Барбарелла, или Флорентийская история

* * *

Конечно же, они устремились следом, все трое. Но далеко бежать не пришлось — он стоял в коридоре возле входа в крыло реставраторов, был смертельно бледен и хрипел, как будто не мог толком вдохнуть. Рядом стояли и с опаской на него глядели двое сотрудников службы безопасности. Марни оглядел всё это, достал телефон и вызвал Бруно.

Элоиза осторожно приблизилась.

— Господин Кристофори, вы можете говорить? Что с вами?

То есть она видела, что у него явные дыхательные проблемы, но не могла понять, чем они вызваны.

Впрочем, Бруно появился очень скоро.

— О, бронхоспазм. У вас есть ингалятор? — флорентиец кивнул, и врач продолжал осмотр. — Он с собой? Сможете достать?

Ингалятор нашёлся в рюкзаке с ноутбуком и документами. Его применили, затем Марни поинтересовался:

— Скажи, насколько это серьёзно?

— Может быть сколько угодно серьёзно, — пожал плечами Бруно. — Сейчас доставим к нам, кое-что поставим ему, дальше будет видно. И я надеюсь, этот достойный господин расскажет нам, на что у него такая бурная реакция.

— Кто вы? — Мауро Кристофори всё ещё смотрел на мир с ужасом.

— Здешний врач, — пожал плечами Бруно. — Идти можете? Тогда пойдёмте. Монсеньор, отец Варфоломей, я позвоню.

— Да уж, пожалуйста, будь добр, — кивнул Варфоломей.

Бруно увёл их незадачливого гостя, а они вернулись в конференц-зал.

Барбарелла по-прежнему лежала на полу, и Элоиза могла бы поклясться, что не сдвинулась ни на сантиметр. Отец Варфоломей подошёл, поднял её с пола и поставил на место.

— Сударыня, если вы будете падать с такой невероятной частотой, никто не даст гарантии, что ваш красочный слой не растрескается совсем и не рассыплется в прах. И что тогда от вас останется? Уже никому не будет важно, подлинник вы или подделка, или ещё какое дьявольское орудие. Вас отнесут в самый дальний запасник, ведь просто выбросить экспонат такого возраста нельзя, и вы там останетесь, пока ваш холст не сгниёт, потому что я дам заключение — реставрации не подлежит. И вы будете там стоять, в темноте и в тишине, а может быть — в сырости и плесени, не знаю. И окончите свои дни тихо и бесславно. Или через сто лет какой-нибудь неслух случайно найдёт вас, изъеденную плесенью и как бы не мышами, не разберётся сразу, что это вообще такое, и распорядится — списать к чёртовой матери. Надо вам это? Вот постойте тут и подумайте! Пока вы ещё являетесь экспонатом приличным и одним из лучших в коллекции! — священник произнёс это единым духом, затем сел и выдохнул. — Знаешь, Себастьяно, мне и в страшном сне бы никогда не приснилось, что экспонаты — экспонаты! — будут мотать мне нервы и навязывать свою волю. Я всю свою жизнь боролся со следами неотвратимого времени и с последствиями человеческого варварства и невежества, но я и вообразить не мог, что мне придётся бороться с картиной! Скажи, где и в чём я, по-твоему, согрешил? Не пора ли мне на покой?

— Отец Варфоломей, вам пока нельзя на покой, — покачала головой Элоиза. — Сначала мы с вами должны распутать эту историю. И без ваших знаний нам этого не достичь никогда. Куда мы без вас? А картина… думаю, это всего лишь картина, а не средоточие злых сил. Мне тоже кажется, что мы немного заигрались и ведём себя с ней, не как с музейным предметом, а как с невоспитанным подростком, который и сказать-то толком не умеет, что ему мешает жить, но отлично может подстраивать разные каверзы, закатывать истерики и ныть.

— Помнится мне, у тебя здесь есть помещение с сейфовыми стенами, — начал Марни.

— Ну да, — кивнул Варфоломей.

— Так вот распорядись отнести эту красотку туда. Пусть там стоит — до субботы ли, до понедельника или ещё сколько, но — сколько тебе надо для работы, столько пусть и стоит. Оттуда точно не сбежит, а чтоб не падала — поставь на пол.

— Так я и сделаю, — кивнул священник.

Он позвонил, пришёл его сотрудник Эдвин, вместе они погрузили картину на подставку с колёсами и Эдвин увёз её в недра реставраторских владений.