День Дьявола

Присутствующие допели последние строчки псалма «Пребудь со мной» и заняли свои места на скамьях. Эхо разносило по церкви их покашливание и скрип дерева. Клив Уард с заднего ряда наклонился и положил руку Отцу на плечо. На всех лицах присутствующих застыло одно и то же выражение мрачной отстраненности: смерть есть смерть, но жизнь продолжается.

Сидели семейными группами, хотя некоторые семьи теперь уже перемешались между собой, как на диаграммах Венна[21]: сыновья и дочери переженились, точно так, как переплелись Дайеры и Бисли, когда Джефф и Лиз образовали пару. Андертоны, Эбботы, Дьюхерсты, Паркеры, Бекфуты, Уарды, Виттоны, Ирби, Торпы. И сотню лет назад, устроив перекличку, можно было бы услышать в общем-то те же имена.

– Ишь, набежали. Вот что значит похороны, – заметила Лиз, когда Бетти Уард принялась бренчать на древнем пианино инструментальную тему псалма.

Священник прошел к аналою.

– Говори потише, – отозвалась Анжела.

– Да ладно, мам, – сказала Лиз. – Кто из них вообще вспоминал о Старике?

– Хорошо хоть проклятых Штурзакеров нет. – Биллобернулся и посмотрел на остальных присутствующих.

– У них хватило порядочности не врать о своих чувствах, – заявила Лиз.

– Люди пришли проститься, вот и все, – сказала Лорел.

– Они пришли поглазеть на зрелище и пожрать задарма, – возразила Лиз.

– Пусть делают, что хотят, – высказался Отец. – Мне все равно.

Он оттянул воротник. Галстук страшно мешал ему. Отцу было удобно только в рабочем комбинезоне, и если бы не приличия, они на похороны пришел бы в нем.

Вчера вечером, когда на свет извлекли старые фотоальбомы, на свадебной фотографии Отец застыл перед церковью в неловкой позе, щурясь от яркого августовского солнца в тот день, когда они с мамой поженились. Но уже вечером, когда они гуляли в «Пастушьем Посохе», галстука на нем нет, жилет расстегнут, а рукава рубашки закатаны до локтя. Мама, со своей стороны, выглядела очень довольной в платье, а не в рабочих штанах. И, господи, они танцевали! Он обхватил ее за талию, она положила руки ему на плечи. Я никогда не знал этих людей. Они когда-то могли существовать, но не в моей жизни.

Их первой обязанностью как мужа и жены было привезти заготовленное в этом году сено, и я видел их фотографии, где они улыбались с тем же самым удовлетворением и беззаботностью, как те давно уже почившие Пентекосты, что смотрели на нас со стен «Пастушьего Посоха». Мускулистые предки в кепках и беретах выстроились в ряд перед телегой, куда погрузили целый стог – кормить скот зимой.

Я знаю, о чем думал Отец, когда они с мамой складывали в амбар кипы сена, потому что я думал о том же, когда женился на Кэт. Он надеялся, что будущее оставит их в покое. Что они смогут незаметно проскользнуть в него и тихо состариться вместе. Они, Том и Джейн, образуют прочную основу, способную выдержать весеннюю стужу и летние наводнения, осеннее неистовство и зимнюю тьму. И они смогут даже пережить гибель животных. А если долина расцветет, как это было в то лето, когда они дали обет любить, почитать и повиноваться друг другу, расцветут и они.

– Так-то оно так, да полный амбар – к ранней зиме, Джонни-паренек, – любил говорить Старик.

Оно, конечно, так, но пословицы в Эндландс нельзя понимать буквально. Не столько предсказания сами по себе, они были признанием непредсказуемости жизни. Хорошее лето ничего не обещает, не гарантирует. Буря может налететь посреди ясного неба.

Мамины фотографии никогда не запирали, и мне не запрещалось на их смотреть, но Отец не любил говорить о ней, поэтому фотографии так и остались образами без содержания. Кэт, как мне кажется, думала, что я имею право что-то знать о маме, но своим молчанием Отец отрицал это право. Верно, что с ним мама была связана намного теснее, чем со мной. Мне было всего четыре года, когда она умерла, и, слава Богу, я был тогда слишком мал, чтобы осознать значение этого факта. Прошло много лет, прежде чем Отец рассказал мне, что на самом деле произошло, но к тому времени я уже забыл, что она имела ко мне какое-то отношение: мама переходила главную улицу, и повернувший у крепости на полном ходу мотоциклист не заметил ее. Говорят, такие вещи происходят мгновенно.&

Кэт проследила, чтобы в церкви занять место рядом с Грейс, и во время службы уделяла девочке как можно больше внимания: показала ей, какие читаются строки в книге псалмов в тот или иной момент, и улыбнулась, когда увидела, что она во время проповеди рассматривает медальон.

Харолд читал тот же стих, что и всегда на похоронах: о пастыре Иисусе (он и заботу и наставление собственной семьи и друзей считал своим долгом и выполнял его в том же ключе), – но произносил он эти строки с большим энтузиазмом. Скорее всего, священник надеялся таким образом привлечь хотя бы пару душ и направить их на путь спасения. Думаю, тем не менее, что шансы на это у него были невелики.

Так провожали в последний путь всех: методистов и баптистов, конгреционалистов и спиритуалистов. Именно вид с Пендл Хилл на долину Риббл вызвал в воображении идею о том, как великий народ пойдет за Джорджем Фоксом и его квакерами. Но эти серьезные люди в треуголках и сюртуках никогда не имели большого влияния, и уж тем более в Эндландс. Тем не менее они приходили, эти чужаки, и, оказавшись здесь, обретали Бога, как это было с Натаниелем Арнклиффом.

Архитектор по профессии, он участвовал в сооружении множества прядильных производств, благодаря чему торговцы шерстью из Йоркшира сделали себе огромные состояния. Сам Арнклифф был человеком отнюдь не бедным, но в душе не чувствовал себя богаче, чем в те времена, когда он бродил по болотам вокруг родного Галифакса. Он родился в семье набожных католиков. Его двое братьев были иезуитскими священниками в колледже Риббл. Каждую субботу он с женой и детьми ходил к утренней мессе причаститься Тела и Крови Христовых. По идее, в этот день он должен был не делать ничего, кроме как размышлять о таинстве Отца, Сына и Духа Святого, но Арнклифф всегда обосновывал свои субботние прогулки в одиночестве, представляя их как псалмы. В каждой прогулке он видел возможность вознести хвалу Господу или попытаться разрешить какую-нибудь духовную задачу. Почему, Господи, это так? Что есть человек?

Арнклифф вел записи. Все его дневники хранились в Браунли Холле – десяток зеленых кожаных тетрадок размером с колоду карт, которые легко можно было спрятать от непогоды в складках одежды. С дотошностью судебного эксперта он описывал дома и достопримечательности деревень и хуторов, через которые проходил, иллюстрируя свои записи рисунками родников и старых деревьев, птиц, ручьев, полевых цветов и облаков. И всегда он шел в западном направлении, подчиняясь желанию дойти в конце концов до края земли.

В те дни Брайардейльская долина находилась на самом краю Западного райдинга[22]. Когда я был маленьким, она еще входила в состав Йоркшира. А ланкаширцами мы стали в семидесятых годах, когда джентльмены в прокуренных кабинетах взяли ножницы и перекроили карту Англии.

– В душе мы все равно остаемся йоркширцами, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Брошенными на произвол судьбы йоркширцами.

Йоркширцами, точно. Старая граница проходила по долине, но никто толком не знал где именно. Через Салломский лес? В Андерклаф? Вдоль просеки? Не исключено, что именно границу искал Натаниэл Арнклифф в тот день, когда он заблудился в пустошах над Эндландс.

Безоблачное сентябрьское небо внезапно потемнело, как это часто бывает в здешних местах, и дождь обрушился на землю с такой яростью, что он бросился искать укрытие. Битый час, рассказывал Арнклифф, он шел и молился, пока не услышал блеянье овец, и тогда понял, что наконец добрался до пастбища.

Несколько овец с ягнятами сбились в кучу рядом с руинами стены, остальное стадо бессмысленно таращилось с заросших падубом берегов пруда. Мощный поток низвергался в ущелье, и Арнклифф двинулся вдоль ручья, каждую секунду опасаясь наступить на шатающийся камень и, мучимый страхом, разделить судьбу виденного им несчастного животного, свалившегося в пропасть с крутой, покрытой травой террасы.

Так, продвигаясь осторожными шагами, он через какое-то время спустился в самый низ долины и побрел через болото, держа путь в сторону фермы, которая то появлялась, то скрывалась за плывущими облаками. Семейство пастуха приняло его так, как и мог ожидать чужак, спустившийся с пустошей, но он был рад и куску хлеба с яблоком. Он переждал бурю в сарае с сеном, а когда снова выглянуло солнце и в лесу запели птицы, он убедился, что Бог хотел, чтобы он увидел эти дикие места, и что Он благословит того, кто привлечет сюда людей работать.

Когда Арнклифф написал Эдгару Деннингу письмо с просьбой сдать ему в аренду часть долины для постройки сукновальни, виноторговец счел его предложение одновременно забавным и странным. Он недоумевал по поводу того, что кому-то понадобилось устраивать производство в таком месте, но он был не прочь забрать у глупца его денежки. Однако Арнклифф знал, что фабричное колесобудет вращаться здесь круглый год, даже летом. Он сам только что убедился в этом, когда выбирался из пустошей, а теперь стоял август. Река Брайар стремительно несла мощные потоки, устремляясь по долине все дальше сквозь лесную чащу, и примерно через милю подходила к церквушке у заросшего густыми папоротниками хутора. Фермеры называли его Андерклаф. Здесь берега сходились совсем близко, так что поток воды ускорял свой бег. Любому было понятно, что воду, с такой силой несущуюся по узкому руслу, можно направить сквозь колесо, вал и шестеренки, и фабрика будет работать без остановки. Да и торговля тоже пойдет бойко на этой стороне Пеннин. Готовую ткань легко можно привезти в Престон, Ливерпуль или Манчестер, но и поближе, в пределах полдня езды, найдется десяток торговых городов, где можно сбыть товар.

Арнклифф построил Сайк Хаус для себя, жены и детей и девять домов для своих рабочих, которых он вывез из обнищавших во время войны с Францией деревень Западного Райдинга. Опытные ткачи, мужчины и женщины, голодали, потому что у них не было ни хлеба, ни работы. В Лидсе и Хаддерсфилде участились бунты, и Арнклифф понимал, хотя и не оправдывал, этих вооруженных луддитов, громящих машины, потому что те лишили работы их умелые руки и гибкие пальцы. Хорошая ткань, говорил Арнклифф, должна пройти через руки человека от начала и до конца: от стригущего овец пастуха до торговца, пропускающего сукно между пальцами.

Он поклялся, что на его фабрике не будет никаких механизмов, кроме приводимых в действие водой сукновальных пестов. Все остальные производственные операции должны будут осуществляться человеческими мускулами.

У женщин были исколоты пальцы, а ладони потрескались и кровоточили от ледяной воды, но ни одна из них не жаловалась. Валяльщики, нанятые обрезать ворс, морщились от боли и втирали мазь в суставы, но все неизменно гордились своими руками, изуродованными тяжелыми ножницами в течение многих лет работы. Искривленная кисть валяльщика напоминала копыто. Такая деформация, указывал Арнклифф, считалась среди них признаком исключительной красоты, так же, как в Китае считаются красивыми изуродованные бинтами ножки куртизанок.