Комиссар Хольмг. Становление

День восемнадцатый

ДЕНЬ 18

РЭКУМ

Губернатор продолжала слушать Накира и даже что-то отвечала ему. Кажется, он говорил про одержанную победу над ксеносами и о том, что совсем скоро должно прибыть подкрепление. Еще он что-то говорил про связь, изоляцию и, кажется, что-то про потери. Огромные, так он, наверное, сказал.

Она не слушала. Какая разница, сколько погибло сегодня ночью, если мир Ферро Сильва для нее утерян. Кто она? Губернатор на планете, которая вскоре станет куском бесполезного камня, затерянного в галактике.

«О чем я думала, когда просила о помощи?» — думала Хильдегад, монотонно кивая в такт излагающему сводку произошедших событий Накиру.

«Зачем звала кого-то, если в любом случае Рэкум и Неморис доживают свои последние времена? Разработки закроют. Оставшихся рабочих вывезут, раскидав по другим горнодобывающим рудным мирам. А что будет со мной?»

На мгновенье ей показалось, что погибнуть от нашествия орков было бы не самым плохим решением.

«Я могла бы этим снискать славу? Ведь именно о ней говорит сейчас Накир, рассказывая о подвигах всех этих мертвых гвардейцев».

Витинари вспомнила огромные чадящие костры, на которых, исходя невероятной вонью, сгорали уродливые тела орков. Неужели она согласна была умереть в лапах одного из них? От одной мысли об этом Хильдегад показалось, что ее сейчас стошнит.

«А тогда в чем смысл?» — она стояла, размышляя над внезапно вставшим вопросом, продолжая кивать головой так, словно ее беспокоило все, что сейчас говорил ей астропат.

Витинари вдруг привиделась шкатулка из черного дерева с восхитительными хризобериллами, украшающими ее верх и бока. То, как она открывает ее и смотрит на завораживающие розовые капсулы, покоящиеся на гладком, бархатистом на ощупь нубуке. Они давали покой, отрешенность от мира и смысл всему вокруг.

«Но их же осталось совсем мало!»

Должно быть, беспокойство, охватившее в этот момент губернатора, отразилось на ее лице, потому что Накир поспешил сказать что-то утешающее или успокаивающее. В ответ она улыбнулась и сказала какую-то банальность про то, что все закончится хорошо и что она верит в то, что Император защищает. Но на самом деле, губернатор Хильдегад Витинари была отсюда бесконечно далека.

Губернатор улыбнулась, когда услышала, что зеленокожих ксеносов уничтожили до последнего. На ее лице отобразилось сочувствие, когда речь зашла о потерях. А когда Накир сообщил, что среди погибших подполковник Кнауф, Хильдегад Витинари изобразила неподдельную скорбь…

…Она думала о том, как подойдет к ларцу, откроет его изящным ключом, который теперь всегда носила на запястном браслете, и достанет одну из этих обворожительных розовых капсул. О том, как бережно сожмет ее хрупкое, выполненное из тончайшего стекла тельце в ладони. Она пройдет в спальню, утопая ногами в нежнейшем ворсе ковра, заберется в постель и там, вскрыв драгоценную капсулу специальным ключом, выльет все ее рубиновое содержимое себе в рот. Потом почувствует, как снадобье начинает действовать, и отдаст себя потоку безмятежности, позволяя окутать себя бархатными непроницаемыми покрывалами, за которыми уже не будет ни радости, ни печали, ни беспокойства. Будет только пустота и благость. И тишина. Тишина, от которой не хочется смеяться, не хочется плакать. Потому что в ней нет желаний, стремлений, падений и взлетов. Ничего, что напоминало бы жизнь…

РЭКУМ. ПОСЛЕ ЗАКАТА

Одна из сестер оттерла ей со лба горячий пот. Но Алита Штайн не обратила на это никакого внимания. Она вся была сосредоточена на операции. Быстрыми и четкими, как у сервитора, движениями она стремительно устраняла возникшее у раненого кадета внутреннее кровотечение. Ее изящные, длинные пальцы хирурга, окровавленными бабочками порхали над оголенными внутренностями. В какой-то момент Алите показалось, что она справилась с задачей, но в ту же секунду разошелся еще один внутренний шов, и полость живота вновь начала наполняться кровью. В этот раз еще быстрее и интенсивнее.

Плазма закончилась еще несколько дней назад, и с тех пор сестры регулярно жертвовали свою кровь, отдавая ее раненым, наряду с теми жителями, кто был не в состоянии сражаться, но кто добровольно приходил к Миссии в желании хоть как-то помочь защитникам Рэкума.

— Он теряет слишком много крови, — отрывисто произнесла Штайн. — У нас есть, что-нибудь?

— Нет, — одна из ассистирующих сестер быстро закатала рукав. — Я дам свою.

— Нет, — возразила Штайн. — Ты еще не оправилась после сегодняшнего утра. Лучше я.

— Но вы не можете отдавать кровь и оперировать! Не можете!

На долю секунды пальцы у Алиты замерли, прервав свой стремительный полет.

— Не смогу, — согласилась она, и ее руки вновь пришли в движение. — Давай ты. Помогите ей, — отрывисто бросила Штайн второй из ассистирующих сестер.

Внезапно тело кадета сотрясла жестокая судорога, и приток крови в полости увеличился.

— Бог-Император Человечества, — зашептала Алита слова молитвы, — даруй милость Твою. Взгляни с добротой на Твоего слугу и солдата и защити его от опасности.

Устремившись по катетеру, кровь начала поступать в тело раненого, но и этого было недостаточно. Лицо сестры, вызвавшейся быть донором, побледнело.

«Где же?» — лихорадочно думала Штайн, ища еще один микроразрыв тканей, чтобы зашить как можно скорее.

По телу кадета прошло еще две судороги, одна за другой, мешая Алите сконцентрироваться на ране. Наконец, она зацепилась взглядом за место, которое кровоточило. Аккуратно Палатина поднесла к нему зажим и вдруг увидела, как из соседнего шва начала просачиваться белесая жидкость, мало походившая на кровь.

Алита почувствовала, как у нее сжимаются внутренности. Ее руки на автомате еще продолжали делать операцию, но ее сознание уже обо всем догадалось. И спустя несколько мгновений, когда мутная жидкость приобрела еще более белый оттенок, постепенно сгущаясь, худшие опасения Штайн подтвердились. Становясь все более и более вязким, гной начал заполнять рану.

Палатина глубоко вздохнула и, внутренне собравшись в кулак, заставила себя остановиться. Она уже видела подобное, видела не раз и понимала (правильнее сказать, знала наверняка), что дальнейшая операция бессмысленна. Если бы речь шла о конечности, она бы, не задумываясь, произвела ампутацию, пожертвовав ногой или рукой, чтобы спасти раненого и избежать дальнейшего заражения, но тут…

— Прекратить операцию, — упавшим голосом произнесла Штайн и, пережимая катетер, по которому поступала донорская кровь, прошептала. — Император встретит тебя, и ты будешь объят Его Святостью.

Тело Тэрона Конга забилось в агонии. Алита посмотрела на хронометр, засекая время. Прошло девятнадцать секунд, прежде чем по агонизирующему телу прошла последняя волна судорог.

Душа кадет-комиссара устремилась к золотому свечению, туда, где ждал его Император.

Штайн устало провела тыльной стороной ладони по лбу, оставив на нем тонкий красный след.

— Еще раненые? — она посмотрела на ассистирующую сестру.

Та отрицательно покачала головой.

Алита прерывисто вдохнула, и горечь больничного воздуха мгновенно облепила небо и язык. Она еще раз посмотрела на залитый кровью операционный стол с покоящимся на нем телом.

— Я сообщу Лорду-Комиссару Тумидусу, — произнесла Палатина и покинула операционную, оставляя за спиной напряжение, молитвы и отчаяние.

Перепачканные кровью хирургические облачения так и остались на Палатине, когда она вышла за порог Миссии.

Поток раненных, поступавших все утро и весь день после ночного сражения, закончился, и теперь создавалось ощущение некоторого затишья. Гроза, так долго обходившая Рэкум стороной, наконец-то обрушилась на него. Всю вторую половину дня небо над городом раздирали молнии, сопровождаемые громом, но теперь, ближе к ночи, затянутые бесконечными тучами небеса просто посылали на землю струи монотонного дождя, словно оплакивая павших защитников Рэкума вместе с теми, кому посчастливилось выжить в этом бою.

Выйдя на ступени, ведущие во внутренний двор, Алита Штайн остановилась и, подставив лицо под холодные капли дождя, послала свой взгляд к небесам. В ее памяти всплыл давнишний эпизод, когда она сама была совсем юной послушницей…

…Ее охватил ступор. Алита, не отрываясь, смотрела на искаженное болью лицо и не знала, что делать.

Гвардеец умирал. Окровавленные, покрытые грязью и нечистотами пальцы прижимали к низу живота вывалившиеся из рваной раны внутренности, также покрытые слоем грязи и крови. Из раздробленного плеча торчали осколки костей, одна из которых нанизала на себя знак аквилы, некогда бывший шевроном, который ранее украшал форму гвардейца.

Вокруг раздавались проклятия, стоны, крики и молитвы. Издалека доносились выстрелы и взрывы, вплетающие свои грозные голоса в какофонию окружающих ее звуков, а она, не отрываясь, продолжала смотреть, как он молчит. Умирающий не проронил ни звука, и лишь по сузившимся в точку зрачкам да по вздутой от напряжения жилке у вспотевшего виска можно было понять, сколь ужасную боль он испытывает.

Алита опустила глаза. Ее взгляд скользнул по тому месту, где должны были быть ноги гвардейца, но их не было. На месте бедер торчали искалеченные обрубки, наспех перетянутые жгутом кем-то из полевых медиков. Было просто чудом, что раненого смогли доставить до сортировки и что он все еще был жив. Умирающий гвардеец дышал, судорожно поднимая и опуская грудь, в которой продолжало отмерять ритм измученное сердце, пока Алита стояла и смотрела в его немигающие глаза.

Резкий удар вывел ее из оцепенения. Рука будущей Палатины инстинктивно прижалась к пылающей щеке, в то время как сестра-настоятельница Ордена Феникс склонилась над гвардейцем, шепча слова молитвы:

— Император, дай мне силы, выполнить мой долг. Брат, прости меня за то, что я сейчас сделаю, — в ее руке блеснула игла инъектора. — Конец будет быстр.

И без того узкие зрачки раненого сжались еще сильнее, и гвардеец вздрогнул, после чего зрачки его медленно начали расширяться.

— И вечные врата широко распахнутся перед тобой.

Скованное маской нечеловеческой боли лицо умирающего просветлело, и сведенные мышцы расслабились, а жилка на виске пропала.

— Ты выполнил свой долг.

Взгляд гвардейца остекленел, и сестра-наставница закрыла его ощетинившиеся неподвижные веки.

— А я должна выполнить свой, — закончила она, поднимаясь.

А Алита так и продолжала стоять перед наставницей Бертранис, не зная, что сказать, лишь продолжая смотреть на шеврон с аквилой, пронзенный окровавленной костью.

Позднее, когда их отделение покинуло поле боя вместе с эвакуированными в тыл ранеными, и после того, как всем доставленным в госпиталь была оказана помощь, Алита стояла перед их Палатиной Гертрудой Жилье в присутствии сестры-наставницы Бертранис и слушала их слова, которые во многом сделали ее такой, какой она была сейчас.

В голове Штайн раздался голос Палатины Жилье, столь четкий, будто она слышала его всего несколько дней назад.