогли добраться до «Ретиария», не говоря уже о том, чтобы умереть на нем.

Я слышал, как сжимаются в бессильной ярости кулаки, слышал бормотание мстительных клятв в отношении Пожирателей Миров. Я держал свои собственные эмоции на замке, но чувствовал, как в глубине меня начинают разгораться угли ярости, подобно горячим, гневным рубцам на моей гордости.

Азоф был прав в своем суждении – эта миссия была самоубийством.

Слава и честь не были привилегией проклятых, а мы были проклятыми людьми. Наш позор сделал нас такими.

Мой позор приговорил меня к такой судьбе. На Голтии.

Это был мрачный, уродливый мир. Мы выступили против кетидов – безволосого, искаженно-гуманоидного чужеродного вида, который, как и многие другие во время пришествия Древней Ночи, поработил местное человеческое население. Глубоко в зияющей пасти долины Джирет мы применили облака фосфекса, чтобы убить серокожих чужаков, но кетиды посредством своей грубой науки сотворили восходящие ветра. Они обратили против нас же наше самое смертоносное и отвратительное оружие.

Как мы горели, зеленое пламя сдирало нашу плоть и превращало наше железо в обгорелое вещество...

Первым умер Кроэн, знаменосец нашей роты. Затем Лэок, Гаррик, Мэй'дег... пока не остались только я, Сомбрак и горстка других. Нашему флангу нанесли серьезный урон, и мы бы, вне всяких сомнений, тоже погибли, если бы не облаченные в синий и белый берсеркеры, нагрянувшие сверху.

Мы сражались вместе с ними, но только в роли поддержки. Подразумевалось, что это будет наша общая победа. Пожиратели Миров хвалили нас за мужество. Я стоял подле Варкена Рата, легионера исключительного мастерства, лично поблагодарившего меня за мои усилия. Сомбрак и остальные наши выжившие железородные также получили подобных братьев меча.

Увы, в глазах нашего отца это выглядело совсем по-другому. С тех пор я и ношу прорывной щит.

Я часто размышлял о жестокости этого и о том, как битва за Голтию в своих безрассудстве и свирепости отражает таковую на борту «Ретиария».

На краю ямы нас поджидали Пожиратели Миров. В отличие от побежденных нами в лабиринте, броня этих воинов больше походила на облачение гладиаторов.

Я знал их. Я видел, как они выходят из обгоревших металлических слёз своих капсул глубинного десантирования, через рассеивающийся фосфексовый туман, забравший больше половины моей роты, прежде чем напали чужеродные кетиды.

Свирепые даже тогда, Неистовые теперь сильно изменились.

Они не носили шлемы, открыто демонстрируя свои лицевые татуировки. Цепи и толстые вуали из железных колечек подчеркивали их белую с синим силовую броню, шипы переплелись между звеньями, являясь предвестником будущей, более темной стороны. С головы до ног их покрывала кровь, запекшаяся и затвердевшая на боевой броне из-за невероятного жара инжинариума «Ретиария». Мне не нужны были доказательства, я знал это своим нутром – кровь была медузийской, выжатой из измученных тел наших братьев в яме.

Один Неистовый выделялся среди остальных. Вначале я подумал, что он кивнул в сторону всех нас. И лишь затем понял, что на самом деле воин указывал только на меня.

– Галлик... – В гулком помещении его голос гремел, отражаясь от ямы и устилавших её стены разбитых прорывных щитов. – Вот мы и встретились. – Он казался почти что радушным, приветственным.

В какой-то степени он и был таковым. Или же, скорее, вызывающим.

Это был Рат. Вне всяких сомнений. Мой бывший товарищ по оружию. Это было простым определением генетически улучшенного орудия войны, которым он вовсе не являлся. Рат был образцовым фехтовальщиком и сжимал в каждой руке по клинку, словно в доказательство этого. Мне оно было ни к чему. Этими клинками он потрошил кетидов как свиней. Они назывались фалаксами. По крайней мере, так сказал мне Рат.

– Если ты хочешь попасть в инжинариум, то тебе придется пройти через это поле битвы, – сказал он, хладнокровно указав на яму, где они закололи и убили наших братьев. После чего снова кивнул мне. – Я дарую тебе славную смерть. Ты заслужил это право.

Я хотел раздавить его. За его ненамеренную снисходительность и тот варварский способ, которым его род обошелся с моим. В его небрежном смехе я почти услышал, как рвутся наши узы меча.

– Некоторые ещё живы! – воскликнул Сомбрак, ткнув пальцем в Бессмертного, подергивающегося на своем металлическом вертеле.

– Кровь Медузы! – Перчатки Мордана затрещали, крепче сжав рукоятку щита.

Рат улыбался. Все Неистовые улыбались.

Азоф увидел достаточно.

– Убить их! Отомстить за павших! – взревел он, и все Железнорукие нашей медленно сокращающейся роты выхватили мечи и тяжелые булавы.

В ближнем бою мы отомстим Неистовым за их деяния.

Наш отчаянный штурм подошел к концу. Всё, что у нас осталось – возмездие и, как верили некоторые, последний шанс на славу. Наш бессмертный долг.

К боевой чести Пожирателей Миров стоит отметить, что они дождались, пока мы прошли половину ямы, прежде чем броситься в бой.

И вот тогда мы схлестнулись. Не было ни порядка, ни единства. Только кровь.

По численности мы превосходили Неистовых в отношении два к одному, но этот перевес резко сократился в первые же восемь секунд боя.

Пока я приближался к Рату, ненадолго объединившись с Морданом для убийства одного из Неистовых и тут же увидев, как Пожиратель Миров в ответ выпотрошил одного из моих братьев, то счел весьма вероятным тот факт, что нам позволили зайти так далеко. Что нас вытянули сюда ради перспективы хорошего боя. Возможно, Ангрону требовалось пустить кровь своим психотикам, прежде чем спускать их с цепи?

Я рассудил, что эта заносчивость погубит их.

Я встретился с Ратом в центре арены. При мне по-прежнему был мой щит – он стал бы существенным препятствием для парных фалаксов моего противника – но вместо зачехленного пистолета я извлек гладий.

Клинок против клинка. Этого требовала честь.

По началу Рат, казалось, оценил этот жест, но затем его лицо застыло в выражении чистой, неистовой ярости. Его глаза расширились, а спонтанно лопнувшие вены окрасили склеру в насыщенный кроваво-красный цвет. От человека не осталось и следа; теперь в нем был только зверь.

Почти три минуты он бил по моему щиту, пока я отчаянно защищался. Пожиратель Миров остановился, только когда Сомбрак попытался напасть на него и выручить меня. Несмотря на свою ослепленность жаждой убийства Рат инстинктивно ответил на угрозу. Он наполовину отбил удар Сомбрака и позволил клинку вонзиться в бок. Другим фалаксом он отсек моему брату голову.

Я ссутулился, слишком уставший, чтобы воспользоваться отвлеченностью Рата. Мой прорывной щит раскололся пополам, державшая его рука онемела и стала свинцовой. Я видел, как тело Сомбрака упало на колени, а его голова откатилась в тень.

После чего ликующий от убийства Рат повернулся и снова напал на меня.

На этот раз не было никаких боевых приемов. Рат опьянел от жажды убийства.

Его фалакс взметнулся вверх, и я изогнулся, принимая удар на свой плечевой щиток. Клинок попал в уязвимое соединение между металлическими пластинами брони и на всю длину вонзился в переплетение идущих под ними кабелей, рассекая мою плоть. Мгновенно хлынула кровь. Я чувствовал, как она затекает мне в подмышку и липнет к груди.

Второй клинок я заблокировал и отбил в сторону, после чего нанес колющий удар, от которого мой гладий на две трети погрузился в диафрагму Рата.

Ослабляющая рана, призванная замедлить врага и, в конечном счете, вывести его из строя. Рат не выказывал признаков ни того, ни другого. Мы были совсем близко друг от друга. Я чувствовал его гробовое дыхание. Жестокий удар головой разбил мою лицевую пластину, расколов ретинальные линзы и засыпав лицо осколками стекла. Удар локтем поставил меня на колено, после чего Рат вонзил фалакс мне в бок, где тот застрял подобно гвоздю.

Я закричал. Он взревел.

Конец был близок, а мой бессмертный долг, наконец, уже почти отдан. Я увидел свой прорывной щит, разбитый на куски и брошенный на палубу. К нему присоединились другие щиты и тела моих братьев.

Мы не должны были ломать строй, не должны были поддаваться ненависти и ярости. Истинно нашими были холодный расчет, благоразумие и нерушимость тактической логики. Мы согрешили, и теперь пришло время искупления.

Склонив голову, я почувствовал, как по моему телу разливается холод. Сопоставимый со слабым, бестелесным ощущением моей кибернетики.

Но удара не последовало. Моя голова осталась на плечах.

Вместо этого я услышал гудение клаксонов аварийных сирен, в то время как арену залило резким красным светом.

Азоф с боем вырвался из ямы. Он был изранен, его громовой молот покрывала кровь, но сержант по-прежнему стоял на ногах. Он разгерметизировал помещение, сбрасывая всё в пустоту.