Комиссар Хольмг. Становление

Когда спустя несколько минут в покои вошла Ван Калифшер, ее встретил приглушенный свет и губернатор, полулежащая на взбитых подушках, с лицом цвета мокрого рокрита и с запавшими глазами на нем, словно ее и впрямь мучила некая болезнь.

— Простите мою бестактность, — Хильдегад изобразила на лице недомогание. — Я невообразимо плохо себя чувствую. И все же я весьма польщена вашим визитом.

— Госпожа губернатор, — Магос слегка склонила голову, окатывая Витинари требовательным взглядом.

— Что привело вас так поздно? — Хильдегад попыталась сделать вид, что не заметила, как смотрит на нее Ван Калифшер.

«Почему она всегда такая надменная? Я ей не нравлюсь или она просто считает себя выше других?»

— Я пришла поговорить с вами неофициально, — Магос с сомнением осмотрелась по сторонам, словно все происходящее ее настораживало.

— Я спросила, почему вы пришли так поздно, — Витинари постаралась сделать так, чтобы ее голос звучал требовательным и в то же время слабым, как это бывает у тех, кто болен.

— Я бы сказала, что дело неотложное и щекотливое, — ответила Ван Калифшер.

— Щекотливое? — губернатор изобразила на лице удивление. — Что вы имеете в виду?

— Сегодня ночью кто-то проник в мою лабораторию.

— В вашу лабораторию? — Хильдегад выделила голосом слово «вашу». — Наверное, вы хотели сказать, в лабораторию, в которой вам разрешили проводить свои исследования?

— Допустим, — Ван Калифшер говорила спокойно, как будто читала малышу рассказ перед сном. — Это не играет роли на данный момент.

«Почему она так меня ненавидит? Ведь я не сделала ей ничего плохого. Почему?»

— Не играет? — Витинари вдруг осознала, что запуталась относительно того, что говорить дальше и как себя вести.

— Послушайте, — Магос сделала вперед один шаг. — Довольно игр. Вчера в МОЕЙ лаборатории были вы. Вас зафиксировали системы слежения.

Повисла неловкая пауза.

— Вы меня обвиняете? У вас что-то пропало? — Хильдегад перешла в «наступление».

«Почему я так говорю. Я ведь хотела вернуть ей инфопланшет в обмен на лекарство. Разве это преступление? Преступление хотеть спокойно спать по ночам?»

— Вы ведете себя очень странно, госпожа губернатор, — в голосе Ван Калифшер появились требовательные нотки. — Вам так не кажется?

— Мне? Кажется?

«Я веду себя странно? Нет, не может быть. Определенно, она меня видела. Только вот, зачем она пришла? Ах да, я же украла у нее инфопланшет. Только за этим?»

— Госпожа губернатор, вы не оставляете мне выбора, — теперь в голосе Магоса звучала явная угроза.

— Выбора? — эхом отозвалась Витинари.

«Как она посмела так говорить со мной? Ах, да. Она хочет что-то потребовать от меня. Ну, конечно же! Она хочет, чтобы я вернула ей записи. Вернула…»

Хильдегад застыла в странном замешательстве, внезапно ее охватившем.

— Вы молчите, потому что вам нечего мне возразить? — строго спросила Ван Калифшер.

— Возразить на что? — Витинари почувствовала, как ее голова начинает раскалываться от боли, как будто чьи-то невидимые руки, сдавливали ее от основания и до самого темени.

— Это вы были вчера ночью в лаборатории и вы взяли мои записи, — Магос строго посмотрела на губернатора. — Просто отдайте инфопланшет, и я сделаю вид, будто этого разговора никогда не было. Что наша встреча не состоялась, и каждая из нас вернется к своей жизни, словно ничего не происходило.

— К своей жизни? — она сама не заметила, как рука нащупала револьвер в складках атласного покрывала.

Такой холодный. Он излучал спокойствие. И такой тяжелый. Зачем она взяла его? Да, спокойствие. Он излучал спокойствие. Ей так его не хватает.

— Что вы делаете?

Она только подержит его в руках, чтобы проникнуться его холодом и уверенностью. Уверенность. Да. Это то, что ей сейчас так необходимо. «Я всегда поступала правильно. Меня ведет Император. Император защищает. Почему у нее так исказилось лицо? Ей страшно? Она боится… меня?»

— Что вы сделали?..

«Ничего. Я взяла его в руку и нажала на курок. Все остальное сделал он. Он решил отнять твою жизнь и сделал это. Я не понимаю, зачем ему это. Но мы не должны об этом думать. У Императора на все свои причины. Он защищает, но иногда убивает. Почему? Почему Он не защитил Рэкум? Почему не защитил Серафиму? Может, потому что Ему все равно?»

Хильдегад перевела взгляд с дымящегося револьвера на пол, где, прижав колени к животу, скрючилась агонизирующая женщина. Она лежала в растекающейся луже собственной крови, зажимая скрюченными пальцами рану на животе, пытаясь что-то сказать или просто ловя ртом воздух, с вытаращенными глазами, едва не вылезшими из орбит.

С чувством брезгливости Хильдегад Витинари подошла ближе. Она поочередно смотрела то на дымящийся ствол револьвера с небольшим глушителем на его конце, то на пол, где с ужасом на искаженном агонией лице умирала Магос…

Смотрела и думала, что пушистый ковер, привезенный по специальному заказу из Картахены, безнадежно испорчен. И что купить второй подобный станет для нее самой настоящей проблемой.

РЭКУМ. ПОСЛЕ ЗАКАТА

Было глубоко за полночь, когда гул возвращающихся боевых машин огласил окрестности Рэкума. От их рокота с разметавшимися волосами губернатор вскочила с постели, потянув за собой измятый и перепачканный, лоснящийся жирными пятнами атлас покрывала. Когда ее босые ноги коснулись влажного, чуть липкого ворса ковра, губернатор даже не заметила этого. Оставляя за собой багровые следы, она подошла к одному из окон и резко отдернула тяжелые, непроницаемые шторы, из бархата цвета алебастра с глубокими, темно-синими разводами на нем. Обнажив окна, она потянула руку впередц и, приведя в действие открывающийся механизм, распахнула створки. Хильдегад простояла так некоторое время, вдыхая полной грудью стылый, тяжелый, дурно пахнущий воздух и вглядываясь в то, что происходило на улицах города, и ее взору предстали четыре «Химеры», медленно ползущие по центральной улице Рэкума. Между ними шло десятка два гвардейцев, некоторые из которых были ранены, но не сильно. А те, кто после полученных ранений не мог самостоятельно передвигаться, сидели или полулежали на броне грохочущих машин. К кавалькаде уже спешили сестры из Миссии в сопровождении санитаров с носилками, чтобы как можно скорее оказать помощь пострадавшим.

Губернатор закрыла окно.

— Великий Бог-Император, — холодно вздохнула Витинари, прикладывая ладонь ко лбу. — Неужели все это нельзя было сделать тише и в светлое время суток.

Надежно задернув шторы, оставляя на них багряные разводы от перепачканных кровью рук, устрашающе смотрящиеся на белом с золотистой проседью бархате, Хильдегад пошла обратно. Она вновь пересекла кровавое пятно по центру ковра, и теперь карминовые следы, оставляемые ее стопами, потянулись в другую сторону

— Они тебя тоже разбудили? — спросила губернатор, подойдя к кровати и глядя безжизненными глазами в темноту.

Ответа не последовало.

— Сейчас, — задумчиво произнесла губернатор и включила изящный прикроватный светильник из оранжевой с белыми матовыми разводами соляной слюды, наполнив спальню мягким уютным кремово-золотистым светом.

— Так лучше? — спросила Витинари, вновь обращаясь к своему гостю и великодушно кивая, словно услышав одобрительный ответ. — Я оставлю немного света, чтобы тебе было не так страшно засыпать, — продолжила она, выдержав незначительную паузу, как будто общалась с собеседником. — Знаешь, я как-то привыкла, но ты… Ты ведь не такая сильная, как я. Ты еще можешь испытывать страх или дискомфорт.

Хильдегад увидела извиняющуюся улыбку на лице безмолвного гостя и улыбнулась в ответ, обезображивая свое почерневшее, почти потерявшее схожесть с человеческим лицо тем, что она посчитала улыбкой.

— Я понимаю, сначала это может показаться сложным, но потом… Потом, ты привыкнешь. Ты перестанешь бояться, как перестала бояться я. Ты все поймешь. Необходимо всего лишь немного времени, и все встанет на свои места. Поверь мне. Я знаю.

За окнами города, серые тона ночи медленно смешивались с бледно-розовыми красками рассвета. В покоях губернатора одиноко горел ночник, освещая своим тихим умиротворяющим светом Хильдегад Витинари, мирно спящую в своей кровати. Она спала, и безмятежная улыбка порхала на ее пунцовых губах. А рядом, с головой, покоящейся на плече у губернатора, лежал окоченевший труп с остекленевшими, широко открытыми глазами и застывшим выражением ужаса и боли на почерневшем лице.