День Дьявола

Похороны

Несколько дней подряд я рассказываю Адаму про карты пастбищ Старика. Каждый год в октябре перед Загоном овец Старик приходил на кухню, вытаскивал из буфета тетрадь и заново вычерчивал границы нашей земли.

Для карт он брал большие листы пергамента для выпечки, чтобы со старой карты можно было скопировать новую с необходимыми поправками. Вычерчивалась вся Долина, от двух берез до руины стены на пустошах, где кончались наши пастбища.

Начинал он с деревни. Взяв карандаш, он тщательно наносил на бумагу дома, останавливаясь где-нибудь между Нью Роу на одной стороне реки и Девятью домами – на другой, чтобы подточить карандаш. На каждом из домов он надписывал имена обитателей, и добавленное имя или отсутствие прежнего указывало на рождение или смерть. Оглядываясь далеко в прошлое, можно обнаружить имена, которые никто больше в деревне не носил: Клифтон, Булс-нейп, Калдер, Миттон. Эти семьи либо переехали куда-то, либо сам род прервался в связи с браком, как, например, это произошло с Кервенами. Их имя исчезло с карт, когда отец Анжелы, Генри, умер, а ферма перешла к ней и Джиму, за которого она через два года вышла замуж.

Это событие, вне всякого сомнения, было вполне эпохальным. Кервены жили в Долине очень давно, и Генри вместе с Джо Пентекостом и Верноном Дайером сыграл решающую роль в покупке Эндландс у собственников земли в 1920 году. С тех пор каждый год примерно в годовщину приобретения земли чертили новую карту.

В те годы, сразу после Великой войны, рассказывал Старик, когда у богатеньких уже не было столько денег, как раньше, они закрывали свои крупные поместья, чтобы сократить убытки, которые приносила им недвижимость, вместо того чтобы выбрасывать деньги на ветер. Эндландс тогда продавали задешево. И тем не менее приобретение этой земли было явно не по средствам трем фермерским семьям.

По словам Старика, обвинения в браконьерстве циркулировали в Андерклаф постоянно – много лет никто не приезжал в лес или на пустоши охотиться, так что для того, кто вознамерился тайно поживиться, дичи там хватало. Но для нашей цели пары кроликов или тетерева явно не хватило бы, да и мы все-таки не были ворами. Мы просто обеспечивали возможность это делать тем, кто был таковым.

Старик вспоминал, как под конец дня из Клисроу и Варили являлись продавцы дичи в сопровождении нескольких одинаково выглядящих молодцев с ружьями и совали Джо Пентекосту и остальным по пол-гинеи за часок-другой в лесу. На следующий день в витрине магазина можно было увидеть и фазана, и куропатку, и зайца. А еще приходили скучающие без войны молодые люди с винтовками. Они хотели поохотиться на оленя и с готовностью платили Старику, чтобы тот проводил их через пустоши к самым богатым дичью местам.

Но и этого не хватало, чтобы выкупить землю.

– Теперь она наша, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Остальное не имеет значения.

И подвигал стул поближе к столу, в очередной раз подточив карандаш.

Именно вычерчиванию границ нашей земли Старик уделял больше всего внимания. Участки Эндландс отнюдь не были разделены на аккуратные прямоугольники с ровными границами. Нет, они были стачаны на живую нитку, а краями им служили зигзаги ущелий. Так разделили землю викинги, появившиеся в Долине много веков назад. Они первые поселились здесь. Это были люди гор и люди моря, и когда викинг начинал отмечать границу своего участка земли, рассказывал Старик, он начинал от вершины горы и спускался до самой воды.

– Наши три фермы, если присмотреться, Джонни-паренек, как раз такие, – говорил он. – Мы живем, как жили викинги.

Таким образом, Эндландс очерчивались извилистой линией, проходившей вдоль хребта Кайт Фелл над фермой Дайеров и по Волчьему холму над нашей фермой. Оттуда линия шла по пустошам вдоль Стены через Долгий кряж, нависавший над фермой Бисли, и резко поворачивала вниз, к начальной точке у Сал-ломского леса со стороны деревни.

– Никто не подвинет эту линию, Джонни-паренек, – говорил Старик, в очередной раз показывая мне границы Эндландс. – Никому не позволяй даже пытаться. Эта земля куплена честно, без обмана. Если кто станет говорить тебе что-то другое, даже не слушай.

Когда контур был нанесен, Старик снова затачивал карандаш и принимался заполнять чертеж деталями. В дальнем конце Долины высились Три сестры – Фиенсдейл, Витмор и Бливезер, – глухое, непроезжее место, ограниченное со всех сторон высокими горами, там и сям расщепленными выходами скальных пород. Задокументировать необходимо было все до мелочей, все причудливые уголки полей и болот, все особенности, такие, например, как Гнилая Петля – конической формы вырост, покрытый травой, посреди реки, огромной подковой огибающей его на пути к Салломскому лесу. Или Дорогу Жнецов, которая на самом деле вовсе не дорога, а обсаженная с обеих стороны кустами насыпь между двумя сенокосными лугами.

Все эти фрагменты ландшафта едва ли менялись из года в год, но были и те, что требовали наблюдения и контроля, а это значило, что Старик брал тетрадь и рулетку и отправлялся на место. Причем делать это надо было не столько ради грядущих поколений, сколько из чисто практических соображений.

Берега реки, которые соединял мост Бисли, постепенно размывались, и, рано или поздно, их придется укреплять. Равным образом дорогу через топи могут повредить наводнения, и нам нужно знать, где возводить заграждения или расширять рвы. Ясеневую рощу в Салломском лесу следовало как следует расчистить, деревья пересчитать и старые вырубить, если мы хотим запастись дровами на зиму, чтобы хватило на несколько лет. Ясень всегда был предпочтительнее, по сравнению с дубом или буком. Он хорошо горит, даже если не до конца высох и еще оставался зеленым. Когда приходится мириться с постоянными дождями, это полезное свойство. Дожди заливают реку и переполняют ущелья, так что потоки воды вырываются из русла и обрушиваются с гор на фермы.

Деревянные заграждения были построены еще во времена Старика, прорыты каналы для отвода дождевых потоков в реку, но не всегда они справлялись, а кроме того, их, естественно, постоянно нужно было содержать в исправности, как и все здесь. Сколько раз мне приходилось обновлять доски заграждений и вычерпывать ил из сточных канав.

Мы – пастухи не только овец, но и воды, говорю я Адаму.

И всегда ими были. &

По словам Старика, Пентекосты появились в Долине раньше всех. Мы были прямыми потомками викингов, прибывших сюда из Ирландии. Когда Вильгельм Завоеватель отдавал эти английские земли семье Боньё-Ласи, мы уже больше ста лет фермерствовали в Эндландс.

Адам называет их Бонжур-Лази. Они были друзьями короля? – спрашивает он. По-другому не бывает, если у тебя две фамилии, объясняю я.

А они были богатыми? – спрашивает он.

Достаточно богатыми, чтобы безвозмездно передать свою землю церкви, говорю я.

С размахом отдавали. Акры и акры. Заплатили землей за благополучный переход на небо, когда придет время, но, вероятно, они были довольны, что кто-то другой вместо них будет присматривать за этой северной глухоманью.

В низинах вдоль реки Риббл тянулись неплохие заливные луга, на них аббатство выпасало овец, чья шерсть отправлялась потом на рынки Брюгге и Венеции. Но вересковые пустоши приносили мало пользы. Дубовые рощи с буковыми вкраплениями были слишком густыми, чтобы расчищать их под поля, а горные пастбища годились только для выпаса грубошерстных овец, и лучше всего их было поручить пастухам, которые уже там жили. Монахам не особенно хотелось отправляться самим в пустоши. Есть там что-то гибельное, утверждали они. Вдалеке на скалах им виделись какие-то непонятные фигуры, а из болот доносились странные звуки. Когда они приходили туда собирать хворост и дрова для аббатства, они и в лес старались далеко не заходить. Там таилось что-то худшее, чем волки, нечто, нацеленное гнаться за ними дальше, по открытому пространству.

Вот почему они построили часовню на краю Леса – не только укрытие от дождя и ветра, но и заставу. Что бы ни преследовало их под деревьями, оно уберется обратно, когда увидит присутствие Бога в Долине.

Трудно представить, говорю я Адаму, но в те дни перемены происходили с медлительностью горообразовательных процессов и жизнь одного поколения Пентекостов ничем не отличалась от жизни предыдущих или последующих. Они разводили овец ради мяса и шерсти, вносили маленькое вспомоществование в церковную казну и век за веком жили своей бедной, короткой жизнью.

Разумеется, продажа шерсти не всегда шла гладко. Бывали потрясения из-за войн, повышались налоги, но все это не настолько влияло на бизнес, чтобы полностью остановить его, и не настолько, чтобы люди перестали богатеть. Даже когда явился друг Генрих[16]и разрушил аббатство Риббл так основательно, что камня на камне не осталось, желающие набить себе карманы никогда не переводились. У Боньё-Ласи, возможно, отобрали земли (или же их казнили за измену во время Благодатного паломничества)[17], а монахов прогнали с полей, но протестанты Эштоны уже были тут как тут, чтобы занять их место и забрать себе овец.

Эштоны разбогатели, размером богатства они превзошли аббатство, не в последнюю очередь благодаря тому, что были ловкими и осмотрительными дельцами. Они быстро сообразили нанять ткачей-гугенотов, сбежавших от тисков и костров Инквизиции[18]. Эштоны быстро выкупили землю в Линкольншире и Норфолке и, таким образом, смогли разводить овец не только для суконной, но и для камвольной пряжи и тем самым повысить прибыли.

Они сумели извлечь приличный доход даже из производства грубых шерстяных тканей от ворсистых овец, пасущихся на их северных пустошах, поскольку закон обязал всех бедняков носить одежду именно из этих тканей.

Как раз с этих прибылей они построили Браунли Холл над Вайрсдейльской долиной, там, где просека переходит в приятные глазу равнины. В школе нас как-то возили туда на один день в связи с темой истории родных мест и провели табуном по пропахшим плесенью комнатам, со стен которых на нас взирали изображенные на огромных портретах бородатые купцы в чулках и одеждах, подбитых горностаем.

Бизнес Эштонов активно развивался чуть более века, а потом гражданская война оставила их и других торговцев шерстью без рабочей силы. Последовавшая за этими событиями череда суровых зим и дождливых летних сезонов угробила их северные пастбища. Фермеры в Эндландс остались там жить, но семья Эштонов перебралась на юг – жить и умирать в местах с мягким климатом.

К тому времени, как последний Эштон, Мэтью, покинул в 1805 году этот мир, семейное состояние заметно иссякло, и, поскольку последующие поколения продолжали распродавать все то, чем семейство когда-то владело, в конце концов у них не осталось ничего, кроме Браунли Холла и поместья в Брайар-дейльской долине.

Не имея наследников, Мэтью завещал все своему племяннику, Эдгару Деннингу, виноторговцу из Лондона. Но полуразрушенный дом и пара акров болотистых пустошей были ему неинтересны, и он поступил так же, как Эштоны, когда они сбежали в Кот-сволдс, – получил причитающееся ему наследство, ни разу не съездив на север.